Транзит

Последние месяцы я часто спрашивал себя, куда несется весь этот поток – люди, бежавшие из концентрационных лагерей, разбредшиеся солдаты, наемники разных стран, насильники всех рас, дезертиры всех армий? Так, значит, он стекал сюда, в эту канаву, – на улицу Каннебьер, а отсюда в море, где для всех находились и место, и покой.

Зажав чемоданчик между ногами, я стоя выпил кофе в закусочной. Вокруг я слышал разноязыкую, непонятную речь, словно стойка, у которой пил, находилась между двумя опорами Вавилонской башни. Но некоторые слова лезли мне в уши, и наконец я их разобрал. Они повторялись много раз, в каком-то определенном ритме, словно должны были врезаться мне в память: виза на Кубу и Мартинику, Оран и Португалия, Сиам и Касабланка, транзитная виза, оккупированная зона.

Я благополучно добрался до Старой гавани – день уже клонился к вечеру, как и теперь. Гавань была почти совсем заброшена из-за войны. Как и теперь, паром медленно скользил под железнодорожным мостом. Но сегодня мне показалось, что я все это вижу впервые. Как и теперь, реи рыбачьих баркасов перечеркивали гладкие фасады старинных домов, теснящихся на той стороне залива. Солнце заходило за фортом св. Николая. Я подумал, как думают только очень молодые люди, что события последних лет привели Меня в конечном счете сюда. И поэтому все происшедшее со мной показалось мне благом. Я спросил, как пройти на улицу Шевалье Ру. Там жил кузен Ивонны, Жорж Бинне. На уличных базарах толпились люди. В узких улочках, похожих на ущелья, уже сгустились сумерки, и от этого еще ярче пылали багрянцем и золотом фрукты на лотках. И я услышал аромат, которого прежде никогда ее знал. Я искал глазами фрукт, от которого он исходил, но так и не нашел. Я присел отдохнуть на край фонтана в корсиканском квартале, положив чемодан к себе на колени. Затем я поднялся по каменным ступеням, не зная еще, куда они ведут.

У моих ног лежало море. Лучи прожекторов, установленных в порту и на островах, были еще размыты сумерками. Как я ненавидел море, когда работал в доках! Оно казалось мне жестоким в своей бесчеловечной наготе. Но теперь, после того как я мучительно долго пробирался сюда сквозь всю разгромленную, загаженную страну, для меня не могло быть большего утешения, чем глядеть на эту пустынную, безлюдную, девственно чистую морскую равнину.

Я Спустился назад, в корсиканский квартал. Там теперь стало тише, рыночные лотки убрали. Я отыскал улицу Шевалье Ру. Ударил бронзовым молотком, вернее, бронзовой рукой со сжатым кулаком в красную резную дверь. Высунулся какой-то негр и спросил, что мне надо. Я сказал, что ищу Жоржа Бинне.

Искусная резьба перил, остатки мозаичных плит и полустертый герб на стене говорили о том, что этот дом некогда принадлежал богатому человеку – купцу или мореплавателю. Теперь здесь жили мальгаши, несколько корсиканцев и Жорж Бинне.

Я с любопытством разглядывал возлюбленную Бинне. Она показалась мне необычайно красивой, хотя и чересчур экзотичной. У нее была головка черной дикой птицы – орлиный нос, искрящиеся глаза и нежная, хрупкая шея. Узкие бедра, длинные гибкие руки, даже пальцы ног, видневшиеся сквозь легкие сандалии, были так подвижны, как могут быть подвижны только черты человеческого лица, где гнев, радость и печаль мгновенно сменяют друг друга, словно гонимые порывами ветра.

Я спросил Бинне. Она сухо ответила, что Жорж работает в ночной смене на мельнице, а сама она только что пришла с сахарного завода. Затем она отвернулась от меня и зевнула. Я был обескуражен.

На лестнице мне повстречался тоненький черноволосый мальчик, который поднимался, перескакивая через несколько ступенек. Он обернулся как раз в тот момент, когда я тоже оглянулся, чтобы снова посмотреть на него. Я хотел проверить, передалось ли этому мальчику мое возбуждение.

А он, должно быть, хотел убедиться, в самом ли деле ясовершенно чужо йчеловек, нежданный пришелец. Затем я услышал, как подруга Бинне, которая в нерешительности все еще стояла в дверях, думая, не лучше ли вернуть меня и попросить подождать (она потом мне в этом призналась), принялась ругать своего сына за опоздание. Вы позднее поймете, почему я все это так подробно рассказываю. Тогда же я решил, что визит мой не удался. Предстоящий вечер был пуст. А я-то вообразил, что город уже открыл мне свое сердце, как я ему – свое, что он приютит меня в первую же ночь, что его жители дадут мне кров. Радость, охватившая меня при виде Марселя, сменилась глубоким разочарованием. Видимо, Ивонна ничего не написала своему кузену, она солгала, чтобы поскорей от меня избавиться. К тому же у меня екнуло сердце, когда я услышал, что Жорж ушел в ночную смену. Значит, были еще люди, которые жили обычной жизнью.

