Третье отделение на страже нравственности и благочиния. Жандармы в борьбе со взятками и пороком. 1826—1866 гг.

17 декабря 1861 г. сообщалось, что воспитанники первой гимназии были ведены в баню, но по дороге часть отстала; они зашли в погреб и «перепились». Как результат последовавшего разбора поступка 5 человек представлены к исключению [140] .

Совсем юное поколение также «успешно» осваивало «бескультурное» пространство. 24 февраля 1861 г. агент доносил, что на балу в Екатерингофе замечено несколько воспитанников коммерческого училища, не более 14–16 лет. Удалось установить личность одного, «балагурившего с женщинами дурной нравственности» [141] . Далее сообщалось, что «на вопрос агента, каким образом они […] могли в будний день очутиться на вечере в Екатерингофе, ему ответили, что они отлучаются по секрету и возвращаются туда под утро, к 7 час., когда все встают» [142] . Таким образом, политическая полиция выявила явное упущение администрации училища, о чем и было сообщено соответствующему начальству.

140

Там же. Д. 938. Л. 1.

141

Там же. Д. 3234. Л. 134.

142

Там же.

26 марта 1864 г. руководству Третьего отделения докладывалось: «В гостинице Пассата с недавнего времени после обеда стали появляться человек по 10 гимназистов, еще почти совершенные дети, с развратными женщинами. Из разговоров их можно заключить, что они ушли из дома от родителей, под предлогом посещения церкви, один гимназист выражался: «Я говею здесь каждый день» [143] .

Массовость получаемых сведений предопределила подготовку аналитической записки (19 июня 1864 г.), в которой признавалось, что «распущенность воспитанников учебных заведений доходит до крайних пределов. Известного сорта трактирные заведения, некоторые из публичных мест и гуляний только и имеют посетителей, что гимназистов и кадет; там скрытно от родителей они предаются разврату и полному разгулу на свободе». Дело доходило до того, что юноши, поддавшись порочным страстям, убегали из дома (известно, что в одной из гимназий скрылось 5 воспитанников). Единственно, что внушало оптимизм, – так это сведения о том, что «почти все скрывающиеся мальчики присылают или прямо к родителям, или к товарищам свои письма, в которых сознаются в своих глупостях, просят успокоить их родителей и вымолить им прощение у них» [144] .

143

Там же. Д. 954. Л. 1.

144

Там же. Д. 944. Л. 2.

Тенденция, свидетельствовавшая о слабом контроле администрации за обучающимися молодыми людьми, была очевидной. Об этом 24 октября 1864 г. было сообщено шефу жандармов В. А. Долгорукову: «Столичные увеселительные заведения (танцклассы), постоянно посещаемые преимущественно разгульною молодежью, с некоторого времени, как замечено, привлекают и воспитанников разных учебных заведений, коим по принятым правилам не дозволяется бывать в таких местах. Особенно часто замечаются в настоящее время в танцклассах второго разряда, где редкий вечер проходит без скандалов, воспитанники императорского лицея. Так, между прочим, 21 октября в гостинице «Москва» 7 человек лицеистов, из коих один был Ознобишин, всю ночь пили шампанское и канканировали с публичными женщинами, а третьего дня несколько лицеистов бесновались в заведении «Германия», где распущенность приняла широкие размеры» [145] . Нескрываемое безобразное поведение заставило шефа жандармов вновь дать специальное поручение: «Необходимо предупредить надлежащее начальство» [146] .

145

Там же. Д. 2997. Л. 5–5 об.

146

Там же. Л. 5.

