Траурный марш по селенью Ранкас

– Амадор, ты всегда вершил правосудие сам. Ты всегда орудовал ножом как хотел. Ладно, дело твое. Но чтоб за какое-то масло, за какие-то дерьмовые милости предать свою общину… Ты нас продал на вес. Держите его!

Сильные, как ветви, руки Скотокрада и могучие руки Конокрада скрутили Амадора.

– Поднимите!

Его подняли, как младенца. В молочном свете, который вдруг полился из луны, Эктор секунду видел глаза того мальчика, с которым он когда-то, очень давно, прыгал через ручьи и воровал фрукты. Но он сокрушил это лицо, и перед ним снова предстал предатель. Он вынул платок, насильно сунул его в рот Амадору, и глаза у того закатились от удушья. Отсеки-ухо извивался как змея, но мало-помалу телом его завладели ужас, тишина и не нашедший выхода воздух.

Глава двадцать четвертая Портрет еще одного судьи (масло)

Свиньи подрыли тысячу четыреста гектаров, но свинца переварить не могли и погибли на поле брани. Ограда неуклонно продвигалась. Поглотив сорок две горы, восемьдесят холмов, девять озер и девятнадцать источников, Ограда Западная ползла к Ограде Восточной. Пампа не бесконечна – в отличие от Ограды.

Слухи в пампе разносит ветер. Кто придумал жаловаться? Где родилась эта мысль? Не в усталом мозгу Риверы. и не в пылком воображенье Meдрано, и не в бедной голове Фортунато. Просто однажды утром Ранкас узнал, что жаловаться нужно. Кому же? Говорили об этом столько, что отцы селенья сами собой, не сговариваясь, собрались в школе. Даже Ривера и его сотоварищи явились туда, не зная зачем, наверное, в воздухе носилось, что после благословенья отца Часана возможна какая-то борьба. Кто его знает! Собрались, и все. Кому же жаловаться? Префекту? Властям округи? Самой Компании? Нетрудно было доказать, что все это ни к чему.

– А не пойти ли к тамошнему судье? – предложил Абдон Медрано. – В конце концов, Ограда – это беззаконие. Никто не вправе перекрывать дороги.

– Верно, – обрадовался выборный, – судья нас поддержит. Служба его такая – обиженных поддерживать.

Откуда он взял, что судье положено творить правосудие? Кто его знает! Как бы то ни было, отцы селенья решили идти к судье с жалобой. Может, просто солнце светило, и его золотое сиянье вселило надежду в души. Ничто не ослабляет человека больше, чем ложь надежды. Отцы селенья порылись в сундуках, умылись, и шею помыли и руки (некоторые, скажем Абдон Медрано, даже галстук повязали), и пошли на другой же день в Серро-де-Паско.

У двухэтажного и обшарпанного здания тамошнего суда нет тротуаров и тропок; его обрамляют глубокие канавки, в которых день и ночь сидят просители, дожидаясь своей очереди. В плохо оштукатуренном кабинете судьи Парралеса имеются шаткий стол, несколько кресел и стулья. На письменном столе, погребенном под грудами бумаг, стоит фотография в серебряной рамке, доказывающая нерушимость семейных добродетелей судьи. Фотографу удалось подстеречь тот миг, когда его превосходительство важно сидел в кресле, а за ним, перед озерами и лебедями, изображенными на картонном заднике, робко опираясь на его плечи, стояли его супруга и шестеро детей, занимавшие вполовину меньше места, чем он сам.

Когда почтительно, едва заметно, проникли в кабинет посланцы Ранкаса, судья Парралес не поднял глаз от какой-то бумаги с печатью. Посланцы не удивились. Голытьба нашей страны прекрасно знает, как ничтожны ее дела и заботы, и потому готова ждать сколько угодно часов, дней, недель или месяцев. На сей раз они ждали всего тридцать минут.

Закончив чтенье очередной апелляции, судья Парралес спросил:

– Чего хотите?

При этом его медное лицо осталось неприступным как стена.

– Мы… это… – забормотал Ривера, – община мы, из Ранкава… мы вот пришли…

– Быстрей, – сказал судья. – Мне некогда.

– Может, ты знаешь, сеньор, что там Ограду строят…

Крестьянин от страха переходит на «ты», путается, пугается и еле слышно чередует обе формы обращения.

– Ничего не знаю. Я отсюда не выхожу.

– Компания построила Ограду. Огородила пампу. Все огородила, сеньорой дороги, и деревни, и речки.

– У нас почти не осталось овец, – сказал Абдон Медрано. – Половина перемерла. Пастись им негде. Эта Ограда сжевала весь их корм. И дороги перекрыты. Никто не может заехать к нам в селенье.

– Рынка нет, сеньор, – вставил слово Ривера.

– Тридцать тысяч овец у нас пало, – пояснил Медрано.

– От болезни, – определил судья.

– От голода, сеньор, – сказал Ривера.

– Я не ветеринар, – рассердился судья. – Чего вы хотите?

– Мы хотим, сеньор, чтобы вы признали нарушение закона.

– Это недешево.

– Сколько, сеньор? – спросил повеселевший Ривера.

– Десять… нет, пятнадцать тысяч, – отвечал судья чуть-чуть мягче.

– Нам столько не собрать, сеньор, вы нам немного уступите.

Глаза судьи сверкнули, а кулак его обрушился на папки с делами. От грохота просители онемели.

– Вы что думаете? На рынок пришли? Им хочешь помочь, а они еще рассуждают!..

– Спасибо, сеньор.

– Когда нам прийти, сеньор? – спросил уже у двери Фортуна-то и робко улыбнулся.

– Когда угодно, – буркнул судья.

Просители чуть не прыгали от радости.

– Ну, говорил я вам? – потирал руки Фортунато.

– Дураки мы, дураки! Раньше бы пойти надо!

– Денег много… – заметил Ривера. – Нам столько в жизни не собрать.

– Ничего, соберем, – сказал Медрано.

– Ну, тысяч бы пять-шесть.

– Правда, пятнадцати нам не собрать…

– Может, ярмарку устроим, лотерею? – предложил Медрано.

Это всем понравилось. Конечно, это вернее, чем побираться. Люди придут, когда узнают, в чем дело. Да, выдумка стоящая. Когда они вернулись, ее дополнил дон Теодоро – он предложил позвать алькальда Серро-де-Паско.

– Будет он с нами возиться!

– Попытка не пытка.

– Может, хоть билетик купит.

– Еще чего!

– А что такого?

– Мы ничего не теряем.

Надвигался дождь, и небо одевалось белесой чешуей. Но не боясь ни дождя, ни снега, они пошли к алькальду, в двухэтажный дом с зелеными ставнями, которого не миновали архитектурные беды города. Вошел один Фортунато и вскоре вышел.

– Идите, идите! – радостно позвал он. – Примут нас.

Они обили о камень грязные башмаки, чтобы не запачкать начальству пол.

Молодой, лет тридцати, алькальд Хенаро Ледесма ждал их у стола, крытого зеленым сукном.

– Чем моту служить? – мягко сказал он.

– Мы из Ранкаса, сеньор, у нас там общинный выгон, – заговорил Фортунато. – Может, вы знаете нашу беду. Компания…

– Вы насчет Ограды? – спросил алькальд.

Они так и сели. Наконец кто-то из начальства признал, что есть на свете этот невидимый змий!