Третий ключ

Первый снимок был большой, Петька не пожалел фотобумаги. Группа из пятнадцати человек во главе с руководителем стройотряда Надеждой Павловной позировала перед статуей Спящей дамы. Странное дело, они тогда почему-то фотографировались исключительно на фоне статуи. Было ли это стечением обстоятельств или прихотью начинающего фотографа Пети, Аглая не знала, но факт оставался фактом. Вот они ребята-стройотрядовцы, молодые, белозубые, загорелые, а вот она, не пойми каким боком затесавшаяся в дружный студенческий коллектив. Высокая, нескладная, смешная, с глазами, как плошки, удивленными и наивными. Неужели у нее когда-то был такой взгляд?

Второй снимок брать в руки Аглая не стала, испугалась, что стоит только прикоснуться к этому пожелтевшему от времени кусочку картона, как прошлое, от которого она спасалась все эти годы, снова вернется. Почему же она не уничтожила снимок тогда, пятнадцать лет назад? Откуда он вообще взялся?

Наверное, для начинающего фотографа это был очень удачный кадр, было в нем что-то такое – вибрирующее, наполненное жизнью. Жизнь плескалась в ясных Мишиных глазах, играла солнечными бликами в ее распущенных волосах, улыбалась миру настороженно и чуть смущенно. Они просто стояли рядом, даже за руки не держались, и все равно все про них было понятно с первого взгляда...

– Так разве ж ягоды – это взятка?! И Михаил же не при исполнении...

Голос бабы Мани утонул в нахлынувших вдруг воспоминаниях...

Пятнадцать лет назад

На журфак Аглая поступила неожиданно легко, даже не успела толком испугаться, как оказалась студенткой самого престижного в стране вуза. Мама предлагала отпраздновать это дело поездкой в Париж, но она отказалась, последнее перед настоящей взрослой жизнью лето решила провести в деревне у бабушки. Сонная Антоновка казалась ей гораздо предпочтительней, чем шумный и суетливый Париж. Да и по бабе Мане она за год соскучилась невероятно.

Она соскучилась, а вот мама нисколько. Мама вообще избегала всего, что напоминало о ее низком провинциальном происхождении, считала себя коренной москвичкой и прозябать в антоновской глуши не собиралась. Аглая уже и вспомнить не могла, когда мама в последний раз навещала бабушку. Наверное, года три назад, когда отвозила ее в деревню на летние каникулы. А потом Аглая как-то сразу сделалась взрослой, способной самостоятельно преодолеть расстояние в триста километров, и надобность в сопровождающем отпала сама собой.

Что думала обо всем этом баба Маня, она не знала. Наверное, могла бы спросить, но не спрашивала. Бабушка радовалась ее приездам безмерно, а про маму вроде бы и не вспоминала. В какой-то момент Аглая решила, что так и должно быть, и перестала волноваться по этому поводу.

Скорый поезд прибыл в райцентр ближе к обеду, в то время, которое было полностью во власти невероятного, почти тропического зноя. Аглая спрыгнула на перрон, вытащила из вагона дорожную сумку и осмотрелась. Для начала нужно было уточнить расписание пригородных автобусов, а потом купить воды, желательно холодной, а еще лучше замороженной. Пить хотелось невыносимо, да и голова предательски кружилась от духоты. В вагоне, несмотря на жару, не открывалось ни одно окно, а у проводницы из напитков имелся только горячий чай, так что тенек, ветер и холодная вода были для Аглаи вещами высокоприоритетными.

Наверное, она родилась невезучей – изучив расписание пригородных автобусов, она расстроилась. До Антоновки ходило всего два автобуса. Первый благополучно отбыл полчаса назад, а второй должен был отправляться в семь вечера.

