Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок.

И, охваченная страстным ожиданием, заранее чувствуя себя побежденной, она прислушивалась к притаившейся за ее спиной сладостной опасности. Она видела, как медленно поднимается с дивана ее герой, ее паладин, устремив на нее свои арабские глаза; она слышала его осторожные шаги, чувствовала его руки на своих плечах, потом страстный поцелуй на своей шее – огненное клеймо, которое навеки сделает ее рабой… Но ария кончилась, и ничего не произошло, никто не коснулся ее плечей, только дрожь неутоленного желания пробежала по ее спине.

Разочарованная такой почтительностью, она оборвала музыку и резко повернулась на вращающемся табурете. Воитель сидел перед ней, раскинувшись на диване, со спичкой в руке, тщетно пытаясь закурить сигару и изо всех сил тараща глаза, чтобы не заснуть.

Увидев, что она на него смотрит, Гальярдо встал… О, вожделенный миг наступил. Герой шагал к ней, чтобы покорить ее своим мужественным вдохновением, чтобы победить ее и сделать своей.

– Спокойной ночи, донья Соль… Я пойду, уже поздно. Вы устали.

Изумленная и рассерженная, она тоже встала и, сама не понимая, что делает, протянула ему руку… Неловок и простодушен, как истый герой!

В ее голове беспорядочно проносились мысли о необходимой осторожностп, о принятых условностях – каждая женщина помнит о них даже в минуты полного самозабвения. Нет, это невозможно… В первый же раз, как он пришел к ней в дом!.. Без малейшей попытки к сопротивлению!.. Ей сделать первый шаг!.. Но, пожимая руку матадора, она увидела его глаза – о, только эти глаза умели смотреть с такой страстной силой, выражать с такой немой настойчивостью все робкие надежды, все безмолвные желания.

– Не уходи… Останься. Останься!

Больше она не сказала ни слова.

IV

Удовлетворенное мужское тщеславие и другие удачи привели к тому, что Гальярдо стал и впрямь гордиться собой.

Беседуя с маркизом Мораймой, он испытывал к нему чувство почти сыновней нежности. Этот сеньор, ходивший на деревенский лад в охотничьих штанах, суровый кентавр, не расстававшийся с гаррочей, был знатным вельможей, который мог проводить время в покоях короля, носить шитый золотом камзол с подвешенным сбоку золотым ключом и множеством крестов и регалий на груди. Его прадеды пришли в Севилью вместе с монархом, одержавшим победу над маврами, и получили в награду за свои подвиги необъятные земли, отвоеванные у врага; на просторных равнинах, сохранившихся от прежних дедовских владений, паслись нынче быки маркиза Мораймы. Деды его, друзья и советники испанских королей, промотали изрядную долю родового богатства на пышную жизнь при дворе. И вот именитый сеньор, добродушный и щедрый, сохранивший даже в простоте деревенской жизни следы величия своих прославленных предков, оказался для Гальярдо вроде как близким родственником.

Сыну сапожника чудилось, будто он и в самом деле стал членом благородной семьи. Разве маркиз Морайма не приходится ему дядей? И хотя родство это не было законным и объявить о нем во всеуслышание Хуан не смел, но самолюбию его весьма льстила мысль о власти, которую он приобрел над женщиной знатного рода благодаря любовной связи, попиравшей все существующие в стране устои и предрассудки. А молодые люди, относившиеся к нему с чуть презрительной фамильярностью, принятой в высшем свете среди любителей тавромахии, тоже оказались в более или менее близком родстве с тореро, который обращался теперь с ними, как равный с равными.

Привыкнув к тому, что донья Соль говорила о знатных сеньорах с известной простотой, на которую дает право родство, Гальярдо считал унизительным для своего самолюбия обращаться с ними иначе.

Жизнь и привычки матадора изменились. Он все реже заглядывал в кафе на улице Сьерпес, где обычно собирались его почитатели. Это были славные люди, простодушные и восторженные, но они ведь ничего собой не представляли – так, мелкие торговцы, хозяйчики, вышедшие из рабочей среды, скромные служащие и, наконец, просто люди без определенной профессии, жившие на неведомые, загадочные доходы и не имевшие иного занятия, кроме бесконечной болтовни о корридах.

