Травля

Оно боится благословенного, его свет все это блокирует? А если это не так? Если это существо окажется сильнее, сможет это преодолеть? Если благословенный не остановит его?

Никогда еще Торес не испытывала такого страха, такой растерянности. Если бы не любовь к Иссе и не дочь, с которой она общалась через Кэрол, она бы бежала без оглядки. Но, с другой стороны, убежит она, а что дальше? Жить всю жизнь в страхе и неизвестности, в ожидании чего-то ужасного, что может произойти? Никогда уже ее жизнь не будет прежней после всего, что она узнала и увидела. Этот страх может свести ее с ума. Никто не поверит, если она с кем-то поделится. Сочтут ее ненормальной. А молчать, зная, что происходит, что среди людей живут паразиты из другого мира, которые губят людей и их души, которых становится все больше — она не была уверена, что сможет так жить. Ведь она может наткнуться на такого вот проклятого, и даже не знать об этом, они ничем не отличались от обычных людей, и тогда она умрет, а ее душа отправится в неизвестное страшное место, и для чего — оставалось только гадать. Может, у проклятых есть какие-то свои особые приметы, по которым их можно узнавать? Надо будет спросить у Кэрол. Как их находила Габриэла, чтобы убить? Как определяла, что они проклятые? Должно быть что-то, что отличало их от людей. Может быть, знает этот Кален?

Торес вглядывалась в тьму за окном, пытаясь что-нибудь разглядеть, стараясь совладать со своим страхом. Ей придется это сделать. Она должна остаться и разобраться во всем, знать, что будет дальше, видеть, что происходит. В данном случае убежать не значит избежать опасности и спастись, если верить предостережениям Габриэлы о том, что опасность нависла над всем миром, над всеми людьми. Значит, даже убежав, она не будет в безопасности, как и все остальные. Проклятые везде. Этот проклятый род расползается по всему миру уже многие века. А теперь их хозяева, эти чудовища из другого мира хотят проникнуть сюда, для того и послали этого Болли Бранта… вернее, тварь, когда-то его захватившую, чтобы она открыла дорогу сюда всем остальным…

С тех пор, как Торес увидела смертницу в Чаучилле, она часто задавалась вопросом, а не спит ли она? С момента знакомства с Кэрол она как будто попала в кошмарный сон, и этот кошмар никак не заканчивался, становясь все ужаснее.

Может, она действительно просто спит, и все ей это приснилось? Странная смертница, наделенная сверхъестественными способностями, побег из тюрьмы, мужчина ее мечты, который теперь был рядом, Луи, Габриэла… и чудовище, в которое превратился мальчишка — все это всего лишь сон.

Она проснется в своей старенькой квартирке, доставшейся еще от матери, в которой жила до переезда в Чаучиллу, и окажется, что все, начиная с момента, когда к ней пришел Зак Райли и сказал, что с ней хочет увидеться Джек Рэндэл — всего лишь сон. Потому что в реальности ничего этого не могло произойти.

Она откроет глаза и поймет это. Возможно, вздохнет с облегчением. А потом будет плакать, одна в темной пустой квартире, все также не зная, что произошло на самом деле с ее дочерью. Будет плакать от своего одиночества, вспоминая потрясающего мужчину из своего сна, с которым ей было так хорошо, которого так полюбила в этом сне…

Нет, Торес не хотела просыпаться. Она приняла решение остаться в своем сне, таком ужасном и прекрасном одновременно, где ужас и страх в ее сердце сливались с любовью, неожиданно обретенным счастьем и вкусом к жизни. Она не вернется в свою пустую квартиру, в свою прошлую жизнь. Та жизнь тоже была настоящим кошмаром с того момента, когда пропала ее дочь. В той жизни, в том кошмаре были лишь боль и одиночество. А еще отчаяние. В этом, новом своем кошмаре, она впервые забыла о той боли. Здесь она больше не была одинока. И пусть в этом сне ее окружали монстры и чудовища, смерть и кровь, но зато здесь она обрела свою дочь и мужчину, о котором даже не мечтала…

Чудовища и монстры спокойно спали на сиденье сзади, смерть и кровь пока остались позади, в доме в небольшом городке Франции, а мужчина ее мечты увозил ее в неизвестность по пустой безлюдной дороге, окутанной непроницаемой тьмой.

