Третья охота. Григоровы острова. Трава

Хорошо, что пока еще сумерки. По разъезженным, но теперь окаменевшим подмосковным дорогам ищем некую автобазу, где, может быть, сумеют починить «Москвич». Какие-то бараки, строящиеся дома, неподвижные в этот час краны, заборы… (Сидеть бы сейчас в консерватории, слушая музыку, или в кино, или интересная книга, или просто попить чайку в семейной обстановке.)

— Стой, Саша, вон какие-то широкие ворота, может быть, это и есть автобаза.

Ворота закрыты. Нужно идти в проходную к вахтерам. Саша — Герой Советского Союза. Теперь это помогло бы, но мы в рыбацкой одежде, в нелепых шубах, ни у него, ни у меня никаких документов, кроме прав водителя, да и права-то несолидные, любительские.

В проходной топится железная печка, на ней закоптелый чайник. Вахтер — небритый рыженький мужичонка в стеганке, подпоясанной солдатским ремнем.

— Да вы что, граждане, рехнулись совсем? Могу ли я постороннюю машину ночью на территорию пропустить? Да и разошлись уже все, нынче ведь суббота, вот и товарищ инженер подтвердит.

В будку, со стороны «территории», вошел молодой мужчина (значит, инженер), впрочем, тоже в стеганке.

— Да вот мы… на рыбалку… Герой Советского Союза… писатель… понимаете, какая незадача.

— Семеныч, открой ворота, там еще остались ребята, поглядят.

Заехали в огромное крытое помещение, где множество машин, эстакады для их ремонта, станки. Полутемно, пустынно, тоскливо. (Наши жены, наверно, думают, что мы далеко, во всяком случае, едем. Им и в голову не придет, что мы сидим на автобазе и русый паренек озабоченно копается во внутренностях Сашиного «Москвича».)

Для рабочих базы, тех нескольких человек, что не ушли еще домой, наш «Москвич» — разнообразие и развлечение. Все они собрались вокруг, разговариваем.

— А правда ли, говорят, что в прошлом году автобус с рыбаками под лед ушел?

— Не автобус, а грузовая машина с фанерным верхом.

— Ну и как же?

— Мы там не были. Говорят, грузовик попал на полынью, затянутую свежим ледком, и тогда как передние колеса зацепились уж за твердый лед, задние проломили корку, и машина встала вертикально.

— Ну а рыбаки как же?

— Ну… и рыбаки, куда же денешься, к тому же в шубах.

— Говорят, фары в воде долго светились?

— Нет, фары остались снаружи. Сказано, машина встала вертикально. Дверца из фанерного кузова была сзади, как раз на дверцу машина-то и встала.

— Да, история.

— Да. Там ведь если не захлебнешься, заледенеешь.

— А вот вы не поверите, братцы, — заговорил вдруг пожилой уж человек, — что я в войну, держась за обломок бревна (а бревно в льдину вмерзло), восемь часов в воде сидел.

— Ври больше, — горячо возразил паренек, так примерно сорок первого года рождения. — Не способен на это человек. Ледяная вода… Переохлаждение организма… Полчаса, и готов…

— Какие вы ученые — переохлаждение! А я говорю, восемь часов в зимней воде просидел.

— А почему?

— Светло было, чуть шевельнешься — очередь. Или снаряд. Простреливалась вся река. Товарищ мой не выдержал, отпустил бревно, поплыл. Через десять метров накрыли, как все равно горстью гороха бросили. Думаю, пуль пять в него шлепнулось. А я восемь часов сидел.

— И жив остался? Не поверю.

— Так вот же я, разве не видишь, что жив.

— Врешь, — начал всерьез горячиться паренек военного года рождения. — Переохлаждение организма. Чудес, папаша, на свете не бывает.

— Ах ты щенок, это я-то вру? Чудес не бывает! А Москва! Немцы в семи верстах были — не чудо? А вся война? Где ты был в сорок первом году?

Спор становился все горячее. Но «Москвич» уже светился всеми фарами и подфарниками. Так мы и не дослушали спора между двумя русскими людьми насчет того: может ли человек просидеть, не двигаясь, восемь часов в воде, или все-таки чудес не бывает?

Из тьмы со стремительной скоростью летели нам навстречу белые хлопья снега. Они вылетали, казалось, из одной точки. Но чем ближе подлетали к стеклу, тем больше рассыпались веером, так что только некоторые снежинки шлепались о наше стекло, другие обтекали машину вместе с ветром, вместе с темнотой, снова смыкавшейся сзади автомобиля.

Как ни подхлестывал Саша «Москвича», время было потеряно на автобазе, да и дорога ослизла от снегопада. К тому же немного поплутали, запутавшись в трех последних деревнях. Все это кончилось тем, что к дому Бориса Петровича мы приехали за полночь. Огня уже не было. И если бы хоть чуть потеплее было в неотапливаемом «Москвиче», право, мы не решились бы стучаться к незнакомым, не ждущим нас людям.

На третий стук засветились окна. Борис Петрович, открыв, не спрашивая, кто мы, пустил в избу, а там уж и спрашивать не пришлось. Во-первых, по наряду увидел, что рыбаки, во-вторых, я поторопился вручить ему ту самую, полгода хранимую, записку.

Хозяин дома оказался мужчиной за сорок, с лицом красным и обветренным, как у старого полярника. Его жена Клавдия Георгиевна, выйдя из-за перегородки, так и осветила всю комнату радушием и гостеприимством. Тотчас появились на столе свойские грибки, свойская капустка и, уж конечно, свойские жареные окуни. Ого, если бы вот тот окунь попался нам с Германом на Сенеже, было бы событие на весь Дом рыбака, да и на все достославное озеро Сенеж.

Между прочим, Борис Петрович сказал нам, что мы завтра должны подняться в шесть и тогда он сам проводит нас на нужное место.

Надо ли говорить, что зимой в шесть утра так же темно, как и в любой другой час ночи. Не начинало брезжить, когда мы, попив чаю, с трудом разогрев машину, тронулись еще дальше, хотя считали вечером, что Борис Петрович — край нашего пути и что дальше ехать некуда. Ехать же, оказывается, нам пришлось еще километров двенадцать.

— Теперь слева от нас все время Волга. — Борис Петрович кивнул головой налево. — Теперь мы едем все время по самому ее берегу.

Но ничего, кроме начинающей сереть мглы, мы не могли увидеть слева. Зато по дороге мы то и дело видели пешеходов, идущих вперед спешащей, уверенной походкой, как бы боящихся опоздать к началу очень важного или интересного.

— Густо рыбак нынче идет, — заметил Борис Петрович. — Это все наши местные ребята.

Местные рыбаки были одеты не как мы: не в тяжелые шубы, а облегченно, все больше в короткие тужурки. Да оно и понятно: десять — двенадцать километров пешком в нашей одежде не пройдешь. Потом мы увидим, как местные рыбаки будут энергично перебегать с места на место в поисках обильной лунки, в поисках матерых окуневых стай, делая перебежки по километру и более, тогда как мы все больше на одном месте. У местных рыбаков редко встречаются деревянные ящики, но почти сплошь железные банки (по форме — сплюснутое ведро), на которых они и сидят. Не знаю, почему такая мода и почему это удобнее деревянного ящика.