IV

Мне снова пришлось искать ночлег. Я обежал с десяток отелей, но номеров нигде не было. Я устал как собака и зашел в первое попавшееся захудалое кафе на маленькой тихой площади. Сел за столик, стоявший на тротуаре. Город был затемнен – боялись, бомбежки. Но все же во многих окнах горел слабый свет. Я подумал о том, что десятка тысяч марсельцев считают этот город родным и спокойно живут в нем, как и я когда-то жил в своем городе. Я поглядел на звезды и утешился, сам не знаю почему, мыслью о том, что звезды эти светят скорее для меня и мне подобных, чем для тех, кто сейчас зажигает свет у себя дома.

Я заказал пива. Я бы охотно посидел в одиночестве, но ко мне за столик подсел сухонький старичок. На нем был такой старомодный сюртук, что можно было только удивляться, как он еще не превратился в лохмотья. Это, безусловно, и произошло бы, не попади он волею случая к владельцу, который педантичным уходом и достойной удивления аккуратностью не дал ему погибнуть. Старичок был под стать своему сюртуку. Ему бы давно пора лежать в могиле, однако лицо его поражало волевым, серьезным выражением. Редкие волосы были тщательно расчесаны на пробор, а ногти старательно подстрижены. Бросив взгляд на мой чемоданчик, он спросил меня, в какую страну у меня виза. Заметьте, он не спросил, куда я хочу ехать, а куда у меня виза. Я ответил, что у меня не только нет никакой визы, но и никакого намерения ее побывать – я собираюсь здесь остаться.

– Вы не можете остаться здесь без визы! – воскликнул старик.

Я не понял его возгласа. Из вежливости я спросил, что он сам собирается предпринять. Он рассказал мне, что он дирижер и прежде жил в Праге, а теперь получил приглашение возглавить знаменитый оркестр в Каракасе. Я спросил его, где находится этот город. Усмехнувшись, он ответил, что это главный город Венесуэлы. Я поинтересовался, есть ли у него дети. Он сказал, что и есть и нет: старший сын пропал без вести в Польше, второй – в Англии, третий – в Праге. Но разыскивать их он больше не может, не успеет… Я подумал, что старик говорит о своей смерти, но, как выяснилось, он имел в виду место дирижера, которое он должен был занять с нового года. У него уже был контракт, благодаря которому он смог получить и визу в Венесуэлу, и даже все транзитные визы, но оформление визы на выезд из Франции длилось так долго, что он просрочил сначала транзитные визы, затем визу в Венесуэлу, а затем и контракт. Неделю назад он получил наконец вожделенную визу на выезд и теперь ждет не дождется продления контракта, так как от этого зависит получение новой визы в Венесуэлу, а без нее нечего даже и пытаться вновь хлопотать о транзитных низах. Ничего толком не поняв, я в растерянности спросил:

– Постойте, а что это такое – «виза на выезд»?

Старик взглянул на меня с искренним восхищением: я был еще не искушенным новичком. И он пустился в весьма пространные разъяснения, с радостью ухватившись за эту возможность как-то скоротать долгие минуты одиночества.

– Виза на выезд – это разрешение покинуть Францию. Неужели вас еще до сих пор никто не просветил, несчастный молодой человек? – спросил он.

– Не понимаю, какой смысл властям задерживать здесь людей, только и мечтающих поскорее покинуть страну? Ведь их посадят в концлагерь, если они останутся?

В ответ старик так расхохотался, что у него заскрипели челюсти. Мне показалось, что скрипит и сотрясается весь его скелет. Костяшками пальцев старик постукивал по столу. Признаюсь, он был мне противен, но я не ушел. В жизни блудных сыновей бывают минуты, когда они переходят на сторону отцов. Пусть даже чужих отцов.

– Вы ведь знаете, сын мой, – сказал он, – Что истинными хозяевами сейчас являются немцы. А так как вы сами, по-видимому, принадлежите к этому народу, то вам также известно, что значит немецкий порядок, нацистский порядок, который теперь повсюду прославляется. Он не имеет ничего общего со старым миропорядком. Новый порядок – это своего рода контроль, проверка. Немцы не упускают случая проверить людей, покидающих Европу. Быть может, таким путем они найдут какого-нибудь возмутителя спокойствия, которого искали долгие годы.

– Ну хорошо, допустим… Но если вас уже проверили если вам уже оформили визу, то зачем нужны еще эти транзитные визы и почему их срок так быстро истекает? Да и вообще, что это за штука транзитная виза? Почему не разрешить людям уехать в те страны, где они намерены обосноваться?

– Да ведь каждое правительство боится, сын мой, что мы намерены навсегда остаться в его стране. Транзитная виза – это разрешение на проезд, которое выдается только в том случае, если власти убеждаются, что человек действительно не собирается задержаться в стране…