Трансцендентная сингулярность души (сборник)

По-видимому, обидная кличка нанесла Серёже столь тяжкий моральный урон, что он на всю жизнь приобрёл неискоренимую тягу к грубым словам, включая ненормативную лексику.

Гандлевский на литературном вечере произносил вслух перед публикой всяческие непечатные слова открытым текстом, без какого-либо смущения.

Я не ханжа, сам люблю острое слово, но не выношу, когда великий русский язык поганят грубостью и матерщиной. Тем более, когда этим занимаются те, кто претендует на звание поэта или писателя.

Когда моё терпение лопнуло, я встал и ушел из зала.

Назавтра я заглянул на сайт Гандлевского. Вот фрагменты из его стишков разных лет (я брал катрены почти наугад, не слишком выбирая):

* * *

Пусть длится, только бы продлиласьМинута зренья наповал,В запястьях сердце колотилось,Дубовый желоб ворковал.

* * *

Мы бегали по отмелям нагими —Детей косноязычная орда, —Покуда я в испарине ангиныНе вызубрил твой облик навсегда.

* * *

Я был зверком на тонкой пуповине.Смотрел узор морозного стекла.Так замкнуто дышал посерединеМладенчества – медвежьего угла.

Это – поэзия?! Убогий бред. Как можно называть себя русским поэтом или хотя бы русскоязычным, если страдаешь косноязычием (особенно характерно – в двух строках последнего катрена)?! Цитирую дальше.

* * *

Дальше, главное не отвлекаться.Засветло предстоит добратьсяДо шоссе на Владикавказ,Чтобы утром… Но все по порядку.Прежде быть на почте. ТридцаткуПолучить до закрытия касс.

* * *

Первый снег, как в замедленной съемке,На Сокольники падал, пока,Сквозь очки озирая потемки,Возвращался юннат из кружка.

* * *

Пела долгая пластинка.Балагурил балагур.Сетунь, Тушино, Стромынка —Хорошо, но чересчур.

Нет, не хорошо, а плохо, даже чересчур. Глубокие темы? Высокие чувства? Оригинальные словесные конструкции? Ничего подобного. Такие «стихи», что ни в сказке рассказать, ни топором вырубить. Что ж, продолжим.

* * *

Вот автор данного шедевра,Вдыхая липы и бензин,Четырнадцать порожних евро —бутылок тащит в магазин.

* * *

Социализм, Москва, кинотеатр,Где мы с Сопровским молоды и пьяны.Свет гаснет, первый хроникальный кадр —Мажор с экрана.

* * *

Осенний снег упал в траву,И старшеклассница из ЛьвоваЧитала первую строфу«Шестого чувства» Гумилёва.

Кто мне докажет, что это – высокая поэзия (ладно, путь просто – хорошие стихи, хотя бы так), тому я обещаю, что публично извинюсь и признаю Гандлевского великим поэтом. Клянусь!

Кстати, вам, уважаемые читатели, стиль Гандлевского никого не напоминает? Правильно: Пастернака и Вознесенского, причём, в особо жалком неприглядном виде. Гандлевский – примитивный подражатель, причем, вульгарный и грубый. Но ни Пастернак ни Вознесенский, при всех своих огрехах в стихосложении, никогда не допускали пошлости и матерщины. А вот что позволяет себе Гандлевский:

* * *

И сам с собой минут на пять вась-васьЯ медленно разглядываю осень.Как засран лес, как жизнь не удалась.Как жалко леса, а её – не очень.

* * *

Тщась молодежь увлечь,Педагог держит речь.Каждого под конецЖдет из пизы гонец.

* * *

Чудное имя Лесбия извлек,Опешившую плоть разбавил небом —И ангел тень по снегу поволок.

Нет, всё, баста! Не хочу более цитировать всяческую чушь, да еще с грубостями. Удивительно, что всю эту бредятину умудряется вываливать на читателей человек, окончивший когда-то филологический факультет МГУ. Интересно, он вообще на лекции и занятия ходил или преимущественно сачковал? Впрочем, не важно. Важно, что поэтом он не стал. Потому что стать поэтом может только поэт, а не словоблуд, сколько его ни учи на кафедрах высшего лингвистического образования.

Теперь перейдём к прозе. Вот некоторые фразы из «Трепанации черепа». Как написано в анонсе, эта эпохальная повесть Гандлевского стала заметным явлением в российской литературе.

«Белый боксер Чарли, племенной брак, внеплановая вязка, махом сигал на кровать. Я по привычке заслонял солнечное сплетение и пах: в засранце сорок кило весу и люберецкая силища»…

«Что-то я замечаю, большинство моих баек грешит единоначалием пошли-купили, вроде сказочного зачина жили-были»…

«Once upon a time 12 апреля 1991 года мы с Витей Ковалем пошли и чудом купили в магазине на Серпуховской за пять минут до закрытия две бутылки коньяку по 15 рублей»…

«На Киевской я на секунду оторвал зад от дерматинового сиденья при виде недвусмысленно выходящих из вагона мужчин, но усталость, трусость и слабое женино сопротивление взяли верх и зад опустился»…

«Отец мой был умным и порядочным человеком. Он обожал жену и гордился ее красотой»…

«Я вспомнил массовый набор в Союз писателей. Ну приняли и приняли, говна-пирога»…

Это что – литература? Блестящий слог? Интересные темы? Отнюдь. Давайте дальше.

«У Семена Файбисовича есть такой диптих, или, как говорит один Семин родственник, двухтих: ванная и уборная в разрезе. В ванной самозабвенно, перед приемом гостей прихорашивается жена, первая, не Варя. А в уборной, в спущенных, как полагается, штанах сидит на унитазе сам Семен и прячет лицо в ладонях»…

«Сводного брата, Руфу, убили в первую неделю войны, а мою маму отправили в эвакуацию. Там она недоедала, покрылась струпьями и бросила, стесняясь своего безобразия, школу»…

«Жили так. Малая Дмитровка, комната 7 квадратных метров в коммунальной квартире. Овдовевшая свекровь Софья Моисеевна со старорежимным высокомерием. Фаня с комсомольским высокомерием. Старший сын, Марк, в пику отцу-сталинисту повесил над своей кроватью портрет Ленина»…

А это что – великая русская литература? Дело даже не в том, что текст не о русских, а в том, что не по-русски. По примитивно-канцелярски. Убогий бедный корявый слог, а темы – вообще полный пипец. Вот ещё, к примеру:

«Сначала Лена подстригла мне ножницами над газетой бороду. Жена считает, что у меня немужской подбородок, и я, сославшись на эту незадачу, оговорил с врачом право не обривать лицо наголо. Потом я разделся и сел на корточки в ванну со ржавчиной на дне и намылил себе грудь и подмышки. Поочередно я задирал руки, согнутые в локте, и Лена мне выбрила подмышки, у самого у меня плохо получалось»…