Третья Варя
Шрифт:
И Варенька, не повидав жениха, начала работу в перевязочном пункте. Началось ее трудное ремесло в Передовом перевязочном — так назывался этот пункт, потому что был ближе всех к передовым позициям. Он был расположен в землянках, укрытых от обстрелов в балке, но свист пуль и разрывы гранат совсем были рядом. Первый день Варенька прощалась с жизнью при каждом разрыве и лишь оттого не написала жениху и домой прощальные письма, что было некогда. Надо было приносить из котлов горячую воду, вытаскивать тазы с окровавленной марлей, промывать гнойные раны, убирать за ранеными, кипятить инструменты, помогать доктору при операции.
«Уберите!» — приказывал доктор, отрезав
К ночи, когда перестрелка утихла, из Габрова приехали подводы. Санитары и носильщики перетаскивали из перевязочного раненых. Варенька устраивала солдат на подводах, укрывала худенькими шинельками, подбивала изголовья из кукурузной соломы.
«Сестричка! — звали солдаты. — Христа ради, сестричка!»
Лишь под утро, мертвая от усталости, она свалилась в своей землянке на койку. Через два часа возобновился обстрел. А через час прислали от доктора: «Сестричка! Свежие раненые с передовых».
Снова тазы с гнойными бинтами и марлей, стоны и кровь.
Прошло два дня, три дня… На закате третьего грозно повис над горизонтом кроваво-огненный шар. Закат был багров. Ночью на Шипку бешено налетел ураган. Выворачивал деревья и камни, швырял под склоны. Повалил снег. К утру навалило аршина на два. Варенька хотела отворить дверь из землянки и не могла — так замело ее снегом.
«Что, если меня забудут здесь, как в могиле?» — подумала Варенька.
Спустя долгое время — бесконечно долгое, показалось Вареньке, — издали стали слышны тупые удары лопат. Землянку откапывали. Прибежал Радослов, в бурке, с длинными ледяными сосульками вместо усов.
«Где Сергей?» — взмолилась Варенька, кидаясь к нему.
«Не волнуйтесь, — отвечал Радослов. — У них есть запас сухарей и дрова. Я затем и пришел, чтобы уверить вас: они продержатся».
И Варенька поняла, сколь опасна обстановка, в какой находились передовые позиции и батарея подпоручика Лыкова.
Горячую пищу на передовые позиции доставляли по ночам в котлах на провиантских телегах. Дрова возили из лесных, крутых и глубоких оврагов, воду — из колодца, чуть ли не единственного на весь перевал. Ураган остановил питание позиций. Есть ли у них дрова? А если и есть, разве разведешь костер в ложементах, когда над шипкинской открытой вершиной воет и мечется ледяной ураган?
Полковые носильщики несли и вели на перевязочный пункт обмороженных. Трое суток бушевал ураган, и Варенька не оставляла перевязочного.
Через трое суток буря улеглась. Густо засинело над Шипкой утреннее небо. Турки открыли стрельбу.
Варенька вышла на волю. В перевязочном стоял смрадный дух от крови и гноя. На свежем воздухе после смрада и вони ее повело в сторону, она едва не упала. Добрела до землянки — глубокой квадратной ямы под брезентовой крышей. В стену вделан очаг. Варенька затопила очаг. Присела на корточки перед огнем, грела руки.
Дверь отворилась. Вошел человек в обледенелой, гремящей, как железо, шинели. Человек вошел молча, и Варенька молча поднялась ему навстречу. Он хотел развязать башлык, но все на нем смерзлось, он не мог поднять руки. Варенька подошла помочь, башлык ломался на куски. Держа обломки башлыка у груди, Варенька тихо сказала:
«Здравствуй, Сергей».
«Милая, здравствуй, — ответил он. И, поведя взглядом на койку: — Можно, я прилягу на десять минут?»
Прилег и мгновенно уснул.
