Третий берег Стикса (трилогия)

— Повязали охальника, вот и валяется.

— Поостерегись, женщина, какой же охальник, одёжа-то волкодавская.

— А кто ж его повязал, если он волкодав?

— Вишь, рядом с ей стоит, который в кузнецовой одёжке. Он хахаль её. Я признал, то ж гончарова дочь. Говорила моя старуха, что Машка-то с кузнецом снюхалась.

— Так то ж она с нашим, а этот…

— А по мне, отцы, так всё одно позор, что наш кузнец, что пришлый.

— Вот говорил я сразу, что гуляща!

Мария дрогнула, будто снова ударили, оглядела лица — пятна белые, всё плывёт в глазах, и казалось, куда уж хуже-то, ан нет. Продралась сквозь толпу матушка.

— А ну, пусти!

— А, Лизавета! — обрадовался староста. — Ты гляди, что беспутница твоя содеяла!

— Ма-ша?! — слогами выговорила мать страшным голосом.

От этого оборвалось что-то в душе Машеньки: «Всё равно теперь мне», — подумала и огляделась невидяще. Нет ни в ком жалости, один лишь чужак, что видал позорное самое, тянет руку.

Толпа, ропща, надвинулась. Передние и рады были назад пролезть, да слишком уж напирали задние.

— Это что вы со мной сделали? — подал голос очнувшийся волкодав. — Это кто ж такой осмелился?!

Он завозился, как червяк, поднял голову. Малости не хватало Волкову, чтобы вмешаться. Кровь бросилась в голову, перед глазами налились рубиновым цветом буквы «Афины», но предупреждение защитной программы не остановило капитана «Улисса».

— Молчи, сволочь, — проговорил он с ненавистью и отвесил волкодаву подзатыльник. — Тебя не спрашивают.

Он шагнул к толпе, загородив гончарову дочь, рука сама собой полезла в карман, где пистолет, но Саша вовремя одумался, да, в общем-то, угрозы оказались излишними. Хоть и лезли по-прежнему задние, но передние всё же посунулись.

— Чего вы набросились всей стаей на девушку, псы? — спросил Волков, глядя на зевак сквозь рдеющие буквы. — Дочь родную готовы зубами рвать? Упыря над собою поставили! Насильнику поклоняетесь!

Толпа притихла, охрипший пёс ворчал, готовясь вновь подать голос, и кто-то спросил явственно: «Упырь? Это о ком же он? О старосте?» И тут случилось последнее, самое страшное для Марии пришествие.

— Шо такое, шо вы сбежались, как на пожар? — спокойно спросил голос Осипа, без труда перекрыв шёпотный ропот. Толпа заволновалась, тех, кто давился в калитке, внесло во двор, они прыснули в народ окарачь. Послышались стоны придавленных, а во двор вступил, озираясь, кузнец Решетилов.

— Машенька? — удивился он, завидев любимую. Разом приметил: и рубашку рваную, и кровь на губе, и пятно на белом алое.

Всё равно казалось Марии до этого, но вышло, что не всё равно. Держал её Саша за руку, но не удержал — вырвалась. Страшнее смерти показался стыд, укрыться от него некуда, один путь остался девушке.

«Куда она? — подумалось Волкову. — В сарай?»

Кольнуло Сашу нехорошее предчувствие, но нужно было следить за Осипом, чтобы сгоряча не пришиб виновника, а кроме того и за толпой смотреть, чтобы со страху в толчее не передавили друг друга, как те на пароме, и чтоб над старостой самосуд не устроили.

— Кто? — спросил с нажимом Осип, под взглядом его передние стали разворачиваться и кое-кто ухитрился ввинтиться вглубь.

