Третье открытие силы

Альберт Филимонович достал из-за голенища большой широкий нож со свирепыми зубьями на обухе и ушел в кусты. Минуты через две он вернулся, неся подмышкой двух длинных - сантиметров по сорок, не меньше - и очень толстых земляных червяков сизо-красного цвета.

– Разве они не спят?
– спросил я.
– Уже ведь почти зима.

Невиданные размеры червяков меня почему-то не удивили.

– Я взял их сонными, - ответил он.
– Видишь, вялые какие. Но жирные: за лето отъелись.

Мы размотали удочки. Обнаружив, что они - без крючков, я уже почти не удивился. Чего еще можно было от него ожидать?.. Альберт Филимонович показал мне, на каком расстоянии от грузила должен быть поплавок и сказал:

– Червячка привязывай осторожно - петелькой за самый хвостик, чтобы мягкие внутренности и скелет не повредить. Если сильно его травмировать, рыба не клюнет.

– Скелет?!

– А что? У тебя же скелет есть. Почему у него не может быть?

– Но ведь он - червяк?

– Ну, червяк, и что? Разве это повод презирать его или считать, что он чем-то хуже тебя? В конце концов, именно он является посредником между тобой и твоей рыбой.

– Моей рыбой?
– переспросил я, сразу же забыв о червяковом скелете.

Альберт Филимонович ничего не ответил и забросил свою удочку.

– Без четверти семь, - сообщил он после непродолжительного молчания.
– Забрасывай удочку, рыба уже шевелится во сне...

– Бред, - подумал я.
– Какая рыба в конце ноября? Она уже-вся давным-давно на ямах...

Мне снова стало холодно и неуютно, но, чтобы лишний раз не действовать ему на нервы - кто знает, какие еще фантазии могут возникнуть в его больном мозгу?
– я все же аккуратно - за самый хвостик - привязал своего червяка и забросил удочку.

– Теперь будем ждать, - сказал Альберт Филимонович.

– Чего ждать?
– не сдержался я.

– Заветного мгновения, когда рыба проснется и поднимется из неведомых глубин, чтобы клюнуть на нашу наживку.

– Каких в задницу глубин, здесь всего-то воды по горло...

– Это для тех, кто переходит вброд, - терпеливо объяснил он.

– Рыба - она вброд не ходит. Рыба имеет обыкновение плавать в неизмеримой толще кристально прозрачных антрацитово-черных вод... Если она, конечно, не летучая. Которая летучая – той время от времени свойственно бывает воспарять...

– Так ведь вы говорите, что здесь - Оболонь! Откуда на Оболони летучая рыба? Это же не тропики... Здесь летучие рыбы не живут.

– Живут, не живут... Ты-то откуда знаешь?

– Но ведь это же - Оболонь, - чуть не плача от ощущения безнадежности, произнес я.

– Ну и что? Про Оболонь-то кто тебе сказал?

– Так вы же и сказали...

– Вот и я о том же... Странное все-таки существо - человек... Ему как скажешь - так и будет. Главное – чтобы убедительно. Ну и, по возможности, с чувством... Ведь не просто так три четверти человечества питаются лапшой. Похоже - привычка... И наука, между прочим, утверждает, что лапша – это очень полезно. Усваивается, дескать, хорошо...

Почему-то его высказывание показалось мне оскорбительным, и я почти обиделся. Не за себя - за человечество. И даже немножечко - за науку. Но потом сообразил, что обижаться на психически больного - неблагородно и, кроме того, попросту глупо. А потом произошло нечто, заставившее меня мигом позабыть и о лапше, и о науке, и даже о судьбах человечества.

Я вдруг заметил на противоположном берегу озера какое-то яркое пятно. Присмотревшись, я увидел стайку девушек в цветастых спортивных костюмах и пестрых кроссовках от "Нью бэланс". Окруженные теплым пузырем радужного света, девушки легко и весело скользили трусцой по самой кромке узкого песчаного пляжа.

– Спортсменки!
– радостно подумал я и рванулся к ним.

– Стоять!!!
– раздался за моей спиной резкий окрик.

Я застыл как вкопанный - по щиколотки в неподвижной черной воде. От моих ног по жирной зеркальной глади расходились круги. Девушки бежали и делали вид, что наши расклады их не касаются.

Я медленно оглянулся.

Альберт Филимонович сидел на прежнем месте, не выпуская из рук удочку, но теперь в зубах его был зажат выпачканный землей широкий нож.

– На место, - сквозь стиснутые зубы зловеще процедил он.
– Возьми удочку и лови дальше...

– Нечего здесь ловить!
– с истерической ноткой в голосе воскликнул я.
– А там - девушки... Спортсменки... Теплые... Хорошие... И спонсоры у них, видать... Кроссовки - ого какие!.. Отпустите, а? Ну пожалуйста...

– На место!
– еще жестче приказал он, и холодная сталь лязгнула в его зубах. Нож, однако, не выпал, и Альберт Филимонович с яростным присвистом продолжил: - Спонсоры... Тоже мне... Анатомическое строение у тебя подкачало, не тянешь ты на ихних спонсоров... и потом, не в спонсорах дело. Ты ловишь на червяка, тебя ловят на девушек. Спонсоров уже вон поймали. А рыба - она проснулась и только того и ждет, чтобы ты бросился назад - вброд...

– Боже мой, - с отчаянием подумал я, - он ведь совсем рехнулся. Вот это называется - влип...

Мне не раз доводилось видеть, с каким мастерством он метает нож из любого положения. Искушать судьбу не хотелось...

Я обреченно вернулся на прежнее место, сел на песок и взял удочку, поплавок которой все это время неподвижно торчал из воды в нескольких метрах от берега. Альберт Филимонович вынул нож изо рта и вонзил его рядом с собой в песок.

Девушки обогнули озеро и трусцой приближались к нам.

– Почему они не побежали вброд?
– спросил я.

– Они уже выманили свою рыбу, - ответил он. – Своих спонсоров, я хотел сказать...

Девушки были совсем близко. Я даже ощущал тонкий аромат смеси женского пота и дорогих духов. Радужный свет, окружавший их, был теплым и излучал ощущение домашнего уюта. В сумеречной хмурости ноябрьского утра на берегу черного озера черт знает в каких местах это казалось чем-то фантастическим и нестерпимо притягательным.

– Эй, мужички, побежали с нами, чего без толку сидеть? Рыба вся давно ушла, а которая не ушла, ту уже поймали другие. Тут ведь все лето ловцы толкутся, к воде не пробьешься. Идем!

– Сидеть!
– приказал Альберт Филимонович, снова сжав зубами нож и грозно вращая глазами.

– Миша, плюнь ты на него, пускай сам ловит, идем с нами!

– "Откуда они знают, как меня зовут?
– подумал я.
– Мы ведь никогда раньше не встречались... Наверное, это - ловушка.

Пожалуй, лучше остаться с этим козлом, как-никак, двенадцать лет... И потом, если он не в себе, должен же кто-то за ним присмотреть..."

– Ну что, идешь? Да ты не бойся, он своим тесаком в тебя не запустит, это он так, пугает. Ведь он же тебя любит, вы для него все - как дети родные... Идем!