Трактат о лущении фасоли

— Пожалуйста, не смотрите на меня так. Тем более что я не та, о ком вы думаете.

— О, ксендз, наконец-то, — сказала одна из деревенских женщин.

И в самом деле, я увидел ксендза. Он поднялся с колен возле кучи ботвы неподалеку и приближался к нам. В стихаре, с перекинутой через руку столой, с Евангелием. Я уже хотел было воскликнуть:

— Эй, Ксендз! Не помнишь меня?!

Я его сразу узнал. Но когда он приблизился, оказалось, что это не тот сварщик со стройки, а фотограф. Не спрашивая разрешения, он тут же сделал снимок. Я стою среди этих женщин над кучей картофельной ботвы, в коричневой фетровой шляпе. Представляете, у меня в жизни было столько шляп, а на фотографии я в той, коричневой фетровой.

Он щелкнул фотоаппаратом и тут же вынул готовый снимок. Разумеется, цветной. Шляпа — коричневая, луг — зеленый, куча картофельной ботвы, над которой мы стоим, — серая, а наряды дам — разных оттенков черного. Кажется, фотограф сказал, из какого он журнала, но я не запомнил... Мол, только что узнал, что здесь, на лугах, в кучах картофельной ботвы, умирают старые крестьяне, и примчался.

— Номер разойдется, как горячие пирожки. — Он был в восторге. — Надо только добраться до середины этой кучи.

Фотограф сменил объектив, поставил длиннофокусный. Опустился на колени возле кучи ботвы. Сунул объектив в просвет, будто оставленный для последнего вздоха. Возбужденный, он щелкал один кадр за другим: о, отлично, о, великолепно, о, так еще лучше. А когда закончил, его словно стало затягивать внутрь этой кучи ботвы. Фотограф дергался-дергался, стонал и звал на помощь, но в конце концов ему пришлось разжать пальцы. Так он и остался без фотоаппарата.

Признаюсь вам, что, когда я время от времени смотрю на эту фотографию, у меня тоже возникает искушение заглянуть внутрь, в эту кучу картофельной ботвы: кто там умирает? Когда-нибудь я так и сделаю. Придется. Единственное, что меня останавливает, — стоящие рядом женщины, хотя ни с одной из них я не знаком. Особенно с той, что в шляпе с черными розами. Вы не знаете, что означают черные розы? Может, удалось бы весь сон разгадать. Я не сказал вам, что, когда хотел достать из кармана спички, а она укоризненно посмотрела и придержала мою руку, одна роза отломилась и упала мне под ноги. Я хотел было нагнуться и поднять ее, но шляпа дала сигнал, что, если я наклонюсь, она тоже упадет.

Черные розы наверняка что-то означают, в саду таких не встретишь. Однажды за границей я побывал на выставке роз, и, должен сказать, от форм и оттенков аж в глазах рябило. Наверное, там были собраны все розы мира, но черных не было.

Вы верите в сны? А я не верил, пока мне этот сон не приснился. Не придавал снам никакого значения. А теперь, когда я иногда смотрю на эту фотографию, у меня такое ощущение, что я всего лишь перешел из того сна сюда, в этот мир, и теперь вынужден здесь жить, раз так положено. Интересно, узнаете ли вы меня? Я там моложе, но ненамного. А может, вы узнаете кого-нибудь из этих женщин. Может, какая-нибудь из них окажется вашей хорошей знакомой.

Ну что, выпьем чаю? Или вы предпочитаете кофе? А чай зеленый или обычный? Я — только зеленый. С сахаром? Сейчас, где-то здесь была сахарница. Я-то сахар не кладу. В зеленый — никогда. И вообще почти не употребляю сахар. Ага, вот она. Я поставлю между нами табуретку, будет нам вместо стола, если вы не возражаете. Да, сахарница серебряная.

Купил в том же магазине, где подсвечники. В то время я зарабатывал лучше всего, это были мои золотые годы. Выступал в пятизвездочных отелях. Мы играли, помню, в белых смокингах с зелеными лацканами. Ну, не каждый вечер. В разных костюмах. И состав инструментов тоже разный, в зависимости от того, какая программа, какая публика. Иногда даже несколько раз за вечер менялся — смотря что играли. Только саксофон всегда присутствовал, бывало только, что я чередовал альтовый с теноровым или сопрановым.

Пожалуйста, вот и чай. Будем пить из чашек. Вам они нравятся? Я рад. Мне в оркестре подарили на день рождения. Всего две штуки осталось. Словно знали, что однажды вы приедете и мы выпьем из них чаю. Сам я никогда ими не пользуюсь. Чай, кофе, да и молоко тоже — из кружки. А угостить кого-нибудь чаем как-то до сих пор не представилось случая. У меня есть еще две такие же, поменьше, кофейные. Если бы вы захотели кофе, я бы вместо сахара предложил вам мед. Узнали бы, что это за вкус. Вы когда-нибудь пили кофе с медом? Тогда я заварю попозже, попробуете. Кофе я всегда только с медом. Совершенно по-другому получается, чем когда с сахаром. Вкус кофе не теряется, и нежнее, чем со сливками. Сливок, к сожалению, нет, если вы любите. Уже поздно, а то я бы съездил в магазин, купил. Магазин в нескольких километрах отсюда, но на машине это пара минут. Все равно как добраться до того берега, вот здесь, с краю водохранилища.

