Трава, пробившая асфальт

— Не болтай, что попало, иначе отправим в «слабый » корпус, — прошипела Нина Павловна.

 На третьи сутки после пожара все еще чадившие бревна от сгоревшего корпуса раскатали бульдозером, чтобы не тлели. Как только пожарные уехали, ребята помчались на пепелище и притащили оттуда мою обгоревшую коляску.

 Через неделю прибыла бригада строителей, и началось строительство нового здания для нас. А Саньку, продолжавшего болтать лишнее про пожар, в спешном порядке отправили во взрослый мужской психоневрологический интернат в Чугунаше. Так что можно было не бояться откровений Саньки с другого конца Кемеровской области.

 Сгоревших пацанов было шестеро, все из одной палаты. Оттуда спаслись только самые старшие и крепкие — Вовка и Витька. Был в той палате мальчик, который, невзирая на запрет, курил. На него все и свалили. Только как-то не вяжется — курящий пацан поджег в туалете окно и преспокойно отправился спать, чтобы погибнуть в огне?

 В отчете следственной группы написали, что пожар произошел из-за неосторожного обращения с папиросой невменяемого подростка. Дело быстренько замяли, а нянечек оправдали тем, что их было в ту ночь всего лишь двое на весь детдом и невозможно вдвоем спасти всех детей. А потом — нигде и никогда — ни гу-гу про тот пожар. Будто не детдом сгорел, а бесхозный шалаш и будто в пламени погибли не шестеро детей, а ничейный инвентарь.

 Что касается няни Лившиной, намеренно оставившей меня на верную гибель в огне, то в ее понимании я была бесполезным балластом — не работала, не мыла полы, да еще сама нуждалась в уходе. Зачем меня спасать?

 Всплыл в памяти еще один рвущий душу эпизод. Однажды мы сидели в игровой. Воспитательницы не было, только Лившина. В какой-то момент, слушая детские смешилки, я громче всех засмеялась. И тогда Лившина сразила меня фразой:

— Вот Черемнова вырастет, и ее отправят в Кедровку, и будет она там жить до самой своей смерти!

 В Кедровке находился психоневрологический интернат, все знали, что это гиблое место. Прибитая безрадостной перспективой, я надолго замолчала. А в голове стучал один-единственный вопрос: неужели моя мама Екатерина Ивановна допустит, чтобы меня навеки отправили в Кедровку как безнадежную?

После пожара

 Мы понемногу отошли от потрясения, связанного с пожаром и гибелью мальчиков, жизнь потекла своим чередом. Утром няни вставали и открывали двери, чтобы проветрить помещение. Духота, большая скученность в небольшом помещении, это можно понять. Но когда ты спишь под простыней вместо одеяла, которых на складе не оказалось в запасе, то стучишь зубами от холода. А уж когда распахивают двери и врывается сквозняк из коридора… Эти ощущения останутся на всю жизнь, дрожь и унижение пробирают при одном воспоминании.

 После того как пожарники вытащили из горевшего корпуса мертвые тела сгоревших ребятишек, родственникам выслали скорбные приглашения, чтобы приехали попрощаться с погибшими. Но приехали лишь к двоим, у остальных никого не оказалось. Удивительно, но тело Вадика мачеха увезла домой, чтобы похоронить пасынка по-семейному, хотя администрация детдома на этом не настаивала. Остальных похоронили за казенный счет на том самом детдомовском кладбище.

 Мою мать известили о пожаре и попросили привезти ватное одеяло, чтобы обшить мою обгоревшую коляску. Она приехала только через полтора месяца, в сентябре. Вручила мне коробку с леденцами и журнал «Веселые картинки», который выписывала для Ольги, и пошла, как всегда, поболтать с нянечками, спешившими поделиться с ней впечатлениями от случившегося пожара. Спустя годы нашлись сердобольные работницы, передавшие ее слова, относящиеся ко мне:

— Лучше бы и она сгорела!

