Трансформация. Проявление самости
Шрифт:
Взывая к Матерям, Жалоба показывает страннику первичный источник внутреннего космоса. На этом этапе поэмы (и жизни) Рильке завершает психологическое путешествие вниз к prima materia архетипического бессознательного. Теперь он может назвать основные созвездия, музыка которых сопровождала его всю сознательную жизнь. Большая часть этих созвездий знакома читателям по ранним работам Рильке. Они являются символическими точками отсчета, на которые
Старая Жалоба открывает еще одну тайну, тайну самого источника энергии человечества – «источника радости» [«die Quelle der Freude»] (10:99). Она говорит ему, что «Для людей это главный поток» [«Bei den Menschen ist sie ein tragender Strom»] (10:102). Как эта железная воля, что захватывает человечество и «… сжимает,/Скручивает, сотрясает, сгибает,/ Бросает, подхватывает, словно по маслу/ С гладких высот они возвращаются книзу» [«wringt sie, biegt sie, schlingt sie und schwingt sie, wirft sie und fangt sie zur"uck»] (5:4–6), так и сила, которая высвобождает «неприкаянный хаос» [«wallendes Chaos»] (3:30) и вызывает к жизни «… потаённого… виновного… проточного бога крови,/…/… властителя страсти» [«jenen verborgenen schuldigen Fluss-Gott des Bluts… dem Herren der Lust»] (3:2–4), происходит отсюда, из мифической страны Жалоб, где находится их единственный источник. В этом царстве смерти – коллективном бессознательном – находится исток и родник жизни.
Страна Жалоб – это родина поэта. Это источник его радости и либидо, просторы его души. Чтобы попасть сюда, он должен был совершить внутреннее путешествие, оставив все, что его отвлекало, в городе Боли (это наиболее ярко представлено в единственном романе Рильке «Записки Мальте Лауридса Бригге», опубликованном в 1910 г., в основу которого легли его воспоминания о молодых годах, проведенных в Париже). Поэт должен оставить радости и утешения любви и войти в царство смерти. Здесь он сможет увидеть самые дальние созвездия, в пустоте этого безликого места рождается музыка. В этих отрывках Рильке открывает нашему взору самые сокровенные труды своей души и переживания соприкосновения с Музой поэзии. Именно на этой земле поэт находит свою подлинную самость и реализует имаго.
Рильке полностью осознает свое взрослое имаго как имаго поэта, но окончательная реализация этого имаго проходит благодаря нуминозному присутствию Ангела. Образ Ангела из «Дуинских элегий» в некоторых отношениях эквивалентен мудрому старику из сна, оба являются трансцендентными и каталитическими фигурами, которые ведут процесс трансформации. Ангел неявно присутствует в первых же строках Первой элегии: «Кто из ангельских воинств услышал бы крик мой?» [«Wer, wenn ich schriee, horte mich denn aus der Engel Ordnungen?»]. Это именно та строка, которую Рильке услышал в звуках ветра над замком Дуино. В стихе Рильке изливает свою скорбь Ангелу, которого он страшится и к которому в то же время жаждет приблизиться, подобно святым праведникам, которые стремятся и одновременно боятся нуминозного присутствия Бога. Ангелы, как показывает нам Рильке, преодолевают пределы дихотомии жизни и смерти; действительно «Ангелы, слышал я, часто не знают и вовсе,/ Где живые, где мертвые» [«Engel (sagt man) w"ussten oft nicht, ob sie unter Lebenden gehn order Toten»] (1:82–83). Ангел – это «могучее бытие» [«starkeren Dasein»] (1:3), которое вселяет страх; «Каждый ангел ужасен» [«Jeder Engel ist schrecklich»] (2:1), – выкрикивает Рильке в известной строке. Ангелы – это существа, наделенные предельным самообладанием, которые избегают попыток людей присвоить их образ. Они ускользают от человечества: «… красота убывает, и собственным ликом/ Нужно вбирать ее, чтобы восполнить утечку» [«die die entstromte eigene Schonheit wiederschopfen zur"uck in das eigene Antlitz»] (2:16–17). Они эквивалентны идеям Платона – Прекрасному, t Agathn [44] – и архетипам как таковым у Юнга. Рильке амбивалентно относится к Ангелу: с одной стороны, обращает к нему свои жалобы и молит об утешении, а с другой стороны, признается, что «… мой/ Крик удаленьем наполнен, и против потока/ Ты не шагнешь…» [«Denn mein Anruf ist immer voll Hinweg; wider so starke Stromung kannst du nicht schreiten»] (7:88–89). В нуминозном присутствии Ангела он избегает забав, свойственных человеческой природе. Ведь слишком вольное обращение с ангелами может причинить боль.
44
Благо (греч.)