Если бы я знал, что вы придете, я бы запасся сливками. Подготовился бы. Жаль, что вы меня не предупредили. Звонили? И что, не соединялось? Не обижайтесь, но, честно говоря, хорошо, что вы не дозвонились, потому что по телефону я бы сказал вам, что у меня нет фасоли. Я бы решил, что это шутка. Или что телефон чинили и проверяют, есть ли связь. Даже если бы вы представились, по телефону я бы не поверил. Решил, что вы выдаете себя за кого-то другого. А так, во всяком случае, я уверен в одном: мы точно когда-то встречались, вот только где и когда? Не может быть, чтобы мы прожили жизнь и ни разу не встретились.

16

Может, все же зажечь свечи? Я бы принес подсвечники. Мы всё лущим и лущим эту фасоль, могли бы уже стать добрыми друзьями. Тем более что я уверен — мы когда-то встречались... А когда люди встречаются после долгой разлуки, надо, чтобы было торжественно, разве нет?

Вы, наверное, согласитесь, что примерно до середины жизни знакомых у нас прибавляется, даже трудно всех упомнить, а потом их количество начинает уменьшаться, так что в конце концов человек оказывается единственным своим знакомым. Дело не только в том, что люди умирают. Просто жизнь таким образом дает нам знать, сколько ее прошло, а сколько осталось. Прошла почти вся, осталось немного. Так что, когда кто-нибудь, вот как вы, приходит, пусть за фасолью, и при этом кажется знакомым, следует хоть свечу зажечь. В такие моменты каждый знакомый — словно бы за всех знакомых.

Если бы я еще играл, то сыграл бы по этому случаю. Но что поделаешь. Разумеется, хочется. Да, часто хочется. Бывает, я даже достаю саксофон из футляра, вешаю на шею, беру мундштук в рот, обнимаю руками корпус, но пройтись по клапанам уже не решаюсь. Для лущения фасоли мои руки, как видите, еще кое-как годятся. И для другой работы. Хотя восстанавливать эти таблички — мука мученическая. Что уж говорить о саксофоне. Сразу пальцы немеют. Я даже в мундштук тогда боюсь дунуть. Но себя слышу. Может, вы не поверите: не играю, но себя слышу. И собаки меня слышат. В такие моменты они лежат, словно обратившись в слух. Шерсть не взъерошенная, ни один мускул не дрогнет, морды вперед, уши торчком, точно собаки боятся упустить хотя бы звук. Мне не кажется. Они слышат, что я играю, и я это слышу. Играю — губами, дыханием, вот этими руками, которые боятся коснуться клапанов, всем собой. Что ж я — свою игру не узнаю? Я себя наслушался, душа наслушалась, как же я могу не узнать, что это я играю?

Честно говоря, я только теперь, когда уже много лет не играю, понял, что это за инструмент — саксофон. При такой игре, когда только ты сам себя слышишь, можно услышать нечто большее, чем одну только музыку. Словно переступаешь в себе какую-то черту. Может, со всеми инструментами так, но я играл на саксофоне, поэтому могу говорить только о нем. Вроде бы и знаешь, что он умеет, на что способен, а на что нет, знаешь все его части — так же, как свои руки, глаза, рот, нос, знаешь, что от чего зависит, а оказывается, что ты ничего не знал. Лишь когда перестаешь играть...

Выбирая новый мундштук, я, бывало, все перепробую, продавец всё подает и подает новые, пока наконец какой-нибудь из них меня не устроит. Это только кажется, что тебе уже все известно. В одном музыкальном магазине мне даже сказали как-то, что, мол, из разных оркестров к ним приходят, но чтобы кто-нибудь так капризничал... А вы возьмите два одинаковых мундштука, скажем, из эбонита — звучать они будут по-разному. Не потому, что из эбонита. Можно латунные, серебряные, позолоченные... Два одинаковых мундштука, а звук разный. И неизвестно почему. Так же и с тростью: бамбук должен быть подходящим. Только как определить, какой подходит? Что это вообще такое — подходящий бамбук? Да все что угодно. На какой земле рос, какой год был там, где он рос, достаточно ли было солнца, не слишком ли много дождей или наоборот. Правильно ли срезан, равномерно ли высушен с обеих сторон. А прежде всего — мягкий он, твердый? Все это потом влияет на звук. Даже человеческие руки, которые эту трость изготовили, видимо, влияют. Так что потом я каждую трость подрезал, чтобы добиться полноты звука. Запомните: мундштук и трость — самое главное в саксофоне. Разумеется, все элементы важны, шейка, клапаны, особенно герметичность подушек, колокол, от каждого что-то зависит, многое зависит и от пробки мундштука, от так называемой лигатуры, которая держит трость, чтобы та вибрировала по всей длине.