 Я не сержусь на нее за эту фразу. Во-первых, мало ли что ляпнет сгоряча эмоциональная женщина, а во-вторых, подтекстом было «лучше бы она отмучалась ». Да я и сама, когда подросла, частенько прокручивала в голове ту же мысль — ну почему я тогда не сгорела? Зачем продолжаю жить, если вся жизнь будет убогой, ненужной и всем в тягость? У девчонок, что обитают со мной по соседству, есть хоть какая-то надежда выкарабкаться, они физически более-менее здоровы. А я? На что мне надеяться?

 Задолго до слов «лучше бы она сгорела» я понимала, что никому из родичей не нужна, даже родной матери. Острее всего я почувствовала это после ее очередного приезда, она тогда осталась ночевать в нашей палате.

 Возле меня в дни материного приезда крутилась девчонка Ритка, у которой родителей не было вообще. Мать уже легла, когда я попросилась в туалет.

— Сноси Тому пописать, — попросила мать Ритку. Та согласилась, поискала ночной горшок и, не найдя его, понесла меня на улицу — я же была совсем легонькая.

— Том, а у твоей матери теперь есть муж? — по дороге в туалет спросила Ритка, страсть как любившая разговоры про мужчин.

— Не знаю… — ответила я и впервые задумалась. А действительно, если мать развелась с моим отцом, так вполне может выйти замуж за кого-нибудь другого.

— Спроси у матери, ходит она с ним на танцы? — не унималась Ритка.

 Водворив меня на место, Ритка встала возле койки и стала ждать разговора с матерью про мужа. Я стеснялась спрашивать мать про ее личную жизнь, но под незримым давлением Ритки все же спросила:

— Мам, а у тебя есть муж?

— Есть! — немного помолчав, ответила она, не открывая глаз.

— А вы с ним ходите на танцы? — беззастенчиво встряла в наш разговор Ритка.

— А как же? Ходим, конечно, — призналась мать.

 Я почувствовала, что мою душу будто чем-то тяжелым придавили, и после ее отъезда снова начала беспричинно плакать время от времени. Сижу, вроде никто ничего дурного не сказал, а я начинаю реветь. Даже воспитатели отметили: что-то Томочка часто плачет. Слава богу, не требовали объяснений. Я же не желала открывать причину слез — мне тут так плохо, а у моей матери уже новый муж, с которым она беспечно ходит на танцы!

 Приехал новый директор — Виль Михайлович Бикмаев, который будет руководить детдомом до моего отъезда. С его вступлением в должность жизнь понемногу улучшилась. Стали вкуснее кормить, наряднее одевать, наладили быт и даже организовали передвижную библиотеку.

 Благодаря директору наш детдом вошел в число образцовых и занял второе место по Кемеровской области. И нам даже закупили школьные формы. Смешно — школьные формы без школьного образования!

Мои первые книги

 С приходом зимы, в ноябре 1965-го, воспитатели постарались возобновить прерванные занятия, невзирая на отсутствие условий, — игровые-то сгорели. Мы рассаживались прямо в палатах, в проходе между койками. Нам нарезали наглядные пособия в виде бумажных цифр и букв, и при помощи таких нехитрых приспособлений учили счету и письму. «В тесноте, да не в обиде», — шутили воспитатели. Все бы хорошо, да только опять начали учить с самого начала!

 Этому очередному повтору была причина. Старших ребят отправили во взрослые ПНИ — девушек в Кедровку, парней в Чугунаш. Ох, и невеселые места, особенно Кедровка, однако отправляли с добрыми напутствиями и наилучшими пожеланиями. А к нам из Кемеровского сборного детдома привезли новеньких — моих ровесников и с нулевой подготовкой. Стало тяжело без помогавших мне взрослых девушек, но радовало, что детдом пополнился новенькими. Хотя огорчало, что эти новенькие были несведущи ни в грамоте, ни в арифметике.