Саша сначала подошёл ближе к Решетилову, крепко взял за локоть и указал на повязанного волкодава: «Вот этот». Удержать Осипа оказалось непросто, но Саша справился, пришлось, правда, схватиться обеими руками. Мытарь, до сих пор полагавший себя вне опасности, за развитием событий следил с умеренным интересом, но, увидев лицо Осипа, стал проявлять признаки лёгкой обеспокоенности. Снова заёрзал, пытаясь привалиться спиной к лестнице, забормотал: «Согласно указу княжьему. Я не просто так. Я денег заплатил старосте».

— Денег?! — страшно заорал Осип и вырвался.

— Стой! — только и успел выкрикнуть Саша, но услышан не был.

Осип взлетел на крыльцо, походя отбросив волкодава с дороги пинком. Затем батюшка Анастасий проворно покинул веранду своего дома, а проще сказать, скатился с крыльца кубарем, даже не охнув. Увидев, что Осип спускается с явным и вполне понятным намерением, Волков остерёг:

— Подумай о Маше! Слышишь, Осип? Что с Марией будет?

Это подействовало. Кузнец остановился, словно перед ним возникло препятствие. «Машенька? — спросил он, оглядываясь. — Где она?»

Саша глянул — дверь сарая распахнута настежь.

Тлевшее подспудно предчувствие шевельнулось, подняло голову. Спряталась она. Но дверь не закрыла. Девчонка глупая. Без вины себя виноватой чувствует. Спряталась. Но от стыда же не спрячешься! Не зароешься в сено, за чурбаком не схоронишься. Чурбак. Над ним балка трухлявая. Под ногами верёвки набросаны. Верёвки?!

— Маша, — обмирая, негромко позвал Волков и, не чуя ног, кинулся к сараю. Карминовый крестик целеуказателя прыгал с предмета на предмет. «Машенька!» — кричал где-то позади, за углом дома кузнец.

Дверь висит на петлях криво. Внутрь. Сумрак, плохо видно. Что-то белое, длинное, словно парит во тьме. Рубашка её, ноги голые. Верёвка стрункой натянута. Не успел? Сорвать её!

Саша ткнул курсором, не целясь, в натянутую струну, потянулся, сжал в кулаке красную отметину и рванул. Зло, отчаянно, не соразмеряя усилия, потому что показалось ему — всё кончено. Не успел.

Треснула гнилая балка, сверху посыпался сор, Мария Петровна услышала — кто-то вошёл! — пискнула, взмахнула руками по-птичьему и прыгнула. Петля натянулась, царапнула шею, но тут же ослабла. Земля больно ударила по босым ногам, подломились колени и сознание покинуло Марию, гончарову дочь.

Повезло, что крепкая на вид верёвка тоже оказалась гнилой, иначе балке никак бы не выдержать. Крыша просела, на голову Волкову и за шиворот насыпало какой-то трухи, но плевать на это. Главное — успел. Упала, конечно, ушиблась, потеряла сознание, осела бесчувственно, однако жива. «Ох ты, дурочка несчастная», — подумал, испытывая ни с чем не сравнимое облегчение, Саша. Пришлось посторониться — кто-то оттёр плечом. После водопада происшествий наступила реакция, стоило схлынуть напряжению. Волков даже не сразу понял, кто и зачем склонился к девушке, и только увидав, как бережно человек этот поднимает её с земли, узнал Решетилова. «Теперь-то она в надёжных руках, можно больше не беспокоиться, — отстранённо подумал он и потащился следом за кузнецом. — Что с ней будет, не моя печаль. Этот оградит от псов лающих. Как? Не моя забота. У него пусть живёт просто-напросто».

Но не так-то просто оказалось на деле.

Она была жива, её на руках вынесли, но на шее-то верёвка по-прежнему.

— Гляди, руки на себя наложила, — услышал Саша свистящий шёпот.

— Да что вы, праведный! — рассудительно из толпы ответили. — Шевелится она. Рукой за шею держится. Беспутница.

— А и не убилась насмерть, так попытку сделала. Велика ли разница? Уж лучше бы…

— Вот и я говорю. То-то Лизавете радости. Гляди, гляди, как кузнец-то зыркает. Как бы не прибил кого.