Аглая обошла пыльную привокзальную площадь в поисках таксиста, но все таксисты, наверное, по случаю жары, куда-то подевались. А в маленьком магазинчике, радостно встречающем покупателей подвешенными к потолку полосками липкой ленты с трупиками мух, из напитков имелась только газировка, да и та теплая. Оставалась надежда на колонку, но воды в ней не оказалось вовсе, а в единственной на всю привокзальную площадь тени от старого тополя расположилось шумное цыганское семейство с оравой ребятишек. Один из цыганят мертвой хваткой вцепился в Аглаины шорты и принялся клянчить газировку. Возможно, это стало последней каплей в чаше терпения, потому что Аглая сунула в грязную ладошку цыганенка пластиковый баллон, перехватила поудобнее сумку и приняла едва ли не самое опрометчивое в своей жизни решение. В тот момент пять километров, отделяющих Антоновку от райцентра, показались ей несущественным расстоянием. Она не учла лишь того, что идти придется не налегке и по солнцепеку...

Первый километр Аглая с грехом пополам преодолела. На пути ей попалась действующая колонка, и она смогла не только утолить жажду, но еще и ополоснуть лицо холодной водой. Это добавило сил и оптимизма, но, как оказалось, ненадолго. Аглая уже через пятнадцать минут ходьбы по пыльной обочине вдоль раскаленной, воняющей плавящимся асфальтом и бензином дороги, то и дело шарахаясь от пролетающих мимо машин, почувствовала дурноту. Сейчас ей мечталось только об одном – о самом захудалом деревце, в тени которого можно было бы отдышаться и прийти в себя. Но память с жестокой неумолимостью подсказывала, что никаких деревьев не будет почти до самой Антоновки, а только жара, вонь, вьющиеся над головой мухи и фиолетовые круги перед глазами.

Силы воли не хватило или просто силы не хватило – неважно. Важно другое – фиолетовые круги слились в сплошное чернильное пятно, а телу вдруг стало горячо и колко. Аглая потеряла сознание...

В беспамятстве было хорошо: по лицу за шиворот стекало что-то прохладное, а голова лежала на чем-то мягком.

– Кажется, приходит в себя. – Голос был женский, незнакомый.

Аглая моргнула, провела рукой по мокрой щеке и только потом рискнула открыть глаза. В мире почти ничего не изменилось, полуденное солнце по-прежнему плавило все вокруг, а от асфальта поднимались удушливые испарения. Хотя нет, кое-что все-таки изменилось. Теперь на обочине она была не одна.

– Ты как, путешественница? – Над ней склонилась молодая женщина, полноватая, улыбчивая, с веснушчатым лицом, в смешной розовой панаме.

– Спасибо, хорошо. – Аглая попыталась сесть, но оказалось, что-то ей мешает. Это что-то придерживало ей голову и плечи. Аглая обернулась и встретилась взглядом с глазами пыльно-голубого, точно выгоревшего на солнце цвета. Глаза прятались за стеклами очков, но в тот момент она видела только их, все остальное было нечетким, расплывающимся и меняющимся.

– Смотрите, ребята, девушка едва пришла в сознание, а уже чувствует себя хорошо! Поразительная, я вам скажу, стойкость. – Женщина протянула Аглае пластиковую бутылку с водой, подмигнула кому-то за ее спиной, наверное, этому пыльноглазому. – Михаил, я вас понимаю, держать в объятьях прекрасную незнакомку всегда волнительно, но будьте так любезны, помогите барышне принять вертикальное положение. Пить лежа не особенно удобно.

– Прекрасную незнакомку! Ну вы скажете, Надежда Павловна, – фыркнули над ухом у Аглаи, и в поле зрения появилась симпатичная блондинка. – Прекрасные незнакомки бросаются под колеса «Мерседесов», а не задрипанных грузовиков, и в принцы себе выбирают кого-нибудь покруче нашего Мишани. – Блондинка подняла глаза к небу, точно ждала от высших сил подтверждения своим словам.

– Не слушай ее, – послышалось с другой стороны, и чьи-то сильные руки помогли Аглае сесть. – Даша у нас мастер злословия.

– А ты ботаник и неудачник! – Блондинка Даша еще раз фыркнула, отправлась к стоящему на обочине грузовику и уже оттуда закончила:– Подбираешь всяких на дороге! Уже б давно на месте были, если бы не твое человеколюбие.

– Даша, – в голосе женщины послышался мягкий упрек, – Михаил клятву Гиппократа давал. И вообще, это неприлично...

– Вот и пускай теперь сам возится со своей клятвой!