Проходя мимо окон кафе, Гальярдо приветствовал своих верных поклонников, а те в ответ махали руками, зазывая тореро. «Сейчас вернусь»,- говорил он, а сам шел в клуб, находившийся на той же улице, аристократический клуб с лакеями в коротких штанах, величественными готическими залами и серебряными приборами на столах.

С чувством удовлетворенной гордости проходил сын сеньоры Ангустиас между двумя шеренгами вытянувшихся в струнку лакеев, облаченных в черные фраки; важный, как вельможа, швейцар с серебряной цепью на шее спешил принять у Гальярдо шляпу и трость. До чего же приятно вращаться в изысканном обществе! Утопая в старинных креслах, молодые люди толковали о лошадях, о женщинах, а то вели перечень своих дуэлей, ибо положение обязывало этих юных представителей Испании проявлять отвагу и чрезвычайную щепетильность в вопросах чести. В одном зале фехтовали, в другом – с полудня и до восхода солнца дулись в карты. Присутствие Гальярдо в клубе терпели лишь в виде исключения,- он считался «приличным» тореро, прекрасно одевался, сорил деньгами и был принят в хорошем обществе.

– Он очень образован,- убежденно заявляли члены клуба, признавая тем самым свое полное невежество.

Доверенный Гальярдо, дон Хосе, человек с приятными манерами и превосходной родней, служил для тореро поручителем в новом кругу друзей. И наконец, обладая хитростью паренька, воспитанного улицей, Гальярдо сумел приобрести расположение золотой молодежи, среди которой он насчитывал десятки родственников.

Он крупно играл – наилучший способ завязать тесные отношения и стать на короткую ногу с завсегдатаями клуба. Он играл и проигрывал с невезением удачливого в любви баловня жизни. Случалось, он проводил ночи напролет в «комнате грешников», как прозвали игорный зал, но выигрывал редко. Члены клуба охотнЛ хвастались его неудачами в картах:

– Вчера Гальярдо опять здорово пощипали. Тысяч одиннадцать потерял, не меньше.

С радостью ощущая свое превосходство над тореро, они видели в нем надежный оплот клубной игры, а великолепное спокойствие Гальярдо при проигрыше внушало им невольное уважение.

Новая страсть быстро овладела матадором. Охваченный азартом, он забывал иной раз даже о своей важной сеньоре, а ведь она была для него самой привлекательной женщиной в мире. Играть в карты со сливками севильского общества! Быть на равной ноге со знатью, с которой его роднили денежные займы и общие увлечения!..

Как-то вечером с потолка на зеленый стол рухнула освещавшая зал электрическая люстра. Наступила тьма, и среди всеобщего смятения раздался вдруг повелительный голос тореро:

– Спокойствие, сеньоры! Сущие пустяки. Игра продолжается. Принести свечи!

Игра продолжалась, и партнеры были потрясены хладнокровием и находчивостью Гальярдо еще сильнее, чем его отвагой на арене.

Друзья дона Хосе поинтересовались как-то потерями его подопечного. Право, матадору грозит разорение, он спускает в игорном зале все, что добывает на арене. В ответ дон Хосе лишь презрительно улыбнулся, не преминув похвалиться славой своего матадора.

– В этом году у нас предложений больше, чем у любого тореро. Поверьте, мы устанем убивать быков и класть за них деньги в карман. Не мешает и развлечься. Парень достаточно работает, недаром же он первый матадор в мире!

Спокойствие, с каким Гальярдо проигрывал, приводило в восторг всех окружающих и еще больше увеличивало в глазах дона Хосе славу его кумира. Нельзя равнять матадора с обыкновенными людьми, которые берегут каждый грош. Хуан зарабатывает пропасть денег.

Кроме того, дон Хосе, как собственному успеху, радовался тому, что Гальярдо принят в клуб, куда допускались лишь избранные.