И хоть сердце ее замирало от страха, а кровь леденела от ужаса, она все равно оставалась в этой машине, с ними, этими людьми… и нелюдями, не зная, что ее ожидает дальше…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Глава 12

Несмотря на поломанную кисть, Джек не отказался от посещения тренажеров. Во-первых, ради Тони, который без него ходить туда боялся, во-вторых, чтобы выпустить собственный пар. С каждым днем кровь в нем закипала все сильнее, злость и ярость росли. Он ощущал себя беспомощным, запертым в этой клетке, терял драгоценное время, лишенный возможности лично решать свои проблемы. Он злился и негодовал на своих людей, которые до сих пор не вытащили его отсюда, не нашли Кэрол и Патрика. Болезненная ревность затмевала его разум, лишала остатков самообладания, Джек чувствовал, что готов снова сорваться. Но он не хотел этого допустить, приняв решение во что бы то не стало держать себя в руках.

Изнуряя себя на тренажерах, не пользуясь поломанной кистью, он только физической усталостью мог хотя бы немного ослабить невыносимое внутреннее напряжение. Тони теперь с неодобрением наблюдал за его тренировками, считая, что такие нагрузки пользы не принесут, но не вмешивался и молчал. Он видел, что Джек стал похож на натянутую до предела струну, которая в любой момент могла лопнуть. Тони не совсем понимал, что с ним происходит, с момента, когда его жена сбежала из тюрьмы, Джек замкнулся в себе и не желал больше ничем делиться. Он стал грубым, резким, несдержанным и раздражительным. Они почти перестали разговаривать, даже не играли больше в шахматы. Тони не лез к нему, стараясь быть как можно незаметнее, не мешать, не напрягать. Тони стал его бояться. Джек никогда не применял к нему грубой силы, Тони даже намерений таких в нем не замечал, но все равно он вызывал в нем какой-то подсознательный страх, который Тони сам себе объяснить не мог. Пугали его не резкие слова, ни угрюмый вид, а взгляд. Всего лишь один взгляд, который Тони у него не замечал до того, как пропала его жена. Джек резко изменился с того момента. Приветливость его всю как ветром сдуло, он стал мрачнее тучи, и хоть Тони и понимал, что к нему лично это отношения не имеет, относился с уважением и даже с опаской к такому настроению своего сокамерника. Ему вовсе не хотелось потерять расположение Джека, который пользовался уважением не только заключенных, но и надзирателей, даже самого начальника тюрьмы. Безмолвной тенью он следовал за Джеком по пятам, больше всего боясь, что тот лишит его своего покровительства. Но тот пока его все еще терпел и не отталкивал, хоть и не проявлял больше таких дружеских чувств и симпатии, как раньше. На работе его адвокатов, взявшихся за дело Тони, смена настроения Джека никак не отразилась, что лишний раз доказало банкиру, что перемены в Рэндэле к нему лично никакого отношения не имеют. Тони понимал, что случилось что-то плохое, что Джек переживал очень тяжело, и именно это на нем так отразилось. А после того, как нашел под койкой смятую фотографию его жены, которая до этого висела на стене над постелью Джека, понял и причину. Аккуратно расправив фото, Тони положил ее в книгу между страниц, чтобы она хоть немного разгладилась, но отдавать ее владельцу пока не стал. Позже, как поймет, что тот этого захочет.

