Третий берег Стикса (трилогия)

Похоже, ловцы посетителей приморского парка всё же понимали по-русски, поскольку тут же подхватили гостя под локти и повели, склонив головы в остроконечных капюшонах. «Может, не из почтительности, а просто под ноги смотрят? — прикидывал Саша, поглядывая то на одного, то на другого сопровождающего. — Немые они, точно. Но слышат хорошо. Ведут куда-то как князя, под локотки. Что за рубища на них? Слово какое вспомнилось — рубища! Чадящие факела, костры, балахоны с клобуками… Монахи?! Вот на кого они похожи. Но не может того быть, это я из-за Ароновых бредней выдумал. Ведут меня почтительно. Куда?»

Справа в промежутке между деревьями мелькнуло море, но монахи не позволили рассмотреть — увлекли наверх по длинной лестнице, уверенно провели по лабиринту ухоженных аллей туда, где шпили сводчатого мавританского входа царапали незамутнённую синь. «Не такую уж и незамутнённую, — сказал себе самому гость, уже смирившийся с тем, что обращаться к хозяевам не имеет смысла. — Чадит что-то на верхней террасе и пахнет оттуда дымом».

Запах приятно кислил, припомнилось слово «благовония». Воздух струился над двумя белыми вазами с барельефными ликами какого-то курчавого бога. Волков понял — ведут туда. Там бормотали скороговоркой, то будто бы уговаривая, то сердито, а то и жалобно, но слов разобрать не получилось, пока не поднялись наверх. Чёрные широкие чаши вокруг плоской каменной плиты, в чашах потрескивают уголья. На плите, раскинув руки и ноги в стороны загорает совершенно голый господин, он и бормочет невнятно. Возле него в позах, не лишённых почтения, четверо, ещё трое несуетливо возятся у чадящих костерков. И слышно уже:

— Почему сегодня-то? До солнцеворота два дня, клянусь Адонисом! Или кто у вас там? Э! Э! Ребята, я пошутил! Я хотел сказать: клянусь Таммузом! Или Фаммузом? Ч-чёрт, глухие вы что ли? — говорил обращаясь то к одному безмолвному своему почитателю, то к другому, разлёгшийся в странной позе голый курортник. Тело его мучнистое, без малейших признаков загара, при этом извивалось и коротко подёргивалось. На запястьях и лодыжках отдыхающего Волков смог рассмотреть широкие кожаные браслеты с грубыми пряжками.

— Не мог же я проспать два дня? — спрашивал у немых прислужников пациент, по всей видимости, принимавший воздушные ванны. — Или мог? Говорил мне Арон… А! Я вспомнил! Вы эти… Послушай, начальник! Клянусь Думу-зид-абзу… Не понимаешь? Чтоб ты лопнул! О, извини, я не то хотел сказать! Начальник! (голый господин заговорил интимно) Я буду очень благодарен, ты понимаешь меня? Поищи вокруг, не запутался ли кто-нибудь в кустах. Ты понял меня? Какой-нибудь… бэ-э-э… Ты понимаешь?

Говоря это он приподнял голову, чтоб монаху было лучше слышно, заметил Волкова и заорал тут же:

— Смотри, смотри! Это он! Он запутался в кустах, я же тебе говорил! Окажи ему почести, я недостоин!

«Почести? Интересно, откуда он узнал, что у меня перстень?» — удивился Волков, но решил, что раз уж инкогнито раскрыто, нужно хотя бы воспользоваться преимуществом княжеского положения и получить ответы на вопросы. Шагнул в круг, очерченный кострами (провожатые не препятствовали) вытянул за тесьму перстень и сказал, обращаясь к тому монаху, которого голый назвал начальником:

— Уважаемый, этот человек прав, почести следует оказывать мне. Вот, можете убедиться — перстень Дианы.

Серый живо обернулся и приподнял край капюшона обеими руками, чтоб не мешал смотреть. Широкие рукава его рубища поехали вниз, обнажив изуродованные шрамами запястья. Волков отшатнулся от неожиданности: белые шары глазных яблок, лишённые радужки, выкатились на него, уставились точками зрачков, смигнули, потом сместились ниже, зашарили — монах разглядывал перстень.

— Он! Это он, а не я, — причитал распятый на камне господин. «Чего он хнычет? Они же ничего такого…» — с запоздалым удивлением подумал Волков и тут же смог убедиться, эти серые не хотели курортнику зла. По едва приметному знаку их начальника склонились к распятому и снова стали возиться с его браслетами. «Ремни? Он был привязан!» — сообразил Саша, но и это не вызвало у него опасений. Покорно послушался, когда двое его провожатых мягко и уверенно подвели к камню его самого и усадили с поклонами.

