Траян. Золотой рассвет

Однако что изменилось?

Ни–че–го!

Где он, Траян? Говорят, бродит где-то на границе, вдали от Рима, а в городе по–прежнему торжествуют такие, как Регул, поток доносов не иссякает. Завещания пишутся под диктовку бесчисленных проходимцев, свободнорожденных граждан нагло обращают в рабов, наместники ведут себя в провинциях, как волки среди стада овец. Все также по ночам на городских улицах хозяйничают бандиты во главе с Сацердатой. Преторианцы, по–видимому, навечно обосновались в Палатинском дворце, во вместилище божественной власти.

Сказывают, испанец – так за глаза называли Траяна – собирается воевать даков. Один уже пытался, едва ноги унес. Теперь и этот туда же. Когда же он отыщет время заняться городскими делами? Пора бы показаться на глаза римскому народу. Когда, наконец, в его, Ларция, судьбе наступит ясность? Ведь прошло уже шесть лет с момента обвинения его родителей в сенате.

Шесть страшных лет ожидания худшего, страха за жизнь Тита и Постумии, за собственную жизнь!

Шесть лет унижений, ежедневной борьбы за сохранение имущества. У старины Кокцея до разбора дела Лонгов так и не дошли руки – он день и ночь пресмыкался перед преторианцами. Как до гибели тирана Ларций бродил по дому, так и теперь бродит. Неужели покорение даков задача несравнимо более важная, чем покой и безопасность таких, как он, Ларций Корнелий Лонг?

Или, может, такие пустяки, как несчастья каких-то Лонгов, нового цезаря не занимают? Тогда пусть власть предержащие популярно объяснят, в чем он, Ларций Корнелий, человек из сословия римских всадников, законопослушный гражданин, опытный, храбрый солдат, провинился перед отечеством? Почему город, родной и великий, властвующий над миром и сыплющий блага на головы своих детей от Британии до Евфрата, с легкостью готов отдать одного из своих питомцев на растерзание дрянному, порочному человеку? Почему не служившие в армии торжествуют над увечными воинами? Что это за государство, позволяющее негодяям гордиться, а честным гражданам пребывать в страхе?

А то Траян, Траян!..

Ну что Траян?

После отставки из армии, в безумной попытке спасти себя и родителей Ларций бросился за помощью к сильным и богатым. Прежде всего, к тем, кто пользовался уважением в городе. К своему бывшему начальнику, бывшему консулу Сексту Фронтину.⁷ Под его началом Ларций начинал службу. В ту пору ему было шестнадцать, а Сексту около сорока. Выходит, теперь ему под семьдесят.

Бывший консул встретил сослуживца приветливо, однако выяснить, какое решение Домициан намеревается принять по делу Лонгов, отказался. Сослался на то, что сам попал в немилость. Вся его помощь уместилась в нескольких советах, которые Ларций сгоряча счел издевательскими, а спустя некоторое время, после глубоких размышлений пришел к выводу, что подобные наставления – явное свидетельства старческого маразма, в которое впал бывший консул. По поводу ввергающей в ужас неопределенности, в которой пребывал его бывший подчиненный, Фронтин выразился с подобающей мудрому человеку рассудительностью – это пустое.

Услышав эти сочувственные слова, Ларций на мгновение опешил.

Всем известно – Рим слезам не верит, но не до такой же степени!..

Потом унял гнев. Старик как ни в чем не бывало принялся вспоминать годы совместной службы. Затем признался, что на досуге занялся составлением трактата по военному искусству. Точнее, собирает различные военные хитрости, способные в трудную минуту помочь любому полководцу. Тут же прочитал несколько выдержек из своей книги.

Ларция взяла волчья тоска – зачем он приперся к этому старому пню? Чтобы услышать байки времен ганнибаловых и покорения греков? Тоже мне стратег нашелся! Тут же осадил себя – на что он, собственно, рассчитывал? Homo homini lupus est. В Риме любят повторять эти слова Плавта.

Между тем старик в белой тоге с широкой красной полосой поделился с гостем.

— Вот чем, Ларций, я теперь заполняю досуг. Собираю все, что способно подтвердить остроту ума и находчивость, более всего необходимые на войне. Я хочу собрать как можно больше примеров, способных научить, а в трудную минуту и помочь любому полководцу принять верное решение. Надеюсь увидеть тебя в числе первых читателей и дотошных критиков моего труда.

Ларций криво усмехнулся.

Старик улыбнулся.

— Полагаешь, ко времени ли старый веник вроде меня взялся за описание деяний тех, кто в полной мере освоил искусство войны? Я считаю, что любое полезное дело всегда ко времени. Например, гимнастика. Мне скоро семьдесят, но я ежедневно проделываю полезные упражнения, совершенствуюсь во владении оружием и совершаю дальние прогулки. А ты? Приседаешь ли по утрам? Разводишь руки в стороны? Тренируешься ли в метании дротиков с коня, не растерял ли навыков обращения с длинным сарматским копьем–к'oнтосом?

— В моем положении, – пожал плечами гость, – более пристало позаботиться о памятнике, который поставят в семейной усыпальнице, чем о рукомашестве и ногодрыжестве. Тем более о сарматском копье. Конечно, если найдутся люди, которые предложат в самое ближайшее время применить его на деле, я докажу, что и однорукий способен на многое.

Наступила тишина. Фронтин помолчал, наконец, усмехнувшись, ответил.

— Я смотрю, ты повесил голову, дружок. Расходы на памятник излишни; память о нас будет жить, если мы заслужим этого своей жизнью. Неужели ты поддался страху?

Ларций пожал плечами.

— В моем положении волей–неволей поддашься страху.

— Страх, Ларций, всего лишь ожидание зла. Это движение души неразумно, оно ни в коей мере не согласуется с человеческой природой. Ведь ты же не будешь спорить, что твоя природа есть часть природы космической?

— Спорить не буду, – осторожно ответил гость.

— И правильно.

Ларций шумно выдохнул.

— Все это слишком сложно для меня, Фронтин, – признался он. – Я не понимаю, чем в моем положении может помочь знание о том, что моя природа связана с природой космической.

— Это и радует, – улыбнулся хозяин.

— Что именно, – нахмурился Ларций.

— Твоя искренность. Твое твердое намерение следовать велениям собственной природы, ведь, как я слышал, ты не отказался от родителей?

— Это не выход, – мрачно буркнул гость.

— Конечно. Твоя единственная опора – это выдержка, римская невозмутимость и мужество. Это немало.

— Невозмутимость невозмутимостью, но если дела и далее пойдут в том же порядке, мне придется расстаться не только с имуществом, но и с жизнью.

Фронтин улыбнулся и похлопал молодого человека по плечу.

— Я смотрю, ты совсем раскис, Ларций. Гони дурные мысли!

После короткой паузы старик добавил.

— Ты всегда был мне приятен, поэтому я рискну дать тебе совет, вполне вытекающий из осознания, что ты разумное существо и часть космоса. Что и в тебе живет частичка одухотворяющей мир, горячей пневмы. Попробуй последовать за своим ведущим. Ты всегда был рассудительным, спокойным человеком. Не теряй надежды, займись гимнастикой. Я знаком с греком, искусным механиком. Он творит чудеса. Одному моему знакомому соорудил такой кинжал, что его можно упрятать в наручной повязке. А какие искусственные руки он изготавливает! Любо–дорого посмотреть. Пальцами на такой руке вполне можно удерживать фиал, полный вина. Или поводья коня. Вот тебе мой совет – закажи ему протез, пригодный для использования и в походе, и в бою, и в домашней обстановке. Другими словами, отыщи в себе согласие с самим собой.