После изнурительной тренировки злость Джека иногда сменялась тихой грустью. Уставший и обессиленный, он отворачивался к стене. Когда злость его отступала, на смену выползала боль, одолевая его с такой силой, что ему снова хотелось, чтобы вместо нее пришла злость и ярость. Осознание, что он снова потерял свою семью, давалось ему с трудом. Они опять его бросили, сбежали. Даже собственный сын, который так его любил, на этот раз от него отвернулся. И Джек не знал, что причиняет ему большую боль — то, что Кэрол снова с другим, или то, что от него отказался сын. Последнее повергло его в страшное смятение и растерянность, подобно которым он никогда не испытывал в жизни. Он всегда был уверен в себе и в своих поступках. Ничто не могло поколебать эту уверенность… кроме мальчика, который раньше смотрел на него с таким восхищением и обожанием. Патрик в нем разочаровался, Джек вдруг упал в его глазах — и сам Джек это понимал. Он задался вопросом, впервые в жизни — а почему его не любят люди? От него отвернулась жена, потом отец, а теперь и сын… Что в нем не так? Да, именно в нем, а не в других, не в обстоятельствах и чем-то еще. Только в нем одном. Им восхищается вся страна, но самые близкие в нем разочаровываются и настолько, что напрочь вычеркивают из своей жизни. Отец всегда ласково называл его чудовищем, и лишь при последней ссоре, после которой они перестали общаться, он произнес это «чудовище» с ужасом и отвращением. Джек сам не понимал до сего момента, как в нем осело это «чудовище», сказанное отцом. От него все бегут. Неужели о нем так думают все, как и отец? Неужели он на самом деле чудовище? В этом его проблема? Он всегда был уверен в себе и своих принципах. Но с ним и с тем, что он делает определенно что-то не так, это стало ему вдруг очевидно. Все в его жизни стало не так, разлетелось на осколки. Его ненавидят, боятся, от него все бегут, даже те, кого он любит больше жизни. Он потерял Хока, преданного друга. Остались только Шон и Зак. Но Зак тоже усомнился в нем, в его силах, он смотрел на него теперь с сомнением и тревогой, не было в нем той уверенности в его силе, уме, правильности решений и поступков, как раньше. Иногда Джек замечал в его взгляде даже жалость! Джек уже, наверное, не удивился бы, если бы и Шон дал деру от него, возможно, так однажды и произойдет. Это могло случиться в один миг, сделав их врагами, заставив Шона возненавидеть его, как и остальные, узнай он своего брата поближе, то, что он убил его мать. И Джек останется один, совсем, как и предрекал ему отец. Джек не решил еще для себя, жалеет ли он о том, что стрелял в него. Сожаления и раскаяния он в себе не находил. Он не мог простить сокрушающего и подлого удара в спину, который нанес ему отец, такую подножку. Того, что вмешался в его дела, в его семью, взяв на себя слишком много, верша его судьбу, Кэрол и Патрика. Как унизил его перед всеми в зале суда, выставив на посмешище. Растоптал так безжалостно его с таким трудом вновь обретенную любовь и счастье, когда он помирился все-таки в тюрьме с Кэрол. Никто не знал, чего ему стоило сделать этот шаг, простить ее, принять решение обо всем забыть, просто забыть, впервые в жизни. Он действительно этого хотел, очень хотел. И для этого ему пришлось себя поломать. Он поломал для этого и Кэрол, но оно того стоило, там, в тюрьме, за те три дня, что они провели вместе, только вдвоём, он это понял. Он снова был счастлив. И она тоже, он это видел. Словно они вернулись в прошлое, когда ничего между ними не стояло, где были только он, она и их любовь. Его боль почти ушла, мир вокруг вдруг снова посветлел, а главное — посветлело у него внутри. И потеплело. Даже злость куда-то ушла. На какое-то короткое мгновение он обрел покой и ощущение, что в его жизни снова стало все так, как должно быть. Впервые за долгое время у него было хорошее настроение, он радовался, ненависть ушла, его переполняла любовь. Ему не хотелось больше растерзать Кэрол, причинить ей боль, унизить, мстя за свои обиды, наоборот, хотелось быть с ней ласковым и нежным, снова ее любить, и он готов был для нее на все, как раньше…

А теперь он за решеткой, снова задыхается от боли и злости, которые душили так, что не давали продохнуть, сводили с ума, терзая его с еще большей силой, чем раньше. А внутри снова пусто и темно. Кого винить? Отца? Кэрол и Патрика, разбивших его сердце? Случай? Или самого себя?