Подобные нравы были характерны не только для столицы. Шеф жандармов В. А. Долгоруков распорядился сообщить министру народного просвещения для принятия мер сведения, полученные из перлюстрированного письма без подписи из Владимира в Москву к студенту университета А. И. Федорову (20 февраля 1866 г.). Автор откровенно сообщал: «Мои товарищи не то, что бывшие семиклассники; они заранее приготовляются к разгульной жизни студентов, которым делать нечего. Из пансиона они потрудились сделать клуб, распивочную лавку, наконец, дом сестер милосердия. Вот Саша, приходило ли тебе когда в голову, что Владимирский дворянский пансион будет так прославлен […] от последних чисел августа у нас не выводятся карты, сопровождаемые сильнейшими попойками, справляются именины старших; не проходит недели, в которую бы старшие не отправлялись в трактиры и дом сестер милосердия, прославляя себя при этом всякими подвигами; в заключение же стали приводить красавиц прямо в пансион, чем особенно отличается Макаров, считающий себя примером для всех» [147] . У юных владимирских дворян даже сложился свой сленг, на котором публичный дом именовался «домом сестер милосердия».

147

Там же. Д. 960. Л. 1–1 об.

Эпатажное поведение не маскировалось, наоборот, для его демонстрации избирался многолюдный центр столицы. 10 апреля 1869 г. шефу жандармов П. А. Шувалову докладывалось: «Получено известие, что вчера около 8 часов вечера, то есть когда еще было совершенно светло, по тротуару Невского проспекта, между Пассажем и Михайловской улицей, проходил воспитанник первой гимназии, лет 15, ведя под обеими руками двух публичных девок, как агент пишет: набеленных, с волочащимися хвостами и огромными шиньонами. Группа эта производила на проходящих чрезвычайно тягостное впечатление. Гимназист и его дамы вели очень оживленный разговор; они, по-видимому, познакомились между собою не теперь, потому что расспрашивали друг друга об общих знакомых. Агент сообщает довольно подробные приметы героя этой сцены» [148] .

148

Там же. Д. 944. Л. 4.

Под особым общественным и полицейским контролем были женские воспитательные заведения. По словам современника, главная задача таких учреждений была в том, «чтобы из института выходили девушки, окруженные ореолом непорочности, скромные и стыдливые». Для этого барышню надо было воспитать «в правилах прописной морали и соблюсти голубиную чистоту ее помыслов. В этих видах в классах делались даже пропуски в читаемых произведениях». Неблагопристойные поэтические строки «Поднявши хвост и разметавши гриву» заменялись на вполне невинные – «поднявши нос» [149] . С подобными задачами никак не согласовывалась информация об исключении в январе 1858 г. из Мариинского института «двух взрослых девиц, за упорное их упрямство в курении папирос (в последний раз застали курящих в сортире)» [150] .

149

А.Р. Былое. Из воспоминаний о пятидесятых и шестидесятых годах // Русская старина. 1901. № 10. С. 154. О нравах Смольного института благородных девиц и его начальницы М. П. Леонтьевой сообщалось в агентурном донесении от 18 октября 1864 г.: «Строгая нравственность г-жи Леонтьевой, как говорят, доходит до смешного: из опасения дурного примера, она не допускает держать при институте ни петухов, ни кобелей, дабы не сделать воспитанниц хотя бы случайно свидетельницами сцен, непонятных для их невинности» (ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 3. Д. 3240. Л. 1). Одна из воспитанниц вспоминала, что М. П. Леонтьева требовала от классных дам, чтобы они все свои педагогические способности направляли «на поддержание суровой дисциплины и на строгое наблюдение за тем, чтобы никакое влияние извне не проникало в стены института» (Водовозова Е. Н. На заре жизни // Институтки: Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц. М., 2008. С. 221).

150

ГАРФ. Ф. 109. СА. Оп. 3. Д. 3216. Л. 88.

Зимой 1860 г. сообщалось, что начальница Александринского сиротского дома пытается загасить разразившийся скандал, доказывая, что «найденный спрятанным в постели воспитанницы молодой человек приходил будто не к ней, а к служанке» [151] . Благодаря городской молве политическая полиция узнала о происшествии в другом воспитательном доме и о стремлении начальства скрыть всю информацию о нем. Агент выяснил (26 августа 1864 г.) пикантные подробности скандала: «Воспитанник института глухонемых Крылов, сговорившись (пантомимами) через окно с воспитанницей Родовспомогательного заведения Ялушевскою, забрался к ней ночью через окно. Это было замечено случайно бывшим на дворе швейцаром, и Крылов пойман в будуаре воспитанницы. Крылова наказали розгами; Ялушевскую под видом неспособности исключили из заведения, а содействовавших ей в шалости двух воспитанниц […] подвергли домашнему взысканию. Случай этот, как уверяют, до сведения высшего начальства не доведен из опасения ответственности ближайших начальников и начальниц» [152] .

