Третья половина жизни

– Вы поторопились, Андрей Павлович! Не спросили, что я сделаю с этими журналами!

– Меня это не интересует. Решать вам. И отвечать за своё решение… Тушёнка свиная – десять ящиков. Молоко сгущенное – четыреста банок. Молоко сухое – два бочонка по двадцать килограммов… Скажите, Мартыныч, что у вас за привычка слушать эфир? Эти бесконечные путешествия по всем диапазонам.

– Верно, привычка. Со мной на мысе Челюскина был случай, давно. Зимовали мы там на метеостанции. И вот однажды сдал смену, круглосуточные были дежурства, повалился на койку – стук. Напарник мой, совсем молодой был парнишка, из Вологодской области. «Вставай, – говорит, – Мартыныч, война! А у самого аж губы трясутся. Меня как теплом по сердцу обдало. К рации кинулся, как был, в исподнем. А оттуда так и сыплет морзянкой. С тех пор и слежу за эфиром, как бы чего не пропустить.

– Сто шестьдесят шестой метр – пикриты… Сто восьмидесятый метр – роговики курейской свиты… Сто девяносто восьмой метр – песчаники… Двести восемнадцатый метр… Бурение прекращено… Этого не может быть! Андрей Павлович, здесь нет руды! Здесь ничего нет! Это ужасно!

– Это не ужасно. И не прекрасно. То, что здесь нет руды, это факт. А хорошо это или плохо – другой разговор.

– Бросовый ход… Какое страшное, какое безнадежное место!.. Андрей Павлович, зачем вы мне это отдали? Заберите, я ничего не хочу знать, не нужно мне ваше доверие. Возьмите, ничего мне не нужно!

– Что ж, давайте мне журналы.

– Нет. Знаете, это и хорошо, что руды здесь нет. И никаких сомнений на этот счёт тоже. Значит, ему не нужно идти эти тысячи километров. Я ему скажу, что здесь фон, только фон.

– Скажите.

– Но… Он же не поверит. Его можно убедить только фактами. Я отдам ему эти журналы, ладно?

– Отдайте.

– Но… Он же не ограничится тем, что узнает. Он начнёт с этими журналами против Шубина. Нет, так тоже нельзя.

– Тогда не отдавайте.

– А так – он останется здесь. Один. Он же упёртый. Обязательно останется. Будет спешить, подгонять себя. А если где-нибудь на третьей тысяче километров заболеет? Или подвернёт ногу? Или ещё что? Он же будет совсем один!

– Ну почему? Возможно, ему повезёт и он наткнётся на обнажение рудной жилы не на третьей, а на первой тысяче километров.

– На обнажение рудной жилы? О чём вы говорите? Нет, этого нельзя допустить, он просто погубит себя! И в конце концов Шубин… он же допустил преступление? Или нарушение правил? Вот пусть и отвечает, почему за него должен расплачиваться кто-то другой? Я отдам документы Игорю!

– Отдайте.

– Нет, тоже нельзя. Так он погубит себя гораздо верней! Он же всё забросит, свою геологию, всё. Начнёт добиваться справедливости. Так, как он её понимает. Вы даже не представляете, какие у него понятия о справедливости! А какие принципы! Он же Шубина ненавидит не потому что он просто Шубин. Для него они все шубины, заглушающие любую свежую мысль!.. О Господи, что делать? Что делать, Андрей Павлович?

– Вы напрасно ждёте, что я дам вам совет. Его вам не даст никто. Думайте сами, пока ещё есть время.

– «Думайте сами!..» Вам хорошо говорить!.. Зачем вы сюда приехали? Ведь у вас в Москве было всё.

– Можно по-разному жить, когда поймёшь, что из тебя не получится Ландау, если ты учёный, или Отто Юльевич Шмидт, если ты геолог. Можно коллекционировать марки или бутылочные этикетки. Или сами бутылки. Можно завести дога или эрдельтерьера, тоже хороший способ. А можно совсем просто: создать свой микромир и чувствовать себя в нём Ландау и Шмидтом. Кем угодно – политиком, экономистом, историком, кинокритиком, знатоком спорта. Это очень удобно, особенно если есть телевизор и пара единомышленников. Отдал свои сорок часов в неделю и суди – фигурное катание, произношение и причёску теледикторов, Брежнева, шубиных. Под настроение можно порассуждать и о коллективном разуме человечества. Прикинуть, что первая мировая война унесла десять миллионов убитыми, а вторая уже пятьдесят. Когда-нибудь, Ольга, вы поймёте, как прекрасно, как замечательно жить, когда в жизни не хватает чего-то конкретного – холодильника, кандидатской степени или дублёнки!..

