Третья молодость

Тереса с самого начала принялась меня пичкать, заставляя подбирать все, что оставалось в тарелках, — не выкидывать же. Я поддавалась три дня, на четвёртый предложила ей съесть все самой. Ей, видите ли, не под силу, ну а мне каково? Сопротивлялась я твёрдо, именно поэтому и не умерла от обжорства.

Духота стояла убийственная, лето выдалось жаркое. Тереса с Тадеушем кондиционеров не имели, к жаре привыкли. Тридцать пять в тени им нравилось, а мне нет. Тадеуш простужался Бог весть отчего: двадцать пять градусов — для него уже почти мороз, а лёгкое дуновение ветерка вызывало у него воспаление лёгких. В домике на озере из добрых побуждений он старался оттащить меня от вентилятора, дабы я не простудилась. А сестры каждый день по очереди отводили меня в сторонку.

— Мне с Тересой не выдержать! — украдкой шептала мне мать.

— Слушай, я с твоей матерью не выдержу! — нервно сообщала Тереса.

Тадеуш выдерживал всех и, похоже, прекрасно развлекался. Мою мать доводила в основном еда. А Тереса, отказавшись скармливать все мне, переключилась на мать, энергично пичкая её, и оказалась права. У матери постепенно восстановился аппетит, и она опять отводила меня в сторонку.

— Купи мне этих вкусных сливок. Только чтобы Тереса не видела… Купи ветчины с жирком. Только чтобы Тереса не видела…

Я, конечно, покупала. Тереса все видела и отводила меня в сторонку.

— Слушай, неужели ты думаешь, мне для родной сестры куска Жалко? — возмущалась она. — Ведь ей же плохо будет! Сливки-то жирнее некуда, тридцать восемь процентов!..

— Не волнуйся, не будет ей плохо. Все, что хочется, съест с yдовольствием, — утешала я. — Дома мы едим такую дрянь, что все ваши проценты жирности — чепуха!

Лёгкой жизни у меня с ними, однако, не получилось. В Оттаве приходилось следить, чтобы не было сквозняков. На озере необходимо было экономить очень дорогое электричество и, естественно, сокращать расход воды, которая нагревалась этим дорогим электричеством. Курить я должна была как можно меньше, потому как Тадеуш страдал астмой. Поэтому никто не удивится, что по возвращении домой я распахнула настежь все окна-двери в квартире, зажгла все лампочки, закурила две сигареты сразу и пустила воду из четырех кранов.

Комары меня недолюбливали, кусали так себе, средне, без особого усердия, что я оценила ещё раньше, у Алиции, когда та собиралась в Гренландию. Её предупредили — комары там сущие звери. Она забеспокоилась, комары и тут её донимали. Как-то мы обе стояли в саду, и точно: вокруг неё через мгновение уже клубилась туча комарья. Около меня, в двух метрах, летал один и отплёвывался.

— Ну, видишь теперь? — заметила она с триумфом, потому что я обвиняла её в предвзятом отношении к комарам.

Алиция соорудила себе специальный накомарник из тюля для вуалей: костюм, состоящий из шаровар и блузы с обильными сборками везде, где только можно, а потому весьма просторный. Костюм экзамен сдал, испытывать его Алиция пошла в сад.

— Нет, каков результат! — объявила она удовлетворённо. — Садились эти твари повсюду, и ни один не смог меня достать! Но представляешь, когда я наклонилась, шаровары натянулись, и один комар с хорошей реакцией тут же впился в меня.

Канадские комары серьёзно осложняли мне жизнь, вечерами не давая выйти из дому. На всех дверях и окнах были сетки, в доме полное спокойствие, зато духотища. Кусались комары и днём, что тут скрывать, из большого малинника я возвращалась с урожаем, но вся искусанная.

Однако красота пейзажа заставляла забыть о комарах. Тереса и Тадеуш владели самым живописным участком озера, весла в лодке оказались почти невесомые — вот бы всю жизнь проводить на воде! Будь в доме кондиционер, и Тересино жилище оказалось бы раем на земле.