151

Там же. Д. 3226. Л. 107.

152

Там же. Д. 947. Л. 1–1 об.

Говоря о студенческой молодежи, сразу оговорюсь, что оставляю за пределами исследования политическое вольномыслие и протестное движение, имеющее хорошую историографическую традицию. Обратим внимание на внешние проявления студенческого быта, нарушающие существовавшие в обществе нормы и зафиксированные агентами политической полиции. Довольно часто в сведениях полиции упоминался неопрятный внешний вид молодых людей. Шокирующий облик для студентов был своеобразным маркером свободомыслия, неприятия ценностей традиционного общества.

В одном из агентурных донесений (1858) со ссылкой на инспектора университета сообщалось, что тот уже махнул рукой на все, пребывая в отчаянии от поведения студентов, которые «не только […] продолжают носить, что хотят: цветные галстуки и шарфы и белые выпускные воротники, но многие стали даже отращивать усы». «Все это приписывают вкоренившейся в них […] трактирной жизни, отчуждающей их более и более от семейных домов» [153] , – заключал информатор.

В апреле 1861 г. внимание полиции привлек гулявший на Адмиралтейском бульваре студент: «Один молодой человек в студенческой шинели, под которой у него было надето: ситцевая полосатая рабочая блуза, большие сапоги, в которых засунуты были брюки, и конфедератка. Костюм этот обратил на него всеобщее внимание. Многие прохожие, указывая на него пальцем, замечали: напрасно правительство допускает показываться на публичных гуляниях лицам, одетым в таком революционном костюме» [154] . В отказе от строгой форменной одежды полиции виделся крах устоев.

153

Там же. Л. 136.

154

Там же. Д. 3235. Л. 112 об.

Петербургский агент докладывал помощнику старшего чиновника Третьего отделения Ф. И. Проскурякову (25 августа 1861 г.) о встреченных им студентах «в каких-то странных, фантастических одеждах». Символом их корпоративной принадлежности была только фуражка с голубым околышем. Он писал: «Маскарадный их костюм состоит из какого-то длинного полувоенного или полустатского плаща или пальто, темного цвета, и не говоря уже о безобразно отпущенных некоторыми из них усах и бородах, в особенности обращают на себя внимание необыкновенно длинно отпущенные ими сзади волосы, висящие по плечам и почти до половины спины» [155] .

155

Там же. Д. 3237. Л. 46.

Это были предшественники так называемых нигилистов, вызывающий внешний облик которых дополнял протестную мировоззренческую позицию.

Осенью 1861 г. полицейские сводки полны сообщений о волнениях студентов Санкт-Петербургского университета.

Но не вся молодежь была увлечена борьбой за студенческие вольности. «Сегодня, по случаю маскарада в немецком клубе, туда ожидают многих студентов и опасаются шкандала» [156] , – сообщал полицейский агент 7 октября 1861 г. Другой – приводил слова извозчика, который считал, что хуже студентов только черкесы: «Те тотчас драться лезут» [157] . Вообще, появление компаний студентов на увеселительных мероприятиях было признаком надвигающегося скандала. Так, обратили на себя внимание и воспитанники Технологического института, в состав которых влились исключенные после студенческих волнений 1861 г. студенты университета: «Они избрали местом своих попоек и сходок трактир Баранова «Старый Царицын» против самого института. Даже тамошний местный надзиратель жалуется, что с ними ничего не может поделать. Говорят, коноводы попоек [курсив мой. – О. А.] технологических воспитанников суть два брата Лебедевы, из коих один был ранен прикладом ружья во время бывших в 1861 году студенческих беспорядков» [158] .

156

Там же. Д. 3238. Л. 8 об.

157

Там же. Д. 3234. Л. 75.

158

Там же. Л. 6.