Третья стража

– Они не отвечают, Глеб… линия занята, не могу связаться с городом… Бог мой, у Камиллы трое девочек… и у Маши Хавриной малыш… Что же с ними случилось!..

Телефоны, как и панели, испускавшие свет, и кухонные приспособления, оставались для Глеба загадкой. Никаких проводов, генераторов, электродвигателей и батарей; возможно, электричество было вообще ни при чем, и вся эта техника работала на каких-то иных принципах. Неземные изобретения… Йохан Бергер говорил, что первые поселенцы нашли их в Щели, в одной из башен, превращенной в склад.

– Позвоню еще раз, в ратушу, – пробормотала Сигне. – Там постоянно дежурит кто-нибудь из совета… Надо им сообщить… Пусть шлют людей на помощь…

– Мы будем там быстрее, – заметил Глеб, поднимаясь в седло.

Вышла Тори – в панцире, шлеме, высоких сапогах, при оружии и с медицинской сумкой. Умница, подумал Глеб, ничего не забыла! Уголь, предчувствуя скачку, зафыркал, заплясал под ним. Тори протянула ему сумку и клинок, вскочила на коня и повернулась к Сигне.

– Тебе, наставница, лучше уехать в город. Есть у тебя эта штука с колесами? Вело…

– Велосипед. Есть, и я сейчас, сейчас, только дозвонюсь… Кажется, многие хотят связаться с ратушей… Господи, что же происходит…

В доме Черемисова раздался грохот – вероятно, он уронил что-то тяжелое. Потом распахнулась дверь, и поэт протиснулся в нее боком – он был крест-накрест перепоясан патронташами, за спиной висело огромное ружье, у пояса болталось мачете. Твердым шагом он направился к лошадям, ткнул пальцем в серого:

– Я с твоей красавицей поеду. Она, Глеб, будет полегче тебя.

– Нет, ко мне садись. У меня конь сильный.

Глеб протянул руку, помог Черемисову взобраться на круп вороного. Поэт уселся, пробормотал:

– Ну и здоровая зверюга… не конь, а прям-таки слонище… – Потом, зыркнув на Сигне, рявкнул: – Ты еще здесь, лебедь белая? В город давай, в город! От Монмартра до нас рукой подать!

Запрокинув голову, Глеб взглянув на небо – сверху к острову падали звезды, десятка три или четыре. Яркие, страшные, пылающие багровым… Корабли, подумал он. Корабли, а в них – убийцы со страшным оружием… «Йокс, где ты, Йокс?..» – произнес он едва слышно. Но Защитник, как и прежде, не отозвался.

– Едем! – Тори привстала в стременах, вскинула копье.

Черемисов, хоть был в тревоге, восхитился и зашептал:

– Ну Ипполита, ну амазонка! Валькирия!

Кони ринулись в темный лес. За спиной Глеба, вцепившись в его пояс, продолжал бормотать старый поэт:

Тревогой древнею полна,Над городищами пустымиКопье простершая женаВоздвиглась в грохоте и дыме… [20]

Глеб хлопнул его по колену.

20

Эдуард Багрицкий. «Россия».

– Хватит стихов! Вы мне про поселок расскажите – сколько в нем строений, как расположены, сколько взрослых, сколько детей. Что там вокруг? Лес? Холмы?

– Изволь, расскажу, – промолвил Черемисов. – Ребятишек шесть или семь, остальные взрослые. – Городище их частью под деревьями, а частью на море выходит и открыто для обзора. Домов, помнится, поболе тридцати.

– Что так много?

– Там, сударь мой, живописцы обитают, и у многих отдельные хоромины – студии, значит. Еще сарай длинный прямо на пляже – это их галерея для выставок. Еще кафе и кабачок… Словом, Монмартр! Я у них не раз бывал, стихи читал, кексами угощался… Камилла здорово кексы печет…

Лун и неба под древесными кронами не было видно. Впереди мелькали круп серого и спина Тори в кожаном панцире, и Глеб знал, что направление они держат верное – это для степной наездницы труда не составляло. Двадцать минут, и они будут на месте…

За спиной бубнил Черемисов:

– Кеша Ховрин и жена его Лиззи пейзажи рисуют, и все акварелью да акварелью… Маноло тоже пейзажист, Кемаль по птичкам спец да местным хомякам, а вот Дуэйн… у него, знаешь ли, мечта – изобразить Библию в гравюрах, и чтобы лучше, чем у Доре. Еще Жак там есть…

Уголь перемахнул через лесной ручей, Черемисов подпрыгнул, чертыхнулся и забормотал снова:

– Жак, говорю, Жак Монро… Вот это талантище! Мастер, Рафаэль и Карл Брюллов в одном флаконе! Портреты, жанровые сцены… само собой, обнаженная натура… Меня увековечил… портрет в их галерее обретается… У вас, говорит, такая мудрость в глазах, мудрость и тоска, и морщины у рта словно летопись нелегкой жизни… интересный, значит, я типаж…

«Он боится, и потому разговорчив, – подумал Глеб. – Боится, что мы приедем, а в живых никого нет…»

Прошло пять или шесть минут, и до него долетели вопли, треск и шипение пламени, грохот падающих балок. Огонь ярился за стеной деревьев, рыжие языки то вздымались, то опадали, то выбрасывали вверх фонтаны искр. Внезапно ослепительная струя прорезала небосвод, упала на землю, там что-то вспыхнуло, и сразу раздался страшный крик – так могли кричать только горящие заживо люди. Крик повторился, но теперь он был многоголосым и еще более страшным – Глебу почудилось, что он различает стоны женщин и детский плач.

Серый заплясал на месте. Придержав коня, Тори вытянула из колчана стрелу и взвела арбалет. На фоне колыхавшегося впереди зарева кусты, древесные стволы, конь и всадница казались черными тенями.

Черемисов спрыгнул на землю, сказал: «Я из пехоты, братва, на своих двоих мне привычнее», – и исчез за деревьями. Глеб вертел головой, пытаясь определить, откуда доносятся крики и где противник.

– Их немного, – прошептала Тори.

– Почему ты так думаешь?

– В лес они не вошли, жгут дома и убивают людей в селении. Кто-то мог убежать, но у них недостаточно воинов, чтобы выставить цепь в лесу. – Она замолчала на секунду, всматриваясь в полумрак. – Дон, мы их убьем. Убьем их и останемся живыми.

– Очень хотелось бы, – отозвался Глеб. – Малыш, которого ты носишь, будет без нас тосковать.

Та, Что Ловит Облака Руками, улыбнулась.

– Мы еще услышим его смех, а сейчас я знаю, что плачут другие дети. Скачи быстро, Дон, быстрота – наше спасение. Скачи быстро и руби.

Они вынырнули из леса словно ночные призраки. Перед ними, за песчаным пляжем, виднелись три строения, крайнее пылало, бревна двух других огонь лениво облизывал, будто пробуя на вкус. Кое-где песок был оплавлен – длинные полосы со стеклянистым блеском тянулись к домам, пламя и свет лун окрашивали их багрянцем. На песке, ближе к океанским водам, что-то лежало – одна обгорелая куча, другая, третья… В воздухе, перебивая смрад дыма и гари, витал резкий запах озона, как бывает после грозы.