Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок.

— Значит, ваша милость собирается меня застрелить? — воскликнула эта неукротимая женщина, отступая на шаг. — Ну коли так, защищайтесь! Я готова.

Сказав это, она прицелилась в него из того самого внушительного мушкета, который играет столь значительную роль в нашей повести.

— Брось мушкет, несчастная! Что ты делаешь! — вскричал коррехидор, полумертвый от страха. — Ведь я же с тобой пошутил… Гляди… пистолеты и не заряжены. Зато назначение — сущая правда… Вот оно… На, держи… Дарю его тебе… Оно твое… Даром, совсем даром…

И, дрожа всем телом, он положил его на стол.

— Вот и хорошо! — заметила наваррка. — Завтра оно мне пригодится, чтобы развести огонь и приготовить мужу завтрак. От вас мне ничего не надо. Если мой племянник и приедет из Эстельи, так только для того, чтобы сломать вашу мерзкую руку, которой вы расписались на этой паршивой бумажонке! Вон из моего дома! Слышите? Марш! Марш! Живо! А то как бы я не вышла из себя!

Коррехидор ничего ей не ответил. Он вдруг сделался белым, почти синим, глаза у него закатились, лихорадочная дрожь сотрясала все его тело. Затем челюсти его стали выбивать дробь, и, не выдержав нервного потрясения, он рухнул на пол.

Ужас, который он испытал в воде, отвратительное ощущение прилипшей к телу мокрой одежды, бурная сцена в спальне, страх, охвативший его, когда он стоял под наведенным на него мушкетом наваррки, — все это подкосило хилого старикашку.

— Умираю! — бормотал он. — Позови Гардунью!.. Позови Гардунью, он должен быть там… в овражке… Мне нельзя умереть в этом доме!..

Больше он ничего не мог выговорить. Глаза у него закатились, и он вытянулся, как покойник.

«А если он и в самом деле умрет? — мелькнуло у сеньи Фраскиты. — Ведь ужасней ничего не может быть. Что я буду с ним делать? Что станут обо мне говорить, если он помрет? Что скажет Лукас?.. Как я смогу оправдаться, раз я сама отворила ему дверь?.. Нет! Нет! Я не должна оставаться с ним здесь. Я должна отыскать мужа. Я на все пойду, только бы не погубить своей чести!»

Приняв это решение, она бросила мушкет, кинулась в конюшню, отвязала ослицу, кое-как оседлала ее, отворила ворота, одним прыжком, несмотря на свою дородность, вскочила в седло и поскакала к овражку.

— Гардунья! Гардунья! — еще издали стала кричать наваррка.

— Я здесь! — ответил наконец альгвасил, появляясь у изгороди. — Это вы, сенья Фраскита?

— Да, это я. Беги на мельницу и помоги своему хозяину, он умирает!..

— Что вы говорите? Не может быть!

— Мне не до шуток, Гардунья…

— А вы, душенька? Куда это вы собрались в такую пору?

— Я?.. Отойди, болван! Я еду… в город, за врачом! — ответила сенья Фраскита, ударив осла пяткой, а Гардунью носком.

И она поехала… но не по дороге в город, как сказала Гардунье, а по дороге в близлежащее село.

На это последнее обстоятельство Гардунья не обратил внимания — он уже со всех ног мчался на мельницу, рассуждая следующим образом:

«Едет за врачом!.. Ей ничего больше не остается. Но он-то бедняга! Нашел время захворать! Вот уж поистине — бодливой корове бог рог не дает!»

Глава XXII Гардунья лезет вон из кожи

Когда Гардунья прибежал на мельницу, коррехидор уже пришел в себя и пытался подняться с пола.

Тут же на полу, рядом с ним, стоял зажженный светильник, который его милость захватил из спальни.

— Она уже ушла? — прежде всего спросил дон Эухенио.

— Кто она?

— Да этот дьявол!.. Ну мельничиха конечно…

— Да, сеньор… Она ушла… и не думаю, чтоб в очень добром расположении духа…

— Ах, Гардунья! Я умираю…

— Но что такое с вашей милостью? Ей-богу, я…

— Я упал в воду и промок насквозь… У меня зуб на зуб не попадает…

— Так, так! Значит, вода виновата!

— Гардунья!.. Думай о том, что ты говоришь!..

— Я ничего и не говорю, сеньор…

— Ну, хорошо, выручи меня из беды…

— Сию минуту… Вот увидите, ваша милость: живо все устрою!

Так сказал альгвасил и в мгновение ока, одной рукой взяв светильник, а другой подхватив коррехидора под мышку, метнулся в спальню, раздел его донага, уложил в постель, потом сбегал в сарай, притащил охапку дров, развел в кухне огонь, взял сверху платье своего начальника, развесил на спинках стульев, зажег светильник, повесил его на крюк, а затем вернулся в спальню.

— Ну, как вы себя чувствуете? — спросил он дона Эухенио, держа как можно выше светильник, чтобы лучше разглядеть лицо его превосходительства.

— Прекрасно! Наверно, скоро вспотею… Завтра я тебя повешу, Гардунья!

— За что, сеньор?

— И ты еще смеешь спрашивать? Ты думаешь, я, следуя твоему идиотскому плану, рассчитывал улечься в эту постель один, да еще вторично приняв таинство крещения?.. Завтра же я тебя повешу!

— Да расскажите мне, ваша милость, что случилось?.. Как же с сеньей Фраскитой?..

— Сенья Фраскита пыталась меня убить. Это все, чего я добился, следуя твоим советам. Можешь быть уверен: я тебя повешу завтра утром!

— Что-нибудь да не так, сеньор коррехидор! — заметил альгвасил.

— Почему ты так думаешь, болван? Потому что я лежу здесь обессиленный?

— Нет, сеньор. Я потому так думаю, что, когда сенья Фраскита поехала в город за врачом, она вовсе не показалась мне такой жестокой…

— Святый боже! Ты уверен, что она поехала в город? — воскликнул вконец перепуганный дон Эухенио.

— По крайней мере она сама мне так сказала…

— Беги, лети, Гардунья!.. Ах, я погиб безвозвратно!.. Знаешь, зачем сенья Фраскита отправилась в город? Все рассказать моей жене!.. Уведомить ее, что я здесь!.. Ах, боже мой! Боже мой, как же это я раньше не догадался? Я думал, она помчалась в село искать мужа, а муж в надежных руках, — стало быть, мне наплевать! Но раз она в город!.. Гардунья, беги, лети… Ты ведь всегда был скороходом, спаси меня! Добейся, чтобы эта ужасная мельничиха не проникла в мой дом!

— А если я добьюсь этого, ваша милость меня не повесит? — насмешливо спросил Гардунья.

— Не только не повешу — я подарю тебе сапоги: они мне велики, но зато почти совсем новенькие. Я подарю тебе все, что захочешь!

— Коли так — лечу стрелой. Спите спокойно, ваша милость. Наваррку я засажу в тюрьму и через полчаса буду здесь. Когда нужно, я могу бегать быстрее осла.

С этими словами Гардунья сбежал по ступенькам вниз. Само собой разумеется, что именно во время его отсутствия здесь и побывал мельник, который увидел в замочную скважину всякие чудеса.