Трактат о терпимости

В самом деле, невозможно принятие или существование в стране закона, который бы противоречил тому, что, по мнению просвещенных людей, соответствует правам граждан и благу всего общества, то есть закона, противоречащего общепризнанной истине. Ведь заблуждение не может победить такую истину – она крепко держится в умах. При любом политическом устройстве это единственное, что может служить барьером для злоупотребления силой. Разве настоящая цель политики не в том, чтобы сохранять внутри государства мир, от которого зависит и процветание страны, и ее реальная сила, и, в конце концов, счастье людей? Все перечисленные вещи нераздельны между собой, так же как нераздельны они с терпимостью, особенно в отношении религиозных взглядов, единственного, что важно для народа. В обширных государствах веротерпимость служит прочности правительства. В самом деле, у правительства достаточно средств, чтобы утихомирить отдельных личностей, если только эти личности не соберут и не поведут за собой столько народа, чтобы оказать сопротивление и полиции, и армии и выбить почву из-под ног правительства. Нетрудно догадаться, что такую опасную власть этим отдельным личностям могут дать лишь религиозные настроения в условиях, когда царит нетерпимость, ведь общество раскалывается всего на несколько лагерей, объединяющих большое количество людей.

При веротерпимости же, наоборот, исчезают причины для возмущений и столкновений в государстве. Ведь свобода культа порождает множество религиозных сект, эти группы малочисленны, не могут претендовать на господство в стране и поэтому не создают никаких волнений.

«Настоящая цель политики в том, чтобы сохранять внутри государства мир, от которого зависит и процветание страны, и ее реальная сила, и, в конце концов, счастье людей»

В протестантских государствах противники свободы культа настаивают на том, что католики хотят на руинах монархии установить власть церкви и поэтому нельзя терпеть католичество в стране. А в католических государствах, в свою очередь, считают, что протестантские общины враждебно настроены к абсолютной власти и поэтому нельзя терпеть протестантство. Для здравомыслящего человека это противоречие служит лишним подтверждением того, что веротерпимость необходима, дабы ни одна религия не превратилась в господствующую и не сделалась опасной.

Кое-кто говорит, что терпимость означает свободу мысли, поэтому неизбежно приведет к уничтожению морали, а следовательно, для счастья общества нетерпимость просто необходима. Зачем же так клеветать на человеческую природу? Выходит, что люди, начав мыслить и рассуждать, непременно станут порочными и бесчестными? Разве добродетель исчезнет, как только люди смогут свободно критиковать софизмы? Факты опровергают такое мнение: преступники в большинстве своем люди религиозные, свободомыслие им присуще редко. Свободное мышление есть результат умственных усилий, и не стоит путать его с нравственной распущенностью, приверженцы которой есть во всех странах. Безнравственность порождается грубыми инстинктами, а не разумом, в то же время уничтожить ее можно только с помощью разума.

Вы хотите видеть вокруг себя людей добродетельных и ценящих добродетель? Тогда общайтесь с людьми, которые стремятся просветить своих ближних, а не с теми, кто множит человеческие заблуждения. Если человек верит, что его религия истинная, то он должен стремиться к терпимости: во-первых, это даст ему право на терпимость к своей религии в тех государствах, где она не господствует, а во-вторых, это позволит его религии проникнуть во все умы. Ведь когда люди свободно могут защищать свои идеи, истина всякий раз торжествует. Приведем в пример такое заблуждение, как колдовство: оно практиковалось с древних времен, но с недавних пор, когда стало возможным рассуждать о колдовстве, оно стало очень редким явлением. Разве для того, чтобы люди разуверились в духах и ложных божествах, нужны палачи?

Так что и природа, и здравый смысл, и политика, и истинная вера – все призывает к терпимости. Однако по-прежнему есть сторонники гонений, и хотя в странах, где правительство просвещенное и гуманное, у таких фанатиков нет возможности расправляться с людьми, в их распоряжение отдают книги и ограничивают свободу печатного слова под угрозой наказания. Что же получается на деле? Печатаются тайные издания, в которых свобода слова доходит до разнузданности, и если эти книги содержат опасные суждения, а у автора дурная слава, то ни один порядочный человек не станет критиковать их, дабы не скомпрометировать себя, а защитниками таких вредных книг выступают недостойные люди. Вот что достигается мерами подавления.

Бывает, что уважаемые корпорации требуют не допускать в страну те книги, где их мнение подвергается критике. Вероятно, они не понимают, что фраза «Прошу вас помешать моему оппоненту опровергать мои идеи» означает то же самое, что «Я не верю в те истины, которые проповедую».

Как бы вы отнеслись к человеку, который противится тому, чтобы судья дал возможность высказаться обеим сторонам? Но когда речь идет об истине, вы-то как раз и представляете собой только одну из спорящих сторон, к какой бы религии вы ни относились. Судьями же выступают совесть и разум других людей. Разве есть у вас право мешать человеку в поиске истины? Разве есть у вас право препятствовать тому, чтобы он просвещал других? Если вы можете представить доказательства своей веры, то почему противитесь ее рассмотрению? А если доказательств нет и ваша вера поселяется в сердце лишь милостью Божьей, тогда разве нужно эту благодатную силу подкреплять человеческим насилием? Есть во Франции книга, которая сама по себе служит мощным аргументом против религии: реестр, в котором указаны доходы духовенства. Содержание сего документа не является тайной, при том что епископы не пожелали дать королю экземпляр реестра.

