Трансформация городской среды Красноярска в 1991–2017 годы
Шрифт:
Исследования городского районирования. Е.А. Варшавер, А.Л. Рочева и Н.С. Иванова разрабатывают социальную карту района как способ исследования городской среды; они отмечают, что социальная карта района – это «одновременно инструмент и отчуждаемый результат исследований, дополняющий арсенал городской антропологии, ‹…› это удобный способ организации полевых данных, поскольку она позволяет коротко описать результаты интервью (притом что его текст также может стать объектом анализа), а также визуально представить некоторые значимые аспекты социальных отношений для анализа ‹…›, это удобный способ представить результаты исследования пространственно-социальной единицы в удобной для читателя форме с выходами на создание сложных мультимедийных интерактивных интерфейсов ‹…›, это возможная основа для изменения, необходимость которого очевидна в рамках „левой“ теоретической повестки дня городской антропологии» (Варшавер, 2016, с. 47).
С.Г. Павлюк разрабатывает тему вернакулярного районирования,
О.Д. Ивлиева и А.Д. Яшунский апробируют метод анализа данных социальных сетей для исследования городской среды, в частности урбанизации; авторы отталкиваются от того, что статистические данные не отображают реальное положение дел, будучи привязанными к прописке, и именно данные соцсетей позволят прояснить в том числе и вопросы самоидентификации пользователей (Ивлиева, 2016). Авторы отмечают значительную урбанизированность пользователей социальной сети «ВКонтакте», а также что «во всех рассмотренных агломерациях, кроме Воронежа и Омска, у центрального города было выявлено превышение количества пользователей „Вконтакте“ над общим числом жителей города. У соседних с городом-ядром муниципальных образований, напротив, доля пользователей относительно мала. ‹…› Гипотетически гипертрофированная роль центра свидетельствует о сильных связях периферии с центром, о большой роли маятниковой миграции. ‹…› С развитием инфраструктуры и ростом связности внутри агломерации прилегающие к городу-ядру территории функционально и семантически становятся все более похожими на него, в той или иной мере в сознании людей начинают отождествляться с ним» (Там же, с. 34).
Т.В. Жигальцова на примере города Никель Мурманской области составляет «эмоциональные карты» города разных возрастных групп населения, для чего респонденты называют места, которые вызывают у них положительные, отрицательные эмоции, пугают, кажутся таинственными и др.; также Т.В. Жигальцова предлагает респондентам ответить, является ли Никель красивым, безопасным, чистым, уникальным, мультикультурным, дружелюбным городом (Жигальцова, 2017). Исследование показало, что для женщин Никель – в первую очередь уникальный город (65 % респондентов), для мужчин – безопасный (60 %); обе категории респондентов в наименьшей степени считают Никель чистым городом (10 % женщин и 5 % мужчин).
Исследования отдельных городских пространств. А.С. Горленко классифицирует современные парки скульптуры Санкт-Петербурга по нескольким параметрам: типы размещения парков в структуре города (пейзажный и урбанизированный); принцип формирования экспозиции и соединения с окружающей средой (ансамблево-проектный, выставочный) (Горленко, 2013). О. Ткач исследует «свадебный ландшафт» Санкт-Петербурга, применяя методы интервью и включенного наблюдения, обращая внимание на принципы, которыми руководствуются пары при выборе мест для фотографирования, на поведение во время прогулки, на реакцию горожан и проч. (Ткач, 2014).
В.Б. Махаев анализирует комплекс Мордовского университета с градостроительной и архитектурной позиций (Махаев, 2008). Примечательно, что современные исследования городской среды не концентрируются сугубо на фасадной стороне городов, обращая пристальное внимание в том числе на «изнанку» – на рынки, дворы, заброшенные здания. Заброшенные объекты – тема исследований Р. Абрамова и Е. Шевелева, занимающихся классификацией покинутых зданий, изучением разнообразных практик взаимодействия с ними горожан и др. (Абрамов, 2014; Шевелев, 2014). И.В. Гибелев на примере малых архитектурных форм в городских дворах хрущевской застройки рассматривает нефункциональные локальности, присутствующие в городской среде, отмечая, что «малые скульптурные формы представляют собой субституты статуй божеств» (Гибелев, 2014, с. 60), что эти формы предполагают незаинтересованное созерцание со стороны потенциальных зрителей. О. Паченков и Л. Воронкова сравнивают два блошиных рынка – «Удельный» в Санкт-Петербурге и «Мауэрпарк» в Берлине – как городские сцены, стирающие границы между приватным и общественным (выставление собственных вещей на всеобщее обозрение) (Паченков, 2014).
