Требуха – китайский дракон
Шрифт:
— Сдохну, а ты сядешь за убийство в тюрьму и умрешь на пожизненном, затраханый в жопу местными нацистами и СПИД будет стекать со всех твоих дырок.
Столько ненависти было в голосе, столько злобы, но мне даже стало его жалко. Ведь он сейчас умрет, а я нет. Буду жить. Но это не точно.
— Не улыбайся, гнида московская (почему гнида? и почему московская? и не улыбался я, но это тоже не точно). За тобой вернутся, раньше чем я отправлюсь в ад. Не думай, что о тебе забыли, просто сейчас есть вещи поважнее.
— Китайский дракон.
— Что ты шепчешь, урод?
— Дракон! —
— Аррр! — он протянул руку попытавшись схватить меня или напугать, но я просто смотрел как он дергается пришпиленный огромной булавкой к тетрадке кладбищенской земли — старый безумный жук. Он понял, что не может дотянуться и замер. Рука повисла плетью и старик приготовился сдохнуть.
Когда она увидела ноги рядом с её убежищем, то опознала урода по старым заношенным брюкам и не успела выдохнуть, как человек в грязных очках наклонился, схватил её за волосы и потащил наружу. Она отбивалась и кричала раскидывая листья, но несмотря на свой чмошный вид очкарик был силён и совершенно не боялся её воплей, не думал, что кто-то услышит и придёт беспомощной девочке на помощь. Он выудил её как рыбак рыбку и кинул на спину, на землю, себе под ноги.
Подумал и ударил по лицу с размаху ладонью, вжух сверху вниз прошелся как косой.
— Закрой рот!
Она замолчала и смотрела на него снизу вверх широко раскрытыми глазами.
— Дрянь! Перестань дрожать, смотреть противно.
Она попыталась перестать, но тело не слушалось, а ещё из ниоткуда напала икота.
— Как я вас не люблю, дырки. Всё вам на месте не сидится, блядям. Всё ищете, где бы сесть на член и чем он больше тем лучше. Деревни вымерли, потому что шлюхи попёрли всем скопом в город садиться на пахнущие асфальтом городские члены рабочего люда.
Он плюнул в сторону и скривился.
— Но и рабочими членами вы брезгуете. Вымерло село, потому что бабье ушло нюхать члены в города, вы наверное думаете, что это кривые фиалки или блядские леденцы. Только леденцы от барыг вкуснее рабочих, да? Угадай, что случилось, дальше, дура?
«Не надо, — прошептала она, — не надо, пожалуйста».
Он развел руками и расправил крылья, такие огромные, что они закрыли солнце и воздух, и она закричала по-бабски громко и противно. Очкастому это не понравилось и он пнул ее больно по ягодице, боль прошлась по бедру, как молния:
— А ну заткнись и послушай, что умные люди говорят! Будешь хоть знать свою блядскую историю.
«Шизик, — подумала она — маньяк, и это его последняя, самая агрессивная стадия. Мишенька, ну где же ты?»
— Вижу, что отвлекаешься от урока. Могу устроить экзамен, где мой портфель?
Он огляделся по сторонам и руки развел:
— Нету. Дома забыл. Из-за тебя столько хлопот, необразованное бабское быдло. Так вот.
Он прошелся два шага вперёд — два назад, как старый учитель, и продолжил гнать свою ересь:
— В городе бабы забыли про рабочие члены и полюбили члены бандитские и барыжные. Что случилось дальше?
Он посмотрел
на неё и взгляд у мужчины был совершенно сумасшедший, глаза острые как у волка и безжизненные как у мертвеца. Зрачок за разбитым стеклом рвался из стороны в сторону как бешеный зверь в клетке.— Дура, — подытожил он и опять пнул девушку, — вымер рабочий класс, как класс. Бабы не хватались за рабочие палки и палок новых не рождалось. Везде только барыги, барыги, барыги, барыги…
Он еще долго перечислял расхаживая взад-вперед и все повторял и повторял: «барыги, барыги, барыги».
— И бандиты, которые их грабили. А бабы трахают обоих! — закричал и расправил крылья на всю ширь, забил ими, закружил листья в череде маленьких листовых смерчей. Он смеялся и хватался руками за живот и пустил струю по штанам и темное пятно образовалось в промежности и пятно расплылось по правой ноге, а он все смеялся и смеялся, а потом вдруг замолк, сложил крылья и упав на неё схватил за горло обоими руками и придушил до звезд в глазах. Она захрипела вдыхая запах чеснока, дешевого одеколона и мокрой земли. Получила пощечину и тяжело задышала глотая воздух, а он уже вскочил на ноги и рассматривал её сверху. Слишком быстрый для своего возраста и слишком непредсказуемый, но Мишка с ним бы справился. Он бы избил его так, что тот до города бы бежал и сам бы в полицию сдался,так бы его Мишка избил.
— Думаешь идиллия? Нет, дура. Такие как ты и здесь всё испортили. Они уничтожили бандитов тем, что ушли к депутатам.
Очкастый вдруг метнулся и ударил ее ногой так сильно и в какое-то специально место на боку, наверное там где почки, что её выгнуло дугой от боли.
— Надоела тупая курица. Оглянись, дура! Ты видишь хоть одного бандита в округе? Да я их двадцать лет не вижу, ни одного малинового пиджака! И знаешь, что самое херовое?
Он наклонился над ней, дрожа от злобы:
— Я никогда не был одним из этих подвидов! Я на всю жизнь остался крестьянином в вымершем селе без баб. А теперь вы и депутатов решили кинуть, суки!
Он с таким страданием произнес это, будто сам был депутатом.
— И не вернется к нам круговорот блядей, потому что в моде программисты! А у меня даже компьютера нет!
Он вдруг набросился на неё и начал бить по щекам, по голове — везде где доставал. Разбил губу, кровь потекла из носа и кожа болела от пощёчин. Она только молилась про себя, делала это как умела, представляла ангела с небес, окутанного сиянием,который улыбался и протягивал ей руку. И больше не будет боли, не будет страха и не будет Миши. Значит не судьба и можно уходить…
— Куда! Я тебе умру!
Её опять били по щекам и трясли за плечи:
— Успеешь сдохнуть, толстая! Поживи ещё!
Перекинул её через плечо, почти без сознания, она потяжелела и взлетел, унося жертву прочь. Из леса осторожно выглядывал лесной кабан, наверное был недоволен тем. что двуногие сделали с его домом.
— Убей, прошу.
— Ты еще не сдох? — вырвалось у меня. Мороз по коже от этой старой бабочки на кладбищенской булавке.
— Убей, — хрипел он, — больно. Будь человеком. Хоть сними отсюда, дай на земле сдохнуть.