Треугольник

— Ладно, давайте выясним, что означает доброта, — со странной непонятной любезностью сказал он, скользнув взглядом по своим головорезам, потом снова посмотрел на Мартироса и заключил, прищурившись: — Возьмем его с собой, посмотрим, что такое справедливость и с чем кушают страх.

И Юнус, как из шкуры, выскочил из этого уже затянувшегося бездействия и, издав свой воинственный клич, прыгнул на коня.

Друзья последовали его примеру.

Хара-Хира посадил Мартироса на низкорослую кобылу, девушку посадил впереди себя, и они двинулись вслед за отрядом, замыкая шествие.

Пейзаж совершенно изменился. Сухие бесхитростные равнины сменились бархатной зеленью и самодовольными холеными горами. Даже воздух стал какой-то теплый, перенасыщенный, сытный.

И все разом изменилось для Мартироса. Словно не три дня прошло с тех пор, как он вышел из монастыря, а долгие годы. Куда он идет сейчас, зачем он с этими людьми, что им нужно вообще и что нужно им от него, Мартироса. В своем воображаемом мире Мартирос не предусмотрел таких событий и потому не чувствовал в полной мере, не ощущал окружающее. Он смотрел на двигавшихся впереди разбойников, на Хара-Хиру и девушку, что ехали за ним, и ему очень хотелось осмыслить все, уместить происходящее в голове, его чувства от этой неожиданной истории отступили, и только мозг работал четко. Во всем-всем сейчас Мартирос искал одну логику.

К вечеру в мире осталось два цвета, синий и красный.

Юнус придержал своего коня, дождался, пока Мартирос поравняется с ним. Мартирос почувствовал остроту момента.

— Говоришь, доброта — это справедливость?.. — пренебрежительно, испытывая Мартироса, сказал Юнус.

Дорого бы заплатил Мартирос, чтобы очутиться сейчас в каком-нибудь городе и разгуливать себе как ни в чем не бывало среди каких-нибудь, скажем, галлов. Он заметался, не зная, как себя вести, захотел осторожным обволакивающим взглядом усыпить, загипнотизировать Юнуса, но вдруг что-то щелкнуло внутри его, наверное, проснулось то самое второе «я» Мартироса, и Мартирос заговорил твердо, с убийственной улыбкой, свойственной этому второму «я», этому другому существу, скрытому в нем:

— Да, справедливость. И ум тоже.

Юнус удивился:

— Ум?.. — И расхохотался Юнус. — Как это ум?.. — И погрозил пальцем Мартиросу. — Хитрюга ты, лисица, шкуру свою хочешь спасти… Ум нужен только для того, чтобы отбирать у других то, что тебе приглянулось, чтобы грабить, не жалеть никого, не бояться, жить припеваючи, вот что означает ум. Что, не согласен?

На лице Юнуса блуждала улыбка, он был доволен своей речью. Но Мартирос был невозмутим. И отвечал так, как если бы был один:

— Нет. Хочешь, скажу, что я думаю обо всем этом?

— Говори, — сузил глаза Юнус.

Мартирос остановил лошадь и поднял кверху указательный палец. Подъехали остальные разбойники.

Мартирос вздохнул, набрал воздуху в легкие и начал:

— Когда-то, давным-давно, родился на свет… — он обвел всех взглядом, — человек по имени Бабишад… — он посмотрел на Бабишада. — Нет, не ты… это давно было… не ты, но очень на тебя похожий. Это был жестокий человек, храбрый, но глупый, прямо скажем, безмозглый… он всех хотел уничтожить… при одном только его имени людей бросало в дрожь… но шли дни, и он чувствовал, что все пустое, что придет время и он умрет, то есть перестанет существовать и от него ничего не останется, подумайте-ка сами, какая это страшная вещь — конец. И тогда Бабишад женился и породил двух сыновей. — И Мартирос показал на пальцах — двух. — Для своих детей он был готов на все, ему хотелось продолжаться в них после своей смерти… — Мартирос перевел дух. — Бабишад умер, каждый из этих детей женился и, в свою очередь, породил пять или шесть, не помню точно, детей. — Мартирос поднял в воздухе растопыренную пятерню и сделал знак Аль-Белуджи, чтобы тот последовал его примеру. Аль-Белуджи послушно растопырил пальцы. Мартирос продолжил: — Итак, Бабишад уже жил, продолжался в этих двенадцати людях. Потом каждый из этих двенадцати бабишадовских отпрысков женился и, в свою очередь, породил по пять-шесть детей…

Мартирос посчитал на пальцах и дал знак Юнусу, Бабишаду, Аламе, Мустафе и Хара-Хире, чтобы те тоже подняли в воздух пятерню. И, увидев разбойников с поднятыми руками, Мартирос повеселел.