Нежные чувства к Кэрол, вернувшиеся к нему в те волшебные три дня в тюрьме, проведенные с ней, снова исчезли, он опять испытывал ненависть и ярость по отношению к ней. Ему опять хотелось ее убить, разорвать за то, что она сделала — сбежала с ним, его врагом, предпочтя забыть о том, что они помирились и решили начать все сначала. Или она считает, что если он не выполнил, что обещал, не вытащил ее из тюрьмы — то их перемирие отменяется? Он обещал, что казни не будет, и пока он не нарушил слово, ведь казни не было. Просто надо было дождаться, когда он ее вытащит, как обещал, а не сбегать со своим любовником. И он бы вытащил. Любой ценой и любыми способами. Если бы не получилось по закону, вытащил бы не по закону. Раньше бы она так и сделала. Но теперь она ему не верила, не верила в его любовь. Джек не отрицал сам себе, что он в этом виноват. Он жалел и раскаивался в том, что сдал ее полиции. Это было ошибкой, роковой, из-за которой он снова потерял свою семью. Конечно, он не предполагал, что это приведет к таким последствиям, что Патрик об этом узнает, что Кэрол приговорят к казни, но теперь никто ему не верил. Наверное, они думали он нем самое плохое. А Кэрол забыла об их уговоре и своем обещании, была сейчас с ним, когда он, Джек, томился здесь, в тюрьме, и ей не было до этого никакого дела, до него и его судьбы. До того, что с ним будет. И Патрику — тоже. Они оставили его, бросив в беде. Пусть, они не могли ничем помочь, но ведь они могли его не бросать. Хотя бы позвонить.

Джеку хотелось верить, что они уехали с этим киллером только ради того, чтобы спасти от него его, Джека, но ему не очень в это верилось. В противном случае, ему бы сейчас не было так больно. И он сходил с ума от ревности, испытывая желание прикончить обоих, неверную жену и этого молокососа. Переспала ли она уже с ним? Вряд ли, она только родила, должно пройти какое-то время, Джек прекрасно помнил, что после рождения Патрика они были на воздержании не меньше месяца. Если, конечно, этот ублюдок ее не принудил, потому что сама Кэрол не из тех, кто с пренебрежением относится к таким вещам. Но воздержание не мешало им тогда заниматься другими вещами. Кэрол не мучила его, удовлетворяя по-другому.

«О, я убью тебя, сука! — вопил он про себя в бешенстве, думая об этом. — Придушу собственными руками, клянусь! Только посмей к нему прикоснуться! Только подпусти к себе…».

Джек снова плохо спал, потеряв покой, и бессонница его измучила. Даже тренировки больше не помогали. Он жаждал выйти отсюда и броситься в погоню, поняв, что от его людей без него самого толку в этом не будет. Бывало, на него нападала такая апатия, что ему хотелось на все махнуть рукой, посылая к черту. Бросить поиски и не бежать вдогонку, пытаясь вернуть этих беглецов, которых так любил, которые его так мучили. Но это значило сдаться, признать свое поражение, позволить этому наглому Спенсеру одержать над собой верх, победить. Это было уже выше его сил и воли, стерпеть такое, остаться безответным. Нет, он найдет этого ублюдка и накажет, а что делать с неверной женой решит уже после. Об этом Джек думать сейчас не хотел. Он злился на нее, но, наконец-то, признал, что во всем сам виноват. Он все разрушил. Она была верной женой, он не был верным мужем никогда. Пытаясь ее удержать, он окончательно разнес в клочья их жизнь и любовь, подавляя ее сопротивления, не останавливаясь ни перед чем… Он думал о словах Патрика, которые хорошо помнил. Мальчик во всем винил его, его одного. «Ты виноват, ты один!», «Мы тебе верили, а ты нас обманывал!». А еще часто вспоминал, как Патрик о нем говорил: «Он на бешеного быка похож — получил по носу и давай все крушить, топтать, пока все не разнесет, не угомонится. А потом сам же жалеть будет». Вот, что думал о нем сын, таким он теперь выглядел в его глазах. Бешеным быком. А ведь мальчик был прав, Джек вынужден был это признать. Он и сейчас ощущал себя этим самым быком. Он получил снова по носу, ему больно, и ничего ему так не хотелось, как крушить, всех топтать, все разнести… Он всегда так делал, и только после этого мог успокоиться. А теперь вдруг огляделся, и, наконец, увидел, что разнес собственную жизнь, даже не заметив…