Тремор

Минуты, часы. Он уже не слышит звуков. Даже гудков, даже музыки в доме, даже звонкого смеха людей, что иногда проходили за дверью. Могли бы они подумать, что открыв ее, увидят Кира в маленькой темной кладовке? Увидят его каменное, застывшее выражение лица? Он бы даже не повернул головы в их сторону. Палец и дальше бы нажимал на номер, и на экране все так же загоралось «Моя любовь». Так продолжалось очень, очень долго.

Но вот все стали уходить. С невидящим взором он опустил вниз трубку.

***

Кирилл никогда еще не любил рок так сильно. Еще никогда в жизни ему не дышалось на сцене так легко и свободно. Лишь стоя на ней, он ощущал, как его любят толпа снизу. Его. Потому что не было ни одного жеста, движения, гроулинга, ни одной эмоции, которой Кирилл не испытывал бы в реальности. Его крик был голосом души. Лишь от него что-то шевелилось в ней.

Тысячи людей взрывались под его натиском. Прыгали как сумасшедшие, тянули к нему свои руки. Он смотрел им в глаза и видел безумие. Оно так и манило Кирилла прыгнуть к ним. Упасть в бездну, молясь, чтобы люди не поймали его. Но они ловили. Несли как священный предмет, осторожно, не спеша, стремясь как можно отчетливее прикоснуться к нему.

Кирилл закрывал глаза. Свет фонарей проникал сквозь веки, донося до сетчатки все цвета дьявольской агонии. Такие моменты принадлежали ему. Да, он пел не свои песни. Да, в их строках не было ни следа его личности. Но какое это имеет значение? Каждое слово все равно пропитывалось им.

Мокрые волосы прядями висли над его лбом. Прикрывали собой глаза, неистовый огонь в его взгляде. К концу выступления он словно получал немного сил, чтобы жить. А дальше все по новой. Кирилл снова заходил в футляр, в свою глянцевую оболочку и тратил энергию, которую получил на сцене. Возможно, если бы родители чаще приезжали к нему, накопленный заряд хранился бы куда дольше.

Первый год в штатах он видел их раз в три месяца. Во второй чуть чаще. А потом дела отца резко пошли в гору, и Кирилл стал забывать его голос. Лишь мама периодически звонила ему.

Она изменилась. С кожи исчезли веснушки. С переносицы — легкая асимметрия. Губы стали пухлее, у глаз больше нет морщинок. Подтяжка лица сделала его безжизненным и гладким. Таким же, как у девушек рядом с ним. Из-за бесчисленных походов к косметологам и пластическим хирургам он едва мог узнать ее.

— Зачем ты это делаешь, мам? — спросил Кирилл у нее на неделе.

Она как-то странно рассмеялась, словно услышала какую-то бессмыслицу.

— Дорогой, ты ведь все понимаешь. Я не молодею, папа постоянно видит молодых девочек…

— И что, ты думаешь, как бы удержать его? — резко спросил он.

Сделав паузу, она с тактом ушла от ответа.

— Сынок, тебя что-то расстроило?

Кирилл глубоко вздохнул.

— Ну… Жизнь, наверное.

— О чем ты говоришь? Да у меня вся лента переполнена рилсами о тебе. Уже не знаю, чему верить. Ты правда запишешь песню с Зе Уикендом?

Он усмехнулся.

— Это пока обсуждается, но информация, как обычно утекла раньше времени. Это еще не точно, мам.

— Что ж, жаль, у него такой приятный голос. На «Оскаре» он был просто бесподобен. Этот красный пиджак так хорошо сидел на нем. Может, тебе нанять его стилиста? А то ты всегда в черном, ну, никаких красок.

Он улыбнулся.

— Ты с детства говоришь это. Так и не смирилась, с тем, что я рокер?

— Ну что ты, — глубоко вздохнула она.

— Не смирился твой отец, а я просто не понимаю твоей музыки. Половину песен одни крики. Просто голова раскалывается.

— Но… Ты сможешь приехать на мой концерт в марте?

Ее голос доносился на фоне посторонних звуков. Каких-то разговоров, шелестов, чьих-то шагов.

— Да-да, поставьте сюда. Спасибо!

— Ма-а-ам.

— Да-да, я тут.

— Вы прилетите на мой концерт… в марте?

Она задумалась, что-то пережевывая, чиркая по тарелке вилкой.

— Папа не сможет. А без него мне не очень хочется. Ну что я там буду делать одна? Стоять в буйной толпе, пока ты рвешь на себе майку?

— Там есть ВИП-места. Отдельные зоны, чтобы никто не мешал тебе.

Какое-то время в трубке были слышны лишь чьи-то учтивые голоса и звон посуды. Закусив губу, Кирилл терпеливо ожидал ответа. Но вот раздался глубокий вздох, затем покашливание, а потом слова, въевшиеся холодом в каждый миллиметр его солнечного сплетения.

— Милый, мне не очень интересно это.

Он мелко закивал головой. Воздух не сразу проник в его легкие.

— Но если там будет Зе Уикенд или Гарри Стайлс, то я подумаю. Может, даже прилечу без папы, — игриво рассмеялась она.

Закрыв глаза, Кирилл повесил трубку.

***

Ночной город обдал его свежим воздухом. Тем, что задерживается в груди и, вызывая в ней легкий трепет, летит дальше. Только что прошел дождь. Все дороги в лужах. Подпрыгивают над ней каждый раз, когда кто-то пронесется мимо. Яркий свет небоскребов отбрасывает в воде свои блики. Они меняют цвета, мелькают в ней так же быстро как реклама на многометровых баннерах.

Вокруг столько шума. Столько разговоров на разных языках, столько настроений сливается в одной толпе, в одном эпицентре жизни. Кирилл шел в ней ровным строем. Среди веселых, задумчивых, болтающих людей, не замечающих ни друг друга, ни себя, так увлеченных своей собственной жизнью. Лишь изредка кто-то поднимал наверх голову. К вершинам небоскребов, к главному источнику света. Кирилл тоже сделал это.

Один из баннеров резко сменил фото. Там был он. Дерзкий парень в свете софитов, и информация о его концертах в Нью-Йорке. Кирилл смотрел на него, не мигая, как и некоторые люди рядом. Какое-то время он отбрасывал на всех темно-красное свечение. А потом исчез.

Все продолжили жить своей жизнью.

Глава 3

Ему пообещали полную приватность встречи. Светловолосая девушка уже ждала его в просторной комнате. Все как в американских фильмах. Бежевые стены, диван, и напротив него сидит она, уже держа наготове блокнот в кожаном переплете. Солнечные лучи с усилием просачивались сквозь шторы.

— Добрый день, — сказал он, когда после череды глубоких вдохов вошел в комнату.

Блондинка в очках с легкой улыбкой повернула к нему голову. Кирилл судорожно сглотнул. Она была похожа на его мать до операций.

— Здравствуй, Кир.

— Миссис Лайтвуд, помните, я говорил вам, что наши сеансы должны остаться в тайне, — произнес он, увидев на потолке камеры.

Она мягко кивнула, указав ему на кожаный диван.

— Мне, правда, надо лечь на него?

Ее лицо не выражало никакого удивления. В нем не было ни тени недовольства или чопорности, присущей выдающимся экспертам в своем деле. Девушка лишь с теплотой взглянула на него.