Это один из тех протестов, которые изумляют и народ, и философа и которые предполагают только один ответ: вернуть государству все полученное духовенством и установить религию на тех правилах жизни, которые были у общин, начавших в давние времена устанавливать христианство. Стали бы вы посещать лекции профессора физики, который получал деньги, преподавая одну систему, а потом лишился их, преподавая другую? Стали бы вы внимать словам человека, который одновременно призывает к смирению и приказывает величать себя «ваша светлость», который одновременно призывает к бескорыстию и занимается стяжательством? Еще один вопрос: почему духовенство, в чьем пользовании находится около пятой части государственных богатств, хочет вести войну, возложив расходы на плечи народа? Если духовенство видит в некоторых сочинениях угрозу для себя, то пусть оно не жадничает и хорошо заплатит за опровержение таких книг. Хотя оно вполне может позволить себе скупать все крамольные книги, которые издаются в Европе, – ежегодно это обходилось бы в сумму не более чем два миллиона, что не составило бы и пятидесятой доли налога на имущество церкви; никогда война не обходилась так дешево.

В одной брошюре написано, что те, кто свободно мыслит, отличаются нетерпимостью. Это вздор, ибо веротерпимость и свободомыслие – слова, близкие по значению. Доказательство, которое приводилось в брошюре, комическое: философы, сказано там, смеются над оппонентами и возмущаются преимуществами духовенства. Но подшучивание над глупыми доводами вовсе не означает отсутствие веротерпимости. Будь эти оппоненты, которые и рассуждать-то не умеют, людьми добродетельными и терпимыми, то нехорошо было бы высмеивать их, но они ведут себя вызывающе и занимаются придирками, так что насмешку можно рассматривать как акт справедливости. Впрочем, в любом случае здесь нет никакой нетерпимости: поднимать на смех и преследовать – разные вещи.

«Опасную власть отдельным личностям могут дать лишь религиозные настроения в условиях, когда царит нетерпимость»

Что касается нападок на чужие преимущества, то если они, эти преимущества, не имеют обоснования, в таком случае протестующий требует лишь восстановления своих прав. В чем же здесь нетерпимость, если возмущение направлено на того, кто отнял права? Возмущение может быть ошибочным, но нетерпимости здесь нет.

Еще полагают, что свободные мыслители образовывают секту и потому опасны. Но это тоже вздор. Главный их принцип: у каждого должна быть свобода размышлять и говорить то, что он думает. Поэтому секту они не могут образовывать. А то, что они объединяются против преследователей, чтобы защищать свое право на свободу, полученное человеком от природы, – из этого вовсе не следует существование секты.

Как был казнен Жан Калас

9 марта 1762 года в Тулузе был казнен Жан Калас. И это событие – убийство, совершенное правосудием, – заслуживает того, чтобы о нем знали и наши современники, и наши потомки. О тех тысячах людей, которые погибают на поле битвы, мы забываем быстро – и потому, что жертвы в войне неизбежны, и потому, что погибшие сами несли смерть противнику и умерли в сражении, а значит, не были беззащитными. На войне гибель и победа одинаково возможны, поэтому смерть не поражает нас и жалость не так сильна. Но когда жертвой фанатизма и пристрастного отношения становится невинный человек, почтенный глава семейства, когда он не может предъявить в свою защиту ничего, кроме своей добродетели, когда те, кто распоряжается его жизнью и приговаривает к смерти, рискуют лишь тем, что могут вынести ошибочный приговор, а за свою ошибку не понесут никакого наказания, – тогда свой голос начинают подавать граждане. Люди боятся за себя, они видят, что перед лицом суда, который должен защищать их жизнь, на самом деле ни один человек не может чувствовать себя защищенным. И их голоса объединяются в одно требование мести.

Это был необычный судебный процесс: религия, самоубийство, убийство. Правосудию надлежало установить истину: действительно ли отец и мать из религиозных побуждений повесили сына, сделал ли это брат и сделал ли это друг? Поступили ли судьи по закону и свободны ли они от подозрений в том, что приговорили невинного отца к колесованию, или в том, что не наказали и других виновных – мать, брата, друга?

Отец семейства – Жан Калас, шестидесяти восьми лет. Он сорок лет торговал в Тулузе, и все его близкие знакомые отзывались о нем как о хорошем семьянине. Калас, его жена и все дети, кроме одного, были протестантами. Своему сыну Луи, который отрекся от ереси, отец выплачивал небольшое содержание. Все говорило о том, что старику совершенно не был присущ уродливый религиозный фанатизм, разрушительный по своей природе. Калас даже согласился на то, чтобы Луи принял католическую веру. Кроме того, в доме Каласов тридцать лет жила ревностная католичка – служанка, вырастившая их детей.