Тревожные будни
Шрифт:
— Говорю, не помню, значит... Там на книжке, конечно, написано было... Откуда знать, что ОБХСС этот... то есть аферисты, значит, придут... — И она пускает слезу.
— Успокойтесь, Екатерина Федоровна, — говорит Тихонов. — Тут слезами делу не поможешь... Вы кем работаете?
— Оператор я, — Пачкалина понемногу успокаивается. — В котельной, значит, в газовой...
— Так... Попросту говоря, кочегаром. Тогда объясните мне вот что... Приходят к вам якобы из милиции, производят обыск и изымают тысяч на десять ценностей. И вы — рабочий человек, честная
— А что, драться мне с ними, что ли?
— Драться ни с кем не стоит, — миролюбиво говорит Тихонов. — Я к тому веду, что жулики эти и мысли не допускали, что вы живете на зарплату кочегара...
— А вы моих денег не считайте! Я по закону живу, не нарушаю!
— Вы бы вот с жуликами таким макаром разговаривали, — говорит Тихонов. — Тем более что мне удалось узнать, чьи это были деньги на книжках. А это уже немало...
— Как это, значит, понимать «чьи»?! — забулькала Пачкалина. — Мои, как говорится, мои!..
— Нет, — Тихонов покачал головой. — Это не ваши деньги, это деньги Николая Сергеевича...
— Это что же вы такое говорите, значит?.. Не знаю я никакого Николая Сергеевича, — медленно тянет Пачкалина, и на лице ее смятение.
— Ну как же не знаете? — перебивает Тихонов. — Дружок ваш старый, мужчина положительный, богатый, который ходил к вам, ходил, а потом пропал... Мне все это ваши соседи только что рассказали...
— Соседи расскажут, чего, как говорится, не было...
— Было, чего там «не было»! Так вот: вносил Николай Сергеевич свои деньги на предъявительские вклады и вам книжки отдавал. Поэтому вы и не знаете, в какие сберкассы... Так?
— Не знаю я, как говорится, ничего такого...
— Очень даже хорошо знаете. Вы мне лучше подробнее о нем расскажите. Ведь он сидит сейчас? А?
— Вона! — оторопело восклицает Пачкалина. — Да чтой-то такое вы говорите-то?..
— Послушайте, — произносит Тихонов, — мне это надоело. Я ведь могу и так его найти...
— Это как же? — оживляется Пачкалина.
— Очень просто. Дам запрос по всем местам заключения: какой Николай Сергеевич с такими-то приметами содержался в течение последних двух лет. Потом покажу фотографии вашим соседям, и все... Но у меня и так дел выше головы... Впрочем, если вы не хотите мне помочь, то... — Тихонов поднимается и убирает бумаги в папку.
— Погодите, — решается Пачкалина. — А Николай Сергеевичу, как говорится, от этого вреда не будет?
— А какой ему может быть вред, когда он осужден, ну?
— Ладно, значит, скажу... — начинает со вздохом Пачкалина. — Обоймов его фамилия. Николай Сергеич, точно... С 23-го года... Семья, как говорится, у него... Да... Но он с женой жить не хотел... Больная она... как говорится... Жениться на мне обещал... — И Пачкалина вдруг начинает плакать, искренне, горько, по-настоящему.
Из соседней комнатушки раздается заливистый храп — «Хена» так и не дождался конца разговора.
— Анна Петровна, мне кажется, вы не улавливаете, о чем я вас спрашиваю. — Тихонов беседует
с Поздняковой в лаборатории.— Я боюсь, что это вы не улавливаете, — сдержанно говорит Анна Петровна. — Я повторяю: ничего дурного об Андрее Филипповиче я вам сказать не могу...
— Ладно, — говорит Тихонов. — Но почему же вы с ним не разводитесь, раз семья фактически распалась?
— Это вас ни в коей мере не касается! — сухо отвечает Позднякова. — Я ни у кого советов не спрашивала а спрашивать не собираюсь...
— Да, конечно! — резко говорит Тихонов и садится напротив Поздняковой.
В этот момент между ними на короткое время возникает удивительная телепатическая способность общаться без слов, потому что думают они об одном и том же.
«Ты несчастлива?» — как будто издали звучит голос Тихонова. «Я уже привыкла...» — отвечает голос Поздняковой. «Разве он плохой человек?» — «Он хороший человек, добрый и честный». — «Но ты не любишь его...» — «И никогда не любила...» — «Из-за того, что он некрасив?..» — «Из-за того, что он такой, какой он есть...» — «И всегда так было?» — «Всегда. Но я вышла за него в семнадцать лет и не знала, что бывают другие и по-другому...» — «Ты любишь кого-то другого?» — «Не знаю...» — «Он хороший?» — «Не знаю. Но с ним мне интересно. С ним я чувствую себя женщиной».
Отзвучал этот безмолвный диалог, и больше ни о чем Тихонов спрашивать Позднякову не может. Он смотрит в ее неподвижное, померкшее лицо, и она говорит еле слышно:
— Не ищите в нашей жизни никаких демонических страстей. Все просто и грустно... В некоторых веществах от времени накапливаются катализаторы, они начинают очень незаметную реакцию разложения... И она идет тихо, спокойно, пока однажды не происходит... взрыв.
— Жаль, что вы так скупо обо всем рассказываете. Вы очень могли бы помочь нам, — говорит Тихонов, вставая. — И чувствует мое сердце, нам придется встретиться еще раз.
Беда, войдя в человеческий дом, делает похожими все жилища — богатые и бедные, красивые и безвкусные. Распахнуты двери шкафов, на кровати, на стульях, на полу — всюду какие-то бумажки, выдвинутые из своих мест ящики, разворошенное белье, книги...
Тихонов сидит среди этого разорения и допрашивает очередную потерпевшую. Два ее сынишки — один десяти, другой пяти лет — от испуга забились в угол. А сама хозяйка держится хорошо.
— Нет, нет! — говорит она с достоинством. — Кроме этих ста двадцати рублей и моего золотого кольца, они ничего не взяли... А что еще у меня взять?..
И только руки ее, красивые и ухоженные, то сжимаются в кулаки, то быстро разжимаются.
Тихонов открывает блокнот и пишет:
«Рамазанов Г. П., коммерческий директор «Рыболова-спортсмена».
Потом отрывает листок, подзывает к себе молодого участкового, протягивает ему бумажку и шепчет:
— Позвони в ОБХСС, номер 94—16, капитану Севостьянову. Спроси, так ли зовут его клиента, который подался в бега.
— Слушаюсь! — участковый выходит.