— Вот уже Бабишад живет в ста людях… Да-а-а… Каждый из этих ста, в свою очередь, родил пять-шесть детей, и стало их, Бабишадов, таким образом пятьсот. Но по старой памяти они продолжали убивать других людей, не зная, что это их кровь, брат или даже отец… Бабишад жил в пятистах людях и сам себя убивал, потому что был смелым, храбрым, скажете?.. Нет, глупым был, ибо не убивать — разумно…

Он опустил руку, а разбойники еще продолжали стоять с поднятыми вверх руками, слова Мартироса медленно проникали в их сознание, и они стояли немного оторопевшие. Это воодушевило Мартироса, в глазах его мелькнуло что-то лукавое-прелукавое. Мартирос заметил эту перемену в себе, и ему стало неприятно (вот так вот и прет всегда из тебя вместе со всем хорошим всякая пакость). Потом Мартирос резко сказал каждому в отдельности, тыкая в каждого пальцем:

— Ты… ты… ты… ты никогда не смотрел человеку в лицо, когда убивал его?.. ты не заметил сходства с собой?.. не убиваешь ли ты самого себя?..

И все, как заговоренные, с поднятыми руками медленно повернули головы к девушке.

Первым очнулся Юнус и, улыбаясь, снова погрозил Мартиросу пальцем:

— Лисица… от трусости весь твой ум… Ты, может, еще скажешь, что мы с тобой тоже Бабишады?..

Юнус загоготал, ударил лошадь каблуками и пустил ее вскачь. И долго еще вдали слышался его хохот.

В сгущающихся сумерках едва можно было различить силуэты всадников. Всех в сон клонило, но больше всех хотелось спать Хара-Хире. А пленница мешала ему спать на ходу. Он ударил Мартиросову лошадь сзади — «Стой!». Хара-Хира снял девушку со своего коня и посадил ее к Мартиросу. Девушка обеими руками обхватила Мартироса за спину, и Мартирос почувствовал, что больше ни одной секунды он не будет один, сам с собой. Не оборачиваясь, он почувствовал ладонь девушки, каждый палец в отдельности… Потом почувствовал ее теплое дыхание и колени, изредка касающиеся его.

— Как тебя звать? — шепотом спросил Мартирос, но ответа не получил, а, может, не расслышал, потому что в ту же минуту раздался окрик Юнуса:

— Пошевеливайтесь!.. Порожняком едем, позор!..

Хара-Хира стегнул сзади Мартиросову лошадь.

— Пошевеливайся, н-но-о-о…

Алама встревоженно кружил вокруг Юнуса, потом приблизился к нему:

— Они мешают нам… прикончить их надо, Юнус…

Юнус покачал головой — «нет».

Алама посмотрел на Юнуса пристально и захотел понять его.

— Думаешь, они похожи на нас?.. — осторожно спросил он и, не получив ответа, продолжал: — Девушка и наш Мустафа на одно лицо, ты заметил?

Юнус сделал вид, что не слышит его, Алама медленно отъехал.

Немного погодя к Юнусу подъехал Хара-Хира и сказал ему, помотав головой:

— Ну-ка, Юнус, на мои уши взгляни…

Юнус удивился:

— Что тебе нужно?..

Хара-Хира показал на свои уши.

— Ну? — недовольно пробормотал Юнус.

— Целый день смотрю на уши Мартироса… Еду за ним и смотрю… Точь-в-точь как мои…

Юнус сердито стегнул коня Хара-Хиры:

— С ума все посходили!..

Поздно вечером добрались до какого-то села. Все разом повеселели и припустили лошадей, но, приблизившись к деревне, даже не войдя еще в нее, увидели, что она пустая. И что жители ее ушли не только что, а покинули ее давным-давно: это была старая византийская деревня. Даже плодовые деревья здесь успели сделаться дикими.

Они переночевали в этой пустой деревне.

Хара-Хира на ночь забрал девушку к себе, а утром снова привел и усадил Мартиросу за спину. Усадил и улыбнулся. Мартирос то и дело ловил на себе взгляд Юнуса. Тот словно хотел выведать что-то у Мартироса, не спрашивая его, без слов, что-то выяснить для себя.