Насквозь промерзшая шинель, простреленная в нескольких местах, стояла возле койки на полу, растопырив рукава.
Варенька молча глядела на лицо Сергея, темное
от худобы, заросшее волосами. Потом села к столу, положила голову на локти и тоже уснула…Ты слушаешь, Варя? — спросил Людмил.
— Людмил! Они измучились! Им нельзя оставить Шипку! Я их люблю, Людмил! Очень люблю!
— Слушай. Когда там бушевали ураганы и снежные бури, из-за бурь стрельба прекращалась, и в петербургских газетах писали: «На Шипке все спокойно». Буран утихал, турки начинали обстрел наших позиций. Они палили по нашим из новейших орудий. А у нас не хватало зарядов и ружей. «На Шипке все спокойно». Вот как спокойно на Шипке: полки обмороженных и нечем стрелять.
…Но Сергей, вернувшись с передовых позиций, поспал два часа. Отогрелся. Отдохнула Варенька. Пришел Радослов. Вскипятили чайник, пили чай с ромом, и, подняв вверх стакан, Радослов читал стихи Христо Ботева:
Кто в грозной битве пал за свободу, Тот не погибнет: по нем рыдают Земля и небо, зверь и природа, И люди песни о нем слагают.Черное пламя пылало в глазах Радослова.
«За победу!» — восклицал Радослов, поднимая стакан, и его юношеское лицо озарялось улыбкой надежды.
Много раз до победы налетали на Шипку снежные ураганы и бури, рвались бомбы, разворачивая наши ложементы; с криками «Аллах!» турки лезли в атаку, карабкаясь по склонам на гору «Николай», и из Передового перевязочного каждую ночь увозили в Габрово на телегах и лазаретных линейках обмороженных, искалеченных защитников Шипки.
После одной бури, несколько суток бушевавшей над Шипкой, подпоручик Лыков, застигнутый, как бывало не раз, ураганом на скалах, не вернулся с «Николая», когда его батарея сменилась. Он исчез. Может быть, его сбросило ветром в пропасть со скал. Может быть, подстрелила пуля, когда, падая от ветра и вьюги, замерзая, обессиленные солдаты шли гуськом с вершины горы и люди не видели друг друга в двух шагах. Словом, подпоручик не вернулся.
«Радослов! Не верю, не верю! Не поверю в его гибель!»
«Погодите горевать, — утешал Вареньку Радослов. — Добрый знак, что солдаты не хватились подпоручика. Значит, он отстал в последний момент».
«Радослов, где его искать?»
«Иду на поиски», — сказал Радослов.
«Я иду с вами».
Любовь и отчаяние Вареньки были столь велики, что напрасны были отговоры.
Они вышли в ночь. Была лунная ночь. Снег блестел и сверкал под луной. Торжественно высились громады Балкан. На соседних от Шипки курганах четко рисовались контуры турецких батарей, странно и жутко было их ночное безмолвие. Радослов и Варенька шли вдвоем прорытой в снегу дорогой, похожей на траншею. Снег доходил до плеч. Дорога поднималась в гору, в гору. С-каждым шагом тяжелее дышать. Визжа по снегу колесами, догнал обоз. Подъемные полковые лошадки, терпеливо мотая обросшими инеем мордами, везли на передовые позиции на провиантских телегах пищу в котлах и вьюки дров.
Варенька и Радослов постояли, пропустили обоз. Труднее подъем. Трудно дышать морозным разреженным воздухом! Наконец ночь сменилась утром, снег зарозовел на вершинах, и пули начали свою музыку.
«Пригнитесь!» — остерегал Радослов.
Дорога все круче. Чаще стали попадаться наши укрепления, батареи.
«А ну, поднатужься, матушка, пальни в басурманов!» И из пушки, под смех и одобрительные солдатские возгласы, летел снаряд на турецкие позиции.
А они всё шли, всё шли. Всё выше!