Наконец, Ангел – это идеал и цель трансформации. Царство ангелов – это нечто абсолютно невидимое, это достигнутое и осознанное символическое. Когда поэт размышляет о человечестве, он ставит его между животными, для которых дом – реально существующий мир объектов и жизнь которых протекает на уровне инстинктов, и ангелами, существующими в царстве абсолютной трансцендентности. Мы, люди, пишет он, живем в «мире значений и знаков» [«in der gedeuteten Welt»] (1:13), частью конкретном, а частью – символическом. Не будучи ни животным, ни полностью трансцендентным ангелом, человек находится в переходном состоянии, идя от одного полюса к другому. Таков его путь. И преобразовать конкретный объектный мир в ангелический порядок невидимого – задача человечества:
Erde, ist es nicht dies, was du willst: unsichtbarin uns erstehn? – Ist es dein Traum nicht,einmal unsichtbar zu sein? – Erde! unsichtbar!Was, wenn Verwandlung nicht, ist dein drangender Auftrag?(9:67–70)He этого ли, земля, ты хочешь? Невидимой в насВоскреснуть? Не это ли былоМечтой твоей давней? Невидимость!Если не преображенья, То чего же ты хочешь от нас?Verwandlung (трансформация, преображение) – это то знаменательное слово, которое так значимо появляется в ключевой момент. Это миссия поэта, которую Рильке полностью принял: «Земля, я люблю тебя. Верь мне…» [45] [«Erde, du liebe, ich will»] (9:71). Мне кажется, что это самый страстный момент стихотворения. Здесь Рильке полностью принимает судьбу и имаго поэта, что означает, что он берет на себя и дело трансформации. Он осуществляет свое призвание, преобразуя объекты в язык, называя вещи: «…„колодец“, „ворота“, „дерево“, „дом“, „окно“./ Самое большее: „башня“ или „колонна“» [«Haus, Br"ucke, Brunnen, Tor, Krug, Obstbaum, Fenster – h"ochstens: Saule, Turm»] (9:33–36), а затем представляя их архетипическому ангельскому чину с предельной глубиной чувств. В этом и заключается миссия поэта. Это призвание – дар Ангела, врученный Рильке.
45
В подстрочнике: «Земля, любимая, я буду…»
Трансформация – постоянная медитация Рильке. Он не только созерцает и интуитивно постигает ангельские чины, но и предлагает им поэтические подношения из мира эго-сознания. Подобное называние происходящего в царстве архетипов – своего рода причащение – трансформирует конкретные объекты в слова, звуки и образы, в конечном итоге размещая их в матрице трансцендентного смысла. Этот процесс имеет четкую параллель с католическим ритуалом пресуществления [46] .
Самые обычные объекты человеческого мира – в католической мессе это хлеб и вино, в поэзии Рильке – дом, кувшин, окно и т. д. – преобразуются в священные символы с трансцендентными значениями и свойствами. Поэт – жрец и посредник между земным конкретным существованием и небесным трансцендентным Бытием.
46
Пребывание Тела и Крови Христа в таинстве евхаристии. – Прим. ред.
«Это есть, прежде всего, оживление самих по себе мертвых субстанций, но также их существенное изменение в смысле одухотворения, в соответствии с древними воззрениями на пневму как некую тонкоматериальную субстанцию (corpus glorificationis)» [47] , – писал Юнг в своей работе «Трансформация символов в мессе». То же можно сказать и о поэтических трудах Рильке. Он изменяет земное и инертное, преобразуя его в трансцендентное и духовное. Окно после того, как поэт назвал его с такой мощью, уже не является просто окном. Это окно. Он вызвал трансформацию, и мирское стало священным, из объекта стало символом. И именно это он сделал со своей жизнью. Он прожил жизнь поэта.
47
С. G. Jung, The Collected Works of С. G. Jung (Princeton, N. J.: Princeton Univ. Press, 1969), 11:338. [Цит. по: Юнг К. Г. Ответ Иову. М: Канон, 1995, с. 258–259].
Чтобы написать столь изумительное произведение, как «Дуинские элегии», Рильке пришлось перенести реальный опыт собственной трансформации. Наконец, он смог пробиться к Открытому, которое для него означает полную реализацию имаго. В Открытом бабочки могут раскрыть свои крылья и парить. Это царство полной свободы быть самим собой в самом глубоком смысле. Тем не менее, чтобы попасть туда, поэту необходимо предпринять еще один шаг. Он должен совершить путешествие через страну Жалоб и сделать это в одиночку. И только благодаря такому радикальному уединению поэт (настоящая куколка, заключенная в оболочку и окруженная непроницаемым коконом) достигнет окончательной самореализации. «Одиноко уходит он в горы страданья./Там не слышно шагов. Там беззвучный удел» [«Einsam steigt er dahin, in die Berge des Ur-Leids»] (10:104). Этим решительным поступком он стимулирует и пробуждает новые образы и у себя, и у читателей – образы пустых коконов и дождя: «Или дождик весенний/Падающий на темное царство земное» [«den Regen, der f"allt auf dunkles Erdreich im Fr"uhjahr»] (10:109). Стихотворение заканчивается этими словами. Имаго завершено, и бабочка покидает свою оболочку. Пришло время свободы и рождения души.
В конце долгого пути трансформации, такой, как у Рильке и у Юнга, который переживал знаменитую «встречу с бессознательным» в те же годы, мы обнаруживаем манифестацию взрослого имаго, образа самости, который конкретному индивиду суждено реализовать в зрелости после того, как стадия гусеницы детства и юности остается в прошлом. В каком-то смысле, как повторяет Юнг в своих работах много раз, человеку никогда не стать полностью завершенным или реализованным, потому что всегда найдется бессознательный потенциал, который можно привнести в полную интеграцию личности. Но все же мы не можем не прийти к выводу, что имаго, однажды проявившееся после того, как середина жизни пройдена, имеет неизгладимые очертания «целостной личности». Задача второй половины жизни – углубить, улучшить конечный образ, поработать над его тонкими нюансами или добавить субстанции. Жизнь бабочки может быть краткой или долгой, но с этого момента она будет верна достигнутому имаго.