– Жить… Скоро он вернётся. Из маршрута, после шестидесяти километров… Что я ему скажу?..

XXII

...

ИМАНГДА, НАЧАЛЬНИКУ ГИДРОГЕОХИМИЧЕСКОЙ ОТРЯДА ЩУКИНУ. ВАШЕ ЗАЯВКУ НА ПЕРЕБАЗИРОВКУ СМОЖЕМ ВЫПОЛНИТЬ ЗАВТРА ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ ДНЯ. ПРИГОТОВЬТЕСЬ К ЭВАКУАЦИИ. ЭКСПЕДИЦИЯ-ТРАНСПОРТ.

– Все в сборе?.. Николай Тихонович, Леонтьев!.. Мартыныч, вас ждём. Оставьте мелочи, ещё будет время!

– Иду. Только дровишек подкину, а то двери стояли настежь, всё выдуло… Готов.

– Прошу немного внимания… Григорий Петрович, отлипните от окна, рано ещё для вертолёта!.. Как вы знаете, начальный этап нашей работы закончен. У нас осталось только одно дело, которое нужно уладить сейчас. Дело необычное. От Ольги и Игоря Константиновича на моё имя поступило заявление. Такое: «На основании параграфа двадцать шестого части четвёртой «Инструкции по проведению геологоразведочных работ» просим зарегистрировать наш брак и выдать соответствующее свидетельство…»

– Во дают!

– Григорий Петрович!.. «Имангда. Тридцатое апреля». Подписи. Такой параграф действительно существует, мы правомочны решить этот вопрос… Что вы, Мартыныч?

– А чего им не терпится? Сегодня в городе будем, там и свадьбу можно сыграть. В ресторане, как полагается.

– Объясняю. Игорь Константинович с нами не летит. Он решил остаться здесь до конца сезона и провести более детальное исследование района.

– Ну и что? В октябре бы и поженились, как люди. Как раз расчёт за сезон получим, хоть в костюмах на свадьбу придём и с подарками. А то что же это? Вы на себя поглядите – бродяги ободранные, а не новобрачные!

– Какое прелестное слово – новобрачные! Мы с тобой, Игорь, новобрачные.

– Ещё нет. И если так дальше пойдёт, не скоро ими станем. Андрей, закончите объяснения. У вас получается.

– Попробую. Тут, Мартыныч, есть некоторые затруднения. Как мне объяснили во время консультации с экспедицией, в такой отдалённой точке, как Имангда, по технике безопасности работать в одиночку запрещено. Ольга согласилась составить пару Игорю Константиновичу. Но существует другая инструкция, по которой разрешается оставлять мужчину и женщину на таких точках лишь в том случае, если они являются мужем и женой.

– Выходит, они женятся, чтоб остаться? Так, Игорь Константиныч?

– Чтобы закончить работу.

– А насчёт любви – тут что, и разговора нету? Это так нынче положено? Нет, под этим я не подписываюсь. Это прямо сделка какая-то, а не женитьба.

– Чёрт! Ну и отнеситесь, как к сделке! Если бы мы попросили подписать какое-нибудь соглашение – заём хотя бы – подписали бы?

– Сделку – да, подписал бы. Знаю, вы люди честные. А это… Быть свидетелем на собачьей свадьбе – стар я для этого. Мне пора о душе подумать, а у меня и без того грехов много. Так что сами договаривайтесь, а я пока мусор замету. А то забредёт когда человек, «Ну и шаромыги, – скажет, – тут жили!..»

– Подождите, Мартыныч. Без вашей подписи документ теряет смысл.

– Вы, Андрей Павлович, меня не уговаривайте. Теряет – значит, теряет. Такой документ и смысла никакого не имеет, так что терять ему нечего! Пусть Николай Тихонович или Леонтьев подпишут, если им всё равно.

– Почему вы решили, что нам всё равно? Вовсе не всё равно. Правда, Валерий?

– Правда. И мы здесь, в сущности, посторонние.

– Мартыныч, милый! Тут не всё сказали. Да, нужно остаться, закончить работу. Только это не главное. Главное – мы любим друг друга и поэтому хотим пожениться.