Исследования городского транспорта. Функционирование городского общественного транспорта – одна из важных тем для исследователей-урбанистов: Д.Е. Брязгиной (2017), А. Ивановой (2014), А.Ю. Рыжкова (2016) и др. А.Ю. Рыжков сравнивает особенности функционирования микроавтобусов как городского транспорта в Махачкале и Бишкеке, используя для этого геоинформационное программное обеспечение, позволяющие осуществлять мониторинг широты охвата
территорий данным видом транспорта, частоты его курсирования и др. (Рыжков, 2016). Автор обнаруживает, что в обоих городах микроавтобусы составляют б'oльшую часть общественного транспорта и охватывают около двух третьих территории, но при этом качество предоставляемых услуг не в полной мере удовлетворяет запросам горожан, а городские власти не стремятся изменить положение.А. Иванова изучает с помощью метода включенного наблюдения поведение пассажиров в общественном транспорте Ростова, используя метафору «хореография» для понимания увиденного; в большей степени А. Иванову интересует поведение пассажиров с сумками, поскольку оно является более рефлективным по сравнению с поведением тех, кто ездит налегке (Иванова, 2014).
Исследования визуальной составляющей городской среды. С.М. Михайлов, А.С. Михайлова, Н.М. Надыршин выделяют в истории городского дизайна шесть периодов, привлекая в качестве примеров не только дизайнерские решения советских и российских городов, но и зарубежных (Михайлов, 2014). Е.Ю. Витюк рассматривает различные возможности живописи, графики (граффити), рекламы, освещения, инсталляций для придания городской среде художественной ценности; при этом автор оперирует примерами не только из российских, но и зарубежных городов (Витюк, 2012). Подобной работой занимается Т.В. Белько, выстраивая эволюционный ряд дизайнерских решений городской среды: суперграфика – лэнд-арт – паблик-арт – виртуальная реальность (Белько, 2012). Ю.К. Осипов и О.В. Матехина рассматривают особенности и функции различных видов малых архитектурных форм, относя к ним скульптуры, водоемы и др. (Осипов, 2015).
Статьи Н.А. Калиненко и А.Т. Сагнаевой (2009), В.М. Новиковой и С.В. Повышевой (2013) написаны о проблеме видеоэкологии – направления, «которое рассматривает окружающую видимую среду как экологический фактор». Анализируя современную городскую среду, В.М. Новикова и С.В. Повышева приходят к выводу, что она агрессивно воздействует на человека, «в агрессивной и гомогенной среде не могут полноценно работать фундаментальные механизмы зрения, и может происходить нарушение автоматии саккад» (Новикова, 2013, с. 200). В качестве решений В.М. Новикова и С.В. Повышева предлагают «архитектурную бионику»: «архитектурные формы, проектируемые на бионической основе, во многом приближены к естественной среде, а значит, визуально комфортны» (Там же, с. 201). Н.А. Калиненко и А.Т. Сагнаева, исходя из положения о том, что «визуальная среда современного города оказывает существенное влияние на здоровье и жизнедеятельность человека, являясь, таким образом, таким же экологическим фактором, как свет, температура и т. д.» (Калиненко, 2009, с. 317), изучают на основе анкетирования 680 респондентов специфику восприятия визуальной среды Омска и приходят к выводу, что она «вызывает преимущественно противоречивое отношение горожан с тенденцией к „скорее позитивному“» (Там же, с. 326).
С.В. Малых исследует влияние наружной рекламы на локальную идентичность жителей Иркутска и отмечает разное отношение, разное восприятие иркутянами рекламы, вплоть до того, что «одни рекламные коды и сообщения могут создавать позитивные гармонизирующие городское пространство образы и символы, тем самым изменять и усиливать территориальную идентичность жителей, а другие – наоборот – подчеркивают социальную дезорганизацию и разобщенность, говорят об агрессивности и социальной аномии» (Малых, 2017).
В.В. Баранова и К.С. Федорова исследуют языки мигрантов в принимающем языковом ландшафте Санкт-Петербурга и анализируют, насколько обнаруженные данные могут свидетельствовать о месте мигрантов в городе: «Визуальное присутствие, равно как и значимое отсутствие в городском пространстве языков, используемых в повседневном общении значительной частью населения современного Петербурга, является важным свидетельством того, как устроено публичное городское пространство, что считается в нем уместным, а что недопустимым, какие ограничения на письменную коммуникацию накладывают распространенные в обществе представления о языке и отношение к языковому разнообразию» (Баранова, 2017, с. 103). Языковой ландшафт понимается авторами как «совокупность визуального существования языка (и различных языков) в пространстве. Это любые указатели, рекламные щиты и плакаты, вывески, объявления, граффити, таблички с названиями улиц, районов, населенных пунктов и т. п., на которых в той или иной графике, с использованием тех или иных визуальных средств представлена различная информация, выраженная посредством языка» (Там же, с. 104). В.В. Баранова и К.С. Федорова обнаруживают, что, несмотря на значительное количество мигрантов в Санкт-Петербурге, представленность миноритарных языков в общественной сфере крайне низка, что позволяет прийти к выводу о том, что «анализ языкового ландшафта – ‹…› способ выявления недопредставленности определенных социальных и/или этнических групп. Монолингвальный фасад российского мегаполиса продолжает скрывать за собой повседневное языковое и культурное разнообразие, которое, как и все тайное и скрытое, кажется непонятным и пугающим его жителям» (Там же, с. 116). Присутствие представителей не титульных этносов в городе анализируют также Л.Н. Хаховская на примере Магадана (Хаховская, 2014) и Н.И. Азисова на примере городов Мордовии (Азисова, 2011).