Треугольная груша. 40 лирических отступлений из поэмы
Шрифт:
Ведь будут мучиться потом.
И ушки красные горят,
Как будто бабочки сидят...
...Знакомый лектор мне вчера
Сказал: "Антимиры? — Мура!.."
Я сплю, ворочаюсь спросонок.
Наверно, прав научный хмырь.
Мой кот как радиоприемник
Зеленым глазом ловит мир.
Вечернее
Я сослан в себя
я — Михайловское
горят мои сосны смыкаются
в
смеркаются лоси и пергалы
природа в реке и во мне
и где-то еще — извне
три красные солнца горят
три рощи как стекла дрожат
три женщины брезжут в одной
как матрешки — одна в другой
одна меня любит смеется
другая в ней птицей бьется
а третья — та в уголок
забилась как уголек
она меня не простит
она еще отомстит
мне светит ее лицо
как со дна колодца — кольцо.
Гитара
Меж перца и малаг
под небом модных хижин
костлявый как бурдак
певец был юн и хищен
и огненной настурцией
робея и наглея
гитара как натурщица
лежела на коленях
она была смирней
чем в таинстве дикарь
и темный город в ней
гудел и затихал
а то как в реве цирка
вся не в своем уме —
горящим мотоциклом
носилась по стене!
мы — дети тех гитар
отважных и дрожащих
между подруг дражайших
неверных как янтарь
среди ночных фигур
ты губы морщишь едко
к ним как бикфордов шнур
крадется сигаретка
Бьют женщину
Бьют женщину. Блестит белок.
В машине темень и жара.
И бьются ноги в потолок,
Как белые прожектора!
Бьют женщину.
Так бьют рабынь.
Она в заплаканной красе
Срывает ручку, как рубильник,
Выбрасываясь
на шоссе!
И взвизгивали тормоза.
К ней подбегали, тормоша.
И волочили и лупили
Лицом по лугу и крапиве...
Подонок, как он бил подробно,
Стиляга, Чайльд-Гарольд, битюг!
Вонзался в дышащие ребра
Ботинок, узкий, как утюг.
О, упоенье оккупанта,
Изыски деревенщины...
Сминая лунную купаву,
Бьют женщину.
Бьют женщину. Веками бьют,
Бьют юность. Бьет торжественно
Набата свадебного гуд.
Бьют женщину.
А от жаровен на щеках
Горящие затрещины?
Мещанство,
быт — да еще как! —Бьют женщину.
Но чист ее высокий свет,
Отважный и божественный.
Религий — нет,
знамений — нет.
Есть
Ж е н щ и н а!..
Она как озеро лежала
стояли очи как вода
и не ему принадлежала
как просека или звезда
и звезды по небу стучали
как дождь о черное стекло
и скатываясь
остужали
ее горячее чело.
Осень в Сигулде
Свисаю с вагонной площадки,
прощайте,
прощай, мое лето,
пора мне,
на даче стучат топорами,
мой дом забивают дощатый,
прощайте,
леса мои сбросили кроны,
пусты они и грустны,
как ящик с аккордеона,
а музыку — унесли,
мы — люди,
мы тоже порожни,
уходим мы,
так уж положено,
из стен,
матерей
и из женщин,
и этот порядок извечен,
прощай, моя мама,
у окон
ты станешь прозрачно, как кокон,
наверно, умаялась за день,
присядем,
друзья и враги, бывайте,
гуд бай,
из меня сейчас
со свистом вы выбегаете
и я ухожу из вас,
о родина, попрощаемся,
буду звезда, ветла,
не плачу, не попрошайка,
спасибо, жизнь, что была,
на стрельбищах в 10 баллов
я пробовал выбить 100,
спасибо, что ошибался,
но трижды спасибо, что
в прозрачные мои лопатки
вошла гениальность, как
в резиновую
перчатку
красный мужской кулак,
"Андрей Вознесенский" — будет,
побыть бы не словом, не бульдиком,
еще на щеке твоей душной —
"Андрюшкой",
спасибо, что в рощах осенних
ты встретилась, что-то спросила,
и пса волокла за ошейник,
а он упирался,
спасибо,
я ожил, спасибо за осень,
что ты меня мне объяснила,
хозяйка будила нас в восемь,
а в праздники сипло басила
пластинка блатного пошиба,
спасибо,
но вот ты уходишь, уходишь,
как поезд отходит, уходишь,
из пор моих полых уходишь,
мы врозь друг из друга уходим,
чем нам этот дом неугоден?
ты рядом и где-то далеко,
почти что у Владивостока,
я знаю, что мы повторимся
в друзьях и подругах, в травинках,
нас этот заменит и тот, —
природа боится пустот,
спасибо за сдутые кроны,