У них я познакомилась с прелестнейшим зверьком на свете, и на нем я зациклилась — чимпаник. Не знаю, как пишется само слово, и вообще что это за зверушка, одно определённо — это какой-то вид хомяка. Дикий зверёк жил в лесу, но к людям он привык за несколько дней и уже через неделю только хлопнешь дверью на крыльцо — он прыжками мчится из лесу, чтобы получить орешки. Ел из рук, тычась мордочкой в ладонь, чтобы достать семечки подсолнечника, лазал по человеку. Не зверёк, а истинное чудо!

Первый — Пикусь. Его я узнавала по откушенному хвосту. Потом появились ещё Филюсь, Филютек и несколько безымянных. Они меня доконали: я все старалась соблюдать хоть какую-то справедливость, чтобы зверьки покрупнее не обижали маленьких — маленьким ведь тоже надо сделать запасы на зиму. Но чимпаники не желали вникать в такие тонкости, и забот с ними у меня хватало выше головы.

Другое необыкновенное существо — «грандхок». Тоже не представляю, как пишется, не знаю даже, как выглядит. Дважды с бешеной скоростью от меня улепетнула большая копна темно-серого меха, которая успела общипать у Тересы все ноготки. Сколько я рылась во всяких энциклопедиях и атласах — уму непостижимо, но «грандхока» не нашла. А ведь видела его собственными глазами, хотя и не смогла рассмотреть.

Именно там, в Канаде, я окончательно поняла, что мне думать о политическом строе своей страны и о враньё Марека. У Тадеуша нашлось что почитать, в том числе копии разных документов, среди них и результаты катынских экспертиз. Два месяца я не отрываясь читала с красными пятнами на физиономии. Катыни я не могла простить. А ведь Марек вдалбливал мне: дескать, он знает все из первоисточников, потому что в Катынь попал его отец, которому удалось бежать во время переезда. И я, дура безмозглая, ему поверила. Что же заставляло его лгать?!

Чтение оказалось занимательным во всех отношениях. Среди прочего я, например, обнаружила такой документ: директор департамента в Министерстве внешней торговли недрогнувшей рукой подписал торговое соглашение, принёсшее нам несколько десятков миллионов убытка, за мизерную взятку в виде двухнедельного отдыха на Лазурном берегу с женой и ребёнком. Аферист мелкотравчатый, горе с такими! Уж хоть бы сорвал куш посолиднее!.. Забыла его фамилию, а стоило бы назвать прилюдно, он наверняка жив (клопы, как известно, живучие) и судебное разбирательство было бы гарантировано.

Много сугубо секретных документов было похищено из польского МВД. Страшное разложение правящих кругов било наповал. У Марека оказался сильный инстинкт самосохранения, ему удалось исчезнуть с моего горизонта, не то я наверняка выцарапала бы ему глаза. Мои предположения на его счёт оказались правильными, и он же ещё клеймил меня и смешивал с грязью, протестуя против инсинуаций. По сию пору я не ведаю, намеренно ли он меня обманывал или сам был обманут, будучи ещё большим недоумком, нежели я. Впрочем, я случайно обнаружила: все свои блистательные познания Марек почерпнул из партийных бюллетеней.

Ну хватит, возвращаюсь к Канаде. Однажды меня выпустили в город одну. Мне хотелось побывать в самых страшных районах Оттавы — этакий канадский Таргувек или старый Черняков. Тадеуш, подумав, сказал мне — средоточием тёмных элементов является Банк-стрит. Поехала я туда, нашла великолепный магазин с пряжей для вязания, а бандитов ни одного не обнаружила. Злокозненность улицы заключалась в том, что она была раскопана, но к раскопанным улицам в чужих городах мне не привыкать.

Я ещё не вернулась домой, а семейство уже поссорилось: Тереса пошутила насчёт того, что я, видно, заблудилась, мать восприняла это всерьёз и отказалась ужинать. Досталось бы нам всем основательно, если бы не дети, служившие Тересе отдушиной. И наоборот. Полные два месяца никто не выдержал бы. Наше пребывание у одних давало роздых другим. Несмотря на все недоразумения, при нашем отъезде плакали и Тереса, и Моника.