Третий эшелон

— А ты говорил! — Листравой вдруг стремительно распрямился и приятельски пожал руку помощника машиниста.

— Давай лапу, маркиз! — Илья дружески хлопнул помощника по плечу. — Не обижайся.

Тот перекинул через плечо свои пожитки. Александру Федоровичу жалко стало расставаться с этим замкнутым бесстрашным человеком. Он обхватил его лохматую голову широкими ладонями, и они по-русски троекратно расцеловались. Машинист отвернулся, вытирая кулаком бледно-голубые глаза.

— Ты поосторожнее, когда поедешь…

Порывшись в кармане, Александр Федорович вынул из кармана кусок сахару, обтер его, сунул в руку помощника.

— Дочурке, от нас…

Над лесом уже показалась луна. Обрисовались зубчатые верхушки елей, взлохмаченные кроны сосен. Ветки подрагивали: орудийные раскаты не затихали.

Комендант разыскал Фролова и безоговорочно потребовал немедленно арестовать Краснова.

— Он разрешил, он и ответчик. Стрелочник — исполнитель, — горячился Мошков. — Опытный человек, говорите? Тем хуже для него!

Начальник политотдела поручился за Краснова, объясняя его поступок простым незнанием местных условий. Вызвали виновника.

Демьян Митрофанович отчаянно испугался. Только перед самым носом поезда он успел убрать вагоны и открыть семафор. Когда опасность миновала, Краснов набросился на Наташу с упреками, обвиняя ее во всем. Ругая стрелочницу за неосмотрительность, он лихорадочно думал о том, как самому оправдаться перед начальством. Возвращаясь к себе в подвал, Краснов твердо решил, что всему виной незнакомое расположение станции. Только поэтому Иванова и он сам пошли на этот рискованный опыт.

Так Краснов объяснил и коменданту, робко озираясь на Фролова. Когда его обвинили в диверсии, он обомлел, заплетающимся языком пробовал объяснить: конечно, допущена халатность, но только из побуждения сделать доброе дело…

Мошков заключил разговор словами:

— Говорите спасибо начальнику: поручился. Еще одна такая оплошность, и я потребую очень строгого наказания.

Ночью при разговоре с начальником отделения Фролов доложил о поступке Краснова. По телефону он не мог сообщить всех подробностей, однако попросил прислать другого человека, отозвав с Единицы Краснова. Начальник категорически отказал: на многих станциях людей не хватает — выбывают из строя. Но там нет начальника политотдела… Фролов вспыхнул, однако сдержал себя: в комнате находился комендант, на линии связи — десятки телефонов, люди слушают… Должно быть, начальник зол, как сто чертей, если допускает подобную бестактность. Обычно он выдержан, корректен. Фролов не первый год знает его. Наверное, сейчас просто разнервничался, потому и бушует.

Мошков догадался о содержании разговора, но деликатно промолчал. Предстояла выгрузка танков, и они направились к месту работы.

Наташа в это время сидела у стрелочной будки, прямо на земле, и горько, навзрыд плакала. Такая уж она незадачливая. Это по ее вине едва не произошло крушение, чуть не погибли люди.

Бледная луна холодно освещала ее, самую несчастливую на свете.

6

Ранним утром в двери подвала застучали чем-то металлическим. Сквозь сон Листравому почудился барабанный бой.

— В баню! Выходи строиться!

Помыться, попариться машинист любил с детства, но сейчас, когда так хотелось спать, затея с баней казалась неуместной шуткой Краснова, дежурившего по части.

Листравой закряхтел, засопел, в темноте наткнулся на стол, опрокинул табуретку.

— Язви вас, с вашей баней!

— Все дружок твой! — проскрипел в темноте Пацко, нашаривая сапоги.

— Дружо-ок! — Листравой смачно выругался и первым вышел за дверь.

Чуть брезжило. Бурый кирпич проглядывал на развалинах в серой пыли, дыбились гнутые балки, щерились ямы с рваными краями. Тополь, раздробленный шальным снарядом, топырил куцые культяпки. В сероватой дымке утра он был похож на человека с поднятыми вверх руками, кричащего от нестерпимой боли.

Листравому стало жутко, по телу прошла дрожь, будто он увидел все это впервые. Не глядя больше по сторонам, машинист пристроился в ряды молчаливых заспанных людей.

Скоро тронулись куда-то, спотыкаясь, не попадая в ногу. Оказалось, на Единицу прибыл поезд-баня. Фролов приказал всем вымыться пораньше. И Краснов постарался.

— Запевала, песню!

Колышущуюся массу, топавшую невпопад, обогнал верткий Пилипенко.

— Раз, два, три… Раз!

И вот уже где-то впереди зазвучал чистый голос Ильи: По долинам и по взгорьям Шла дивизия вперед…

Все басисто, нестройно, словно стесняясь своих грубых, непоставленных голосов, подхватили песню. Зашагали быстрее.

По сторонам корчились развалины каких-то строений, зияли черными проемами каменные коробки, в безобразной наготе торчали необычно высокие печные голые трубы.

Краснов тем временем собирал в отдельную группу женщин. Он торопил их, дежурство его кончалось. «Санитарное мероприятие. Таков приказ командования», — разъяснял Краснов.

Никому не хотелось надевать холодную, отсыревшую одежду, выходить в серую полутьму, окутавшую станцию.

В подвале Наташа простудилась. Болели руки, знобило тело, сохло во рту. Подруга заботливо укутывала ее шинелью. Они притихли в темном углу, надеясь спрятаться от дежурного.

— Почему не в строю? — строго спросил Краснов, заглядывая в угол. — Нежиться изволите? Марш на санитарное мероприятие!

Ему давно хотелось спать, скорее освободиться от нудных обязанностей дежурного по части.

— Больная? Этого еще недоставало!

Ему почему-то припомнился тот случай с вагонами, ядовитые упреки Мошкова. И именно эта девчонка выскочила тогда со своим предложением… «Заявить о ее болезни — значит добавить одно чрезвычайное происшествие по дежурству, — думал он. — Пиши рапорт, объясняйся. Ничего с ней не случится».

— Санчасть знает? Ага, нет! Симуляция, стало быть? Немедленно в баню. Кончать разговорчики!

Девушки стали вяло собираться.

— Финтифлюшка вредная! — негромко сказала толстушка в коротком ватнике, помогая Наташе натянуть непросохшую шинель.

Краснов обернулся на ее голос.

— Что?

— Финтифлюшку потеряла. Вот что! — вступилась Наташа.

— Потом найдете. Не задерживайте строй!

На широкой площади людей остановили.

Фролов хрипловатым со сна голосом, но громко и внятно прочитал сводку Совинформбюро. Вести были нерадостные: немцы отбили наши атаки, взяли Харьков, продолжали наступление на юге. Шли жестокие бои за Севастополь…

Люди зашагали дальше. Толпа незаметно выросла в колонну. Шли молча, хмурые, без команды подбирая ногу. И вдруг откуда-то из глубины строя, словно от самого сердца, плеснулась, грохнула торжественным маршем грозная мелодия:

…Идет война народная, священная войн….

Листравой вымылся последним. Все ушли строем, а он отстал. Во дворе его поджидал Фролов. Они вместе парились, но начальник политотдела не выдержал жары, сдался, ушел раньше.

На воздухе было легко и приятно. Листравому все больше нравился Фролов: пошел со всем народом в баню, не гнушается попариться с простым человеком.