— Видите? Он лучше! Смотрите, какой здоровый, — убеждал освобождённый от неизвестной оздоровительной процедуры голый гражданин. — Из него кровищи будет…

Но его не слушали, грубо вытолкали за пределы огненного круга и напоследок ещё дали пинка. «Кровищи! — отозвалось в голове Волкова гулким эхом, по хребту продрал озноб. — Нужно включить консоль на всякий случай».

— «Афине», — начал Саша обычную команду, но чересчур громко (от волнения), и был услышан.

— Придурок! — крикнул голый откуда-то справа (Сашу уже уложили на камень и возились с запястьями и лодыжками). — На кой ляд ты им об Афине своей? Хуже будет, они же…

Но Волков не слушал, заворожено следя за действиями монахов. Было в движениях серых теней что-то мистическое, нереальное. Все, кроме главного, стали возле костров за пределами круга, как по команде откинули клобуки, обнажив бритые наголо сизые черепа и задрали подбородки. Девятый монах вдруг оказался рядом, выхватил из-за пазухи что-то сверкнувшее на солнце и занёс над головой распятого на камне капитана. «Нож?» — ужаснулся Саша и непроизвольно дёрнулся, но крепкие ремни не пустили.

— Остановись, что ты делаешь?! — крикнул капитан «Улисса» палачу. Широкое длинное лезвие, очертило сверкающий полукруг и…

«Афина — самозапуск», — зажглась в глазах Волкова надпись поверх искажённого неприятной гримасой белоглазого лица и тут же погасла, уступив место другой: «Внимание! Опасность!», а ниже, поперёк ощеренного рта: «Обратить? Да/Нет».

— Да! — поспешно ответил Волков. Короткое слово выговорилось с трудом, как и всегда в момент самозапуска защитной программы воздух не желал попадать в лёгкие и выходил оттуда с трудом. События пошли своим чередом. Широкое лезвие рассекло воздух, махнуло к шее, Волков увидел совсем рядом бельмастые глаза, потом услышал короткий болезненный вскрик и сталь звучно брякнула о каменную плиту поодаль, метрах в трёх. Монах исчез из поля зрения, но было слышно, как он шумно дышит и постанывает рядом. «Руку ему «Афина» сломала, — решил Саша. — Что делать, противодействие в данном случае равно удвоенному действию. Надо встать, чтоб не вводить в искушение остальных». Сжав кулаки, Волков легонько дёрнул обеими руками, потом сел и первым делом глянул на сжимавшие запястья ремни с нелепыми торчащими обломками ржавых гвоздей. Затем, расстегнув пряжки, он освободил ноги.

Палач-неудачник был соблазнительно близко — стоял на коленях, придерживая правую руку левой и следил за Сашей, бессмысленно тараща выцветшие глаза.

— Ты не понял ничего? — участливо спросил Саша. — А я тебя предупреждал, остановись, пока не поздно.

Надо было бы съездить по сизобритой гнусной физиономии, но Волков сдержался. Впрочем, палач быстро преодолел оторопь. Косясь, заковылял бочком, как подраненный краб, наружу из круга костров. Шевелил губами, шептал что-то. Волкову почудилась латынь.

— Молишься? — спросил он. — Правильно, самое время.

Оглядевшись, капитан обнаружил — ножи есть у всех девятерых, но жмутся, в круг заходить боятся, переглядываются. Всех их «Афина» уже взяла в красные мерцающие прямоугольники. От мысли о том, что кого-то из них придётся калечить, стало тошно, хотелось просто припугнуть, чтоб оставили в покое, и Волков проговорил раздельно, подняв обе руки:

— «Афине»: отметить всех! Включить мультирежим! — и, дождавшись, пока между прямоугольниками возникнут штрихи перемычек, слегка ткнул раскрытой ладонью в один из них. И всё же перестарался. Затрещали ветки кустов под тяжестью вломившихся в них тел, охнул, ударившись спиной о каменный парапет, монах, подступавший к Волкову со стороны моря, покатилась, рассыпая угли, задетая чьей-то взбрыкнувшей ногой чаша. Волков зашипел от досады сквозь зубы, но — что делать?! — приготовился ещё раз толкнуть особенно ретивых, если таковые найдутся. Не пришлось. Тот, который пытался ударить ножом, выкрикнул фальцетом: