Трещины

Души что-то не было видно. Виктор Ермолаев был стопроцентно, окончательно, бесповоротно мёртв, но душа почему-то так и не показывалась. Что же, и с таким доводилось иметь дело. Повернув труп набок, я открыл ему рот пошире и с размаху ударил растопыренной пятернёй по грудной клетке – раздался глухой звук, точно лупят по пустой деревянной бочке. Из распахнутого рта мелкими хлопьями, вяло, прижимаясь к земле, повалил белесый дым болезненно-зелёного оттенка. Потёк словно гнильё из лопнувшей дыни, что залежалась в погребке. Вот же зараза. Сколько я насмотрелся таких душ. Еле соберёшь их – расползаются на мелкие клочки, тяжёлые, прикипевшие к бренной оболочке, не стремятся вверх, а всё катаются по земле, которую не желают покинуть.

Потратив добрые пятнадцать минут на сбор всех ошмётков этой жалкой душонки, я ужаснулся, насколько рутинной стала моя работа. Жизни стольких людей уже я унёс, что они начали сливаться, смешиваться в одну назойливую и вместе с тем привычную круговерть. Как правило, это была естественная смерть – ну вы знаете, не проснулся утром – оказалось, сердце встало или давление скакануло, кровоизлияние, не обнаруженная вовремя опухоль или просто время пришло. Изредка доводилось забирать самоубийц – и тогда, если вдруг ты явился пораньше, приходилось участвовать в вялой дискуссии о смысле жизни и необходимости с нею расстаться, наблюдать, как человек неумело намыливает веревку, пытается уместить во рту дуло пистолета или наполняет ванну и водит по венам затупленным ножом. Иной раз хочется уже помочь несчастному советом, а то и делом…

Случалось и проводить рейды по больницам – выдирать душу прямо из-под скальпеля хирурга, а то и бродить по палатам со списком, забирая ослабевших пациентов или отключенных от аппарата коматозников. Мало того, что атмосфера удручающая, что действительно страшно – когда на тебя начинают обращать внимание прочие люди. Значит, им тоже недолго осталось – от силы пара дней, а то и часов. И ты понимаешь, что эти плачущие родственники, эти принесённые заботливой роднёй фрукты и цветы…

Вообще, Смерть иногда видит не только её жертва. Разумеется, это чувствительные животные, вроде кошек и собак, люди «на грани» и даже личности в состоянии тяжёлого алкогольного опьянения. Что само по себе напрашивается на вывод – алкоголь действительно приближает вас к черте. Однажды пришлось забирать душу мужика, который отбросил коньки в процессе обмывки нового авто. Так остальные, принявшие на грудь поистине умопомрачтельные количества алкоголя, кинулись на меня с кулаками. Мне-то они ничего сделать не смогли, но друг другу… Надо ли расписывать начавшуюся потасовку?

Вот уж куда мне редко выпадало являться – так на пьяные поножовщины и фатальные мордобои. Хотя, по правде сказать, и там не было чего-то особенного.

Я тяжело вздохнул, медленно стянул перчатки и уселся в старое, подранное кресло. С ленцой нацепил на вилку подсохший пельмень, поднёс поближе, поворачивая под разными углами, пристально посмотрел на него несколько мгновений и, почти не жуя, проглотил. Как-то неожиданно наступил тот момент, когда я совершенно перестал ощущать вкус пищи. Я питался всяческими полуфабрикатами, пользовался сервисами по доставке еды, а временами вовсе забывал поесть, вместо того выпив перед сном бутылку-другую пива.

Когда мой дом, моя крепость внезапно превратилась в жалкую ночлежку, годную разве что на то, чтобы хранить под замком мой нехитрый скарб и служить кратковременным пристанищем на время короткого и беспокойного сна? По правде сказать, и спал я в последнее время чрезвычайно мало, выматывая себя до того, что стоило занять горизонтальное положение, как сон набрасывался на уставший организм, точно изголодавшиеся гиены на падаль. Я не высыпался, и большую часть дня ходил, больше похожий на смертную тень, чем на живое существо. Но это была умеренная плата за отсутствие сновидений, терзающих почище самого страшного недосыпа. Снилось мне многое: от психоделических трипов – до совершеннейших кошмаров, от которых просыпаются с криком, объединяло эти сны только гнетущие чувства поутру, и неважно, припоминало ли подсознание давние грехи и ошибки или же показывало лучшую жизнь, которая, подобно песку, утекла сквозь пальцы.

Я откинул голову, немного поёрзал, пытаясь устроиться поудобнее на этом прокрустовом ложе, продавленном, жёстком и скрипящем при каждом моём движении. По телу начало разливаться такое приятное, умиротворяющее тепло, я невольно расслабился и прикрыл глаза, пообещав, что это всего лишь на пару минуточек. Настойчивое жужжание телефона разбудило меня как раз в момент погружения в вязкую дремоту, где, балансируя на грани сна, точно канатоходец под куполом цирка, начинаешь утрачивать связь с реальностью. Тут-то в голове и всплыло, что я так и не позвонил диспетчерам, не выпросил новое имя. Встрепенулся, усилием воли отогнал остатки сонливой расслабленности и открыл новое сообщение.

«19:34. Светлана и Евгения Юдины. Перекрёсток Рокоссовского и Ковалёвой. ДТП»

Итого в запасе у меня пятнадцать минут. До обозначенного места и рукой подать, но перчатки придётся надеть заранее. И пусть наутро я прокляну всё, буду мучиться мигренью и желать скорейшей смерти, съем пачку разнокалиберных таблеток и выпью несколько литров жидкости, пытаясь как-то умастить выжженную пустыню в глотке. Последнее время эти последствия стали ощущаться куда сильнее, что заставило меня переосмыслить предостережения Саши, что эта работа выпивает досуха…

Дождь тем временем стих. Вечернюю тишину нарушало лишь тихое журчание потоков дождевой воды, десятками ручейков, бороздящих асфальт. Где-то вдалеке шумели одиночные автомобили, понемногу на улицы выбирался осмелевший народ. Яркий свет десятков фонарей, тысячей огоньков играющий на поверхности воды, слепил меня, и с каждой минутой усиливалась ломота в висках. Голоса же и перешёптывания всё нарастали, они оттесняли мои мысли и разносились эхом в голове. Громче всех раздавался визг тормозов и детский пронзительный крик, плач и противный хруст костей. Я изо всех сил гнал прочь нехорошее предчувствие, вот только безрезультатно. Отчаянно хотелось единым махом сдёрнуть перчатки, хватить их о землю и уйти прочь.

 Из ближайшего двора на перекрёсток вышли двое: женщина в пальто горчичного цвета и держащая её за руку девочка с соломенными волосами, лет десяти. Девочка несла объёмистую сумку, видимо, возвращаются от репетитора или какого-то кружка или секции.

– Мама, знаешь, у меня сегодня не очень выходит рисовать, краски почему-то смазываются и кажутся какими-то мрачными. Даже Марина Николаевна сделала замечание, говорит, я сильно пачкаю и чересчур много чёрного.

– Не волнуйся, дочка, у тебя очень хорошо получается. Мне вот всегда нравится, как ты рисуешь. Просто нужно больше практики, и у тебя всё получится!

– Обещаешь?

– Конечно! Хочешь, зайдём, купим большой торт-мороженое?

Я слышал рёв огромного джипа, несущегося на огромной скорости, задолго до того, как его заметили мама с дочкой. Они были на середине пешеходного перехода, когда чёрный лексус, даже не пытаясь свернуть в сторону, смял их, отбросил словно тряпичные куклы, с глухим звуком удара и отвратительным скрежетом ломающихся костей. В последний момент мать попыталась заслонить девочку, хоть как-то смягчить страшный удар. Но этого было недостаточно.

Из Лексуса, покачиваясь, точно рыболовная шхуна в ураган, вылез пузатый мужичонка в помятом костюме с галстуком набекрень. Увидев содеянное, он охнул, и посеменил осматривать бампер машины, сопровождая этот процесс разнообразной нецензурой, достойной портового работника. Удостоверившись, что его драгоценная машина не понесла особого вреда, он довольно рыгнул и поспешил обратно за руль. Кое-как развернувшись на прилегающем газончике, он дал по газам в надежде как можно скорее покинуть место преступления.