Тревожные ночи

Не задерживаясь, мы обошли минированный участок и снова вышли на шоссе. Примерно через час мы добрались до первого села. Возле околицы нам встретилась группа ребятишек. Любопытные и испуганные, они стояли, готовые сорваться с места в любое мгновение. Но мы с ними быстро договорились, и они повели нас к немецким орудиям, спрятанным под ивами. Заржавленные, грязные, орудия все были приведены в негодность: затворы сняты, стволы исковерканы.

Мы прошли через село, не встретив по пути ни души, словно оно было пустым. Но перед домом, где располагалась сельская управа, мы увидели трех низкорослых, толстых, неповоротливых чехов в грубошерстных костюмах. Мы заметили их еще издали, когда они неуклюже перебирались через канаву, подталкивая друг друга, перепуганные, словно им предстояло вступить сейчас в бой. Все трое остановились посреди шоссе, больше поглядывая назад, на раскрытые ворота управы, чем вперед, на нас. Самый пожилой из них, в кожаной шапке, прижимал к груди какую-то бумагу. Увидев нас, он опустил руку с бумагой и недоуменно переглянулся со своими спутниками. Встреча явно разочаровала старика. Очевидно, он полагал увидеть огромное войско, с сотнями орудий и пулеметов, гордо восседавшее на танках и автомашинах, от грохота которых гремело бы шоссе и дрожали бы стекла в окнах… А увидел горстку ободранных, усталых бойцов, меньше самого крошечного из немецких подразделений, с которым приходилось им встречаться, марширующим «гусиным шагом», под командованием какого-нибудь надутого фельдфебеля.

Когда мы подошли к ним вплотную, все трое чехов сняли фуражки.

— Добро пожаловать, — робко приветствовал нас старик с бумагой и замолчал, явно не зная, что говорить дальше. Позднее, извиняясь, он признался мне, что всего несколько часов назад стал старостой — его выбрали крестьяне на место прежнего, ушедшего с гитлеровцами.

— Есть еще немцы в селе? — спросил я чеха.

— Нет, господин офицер! — ответил старик по-немецки. — Нет! — повторил он, для большей убедительности отрицательно качнув головой. — Последняя машина прошла под утро, часа в четыре…

— Значит, они опередили нас на пять часов, — быстро подсчитал я в уме. — Да еще на машинах!

— А оружие, патроны есть?

— Нет. Ничего нет! — заверил старик. — Все немцы позабирали… Даже охотничьи ружья…

— Хорошо, — закончил я разговор. — Все, что найдется из оружия и боеприпасов, сносить в управу… Вы, — я ткнул пальцем старика в грудь, — отвечаете за спокойствие села.

Старик козырнул, а я дал знак бойцам продолжать путь. Но не успели мы сделать и несколько шагов, как услышали за собою крик.

— Господин офицер! Господин офицер! — старик бежал за нами, протягивая мне бумагу. — А что нам делать?

— Что делать? Да что хотите! — пожал я плечами. — Вы свободны!

Но старик продолжал показывать мне свой клочок бумаги, явно неудовлетворенный таким ответом. Я взял у него из рук бумагу и быстро пробежал ее. Это была заранее приготовленная речь для встречи с нами, где мы величались «героями» и «освободителями». Я вернул старосте его бумагу и, успокоительно потрепав по плечу, сказал:

— Подождите, скоро подойдут наши. Сохраните ее для них.

Все трое чехов остались стоять посреди шоссе. А мы продолжали путь. У ворот какого-то дома мы увидели развевающийся немецкий флаг со свастикой. От нашего дозорного, поджидавшего нас здесь на шоссе, мы узнали, что в этом доме помещался командный пункт гитлеровской артиллерии. В суматохе бегства немцы забыли о флаге, а из жителей села никто не отважился снять его. Пока я это понял, флаг уже лежал распростертый на земле, и бойцы с наслаждением топтали его ногами, чертыхаясь и проклиная гитлеровцев.

Так и остался он лежать, растерзанный, посреди шоссе, а мы, перескочив через придорожную канаву, скорым шагом двинулись дальше вдоль каменных заборов крестьянских дворов.

Только когда мы уже подошли к самой околице, жители села стали выглядывать из ворот и окон — старики, женщины, дети. В их взглядах мы читали то же недоумение, что и у старика старосты. Они словно спрашивали нас: «Да как же вам удалось одолеть немцев?»

Вдруг из каких-то ворот выскочил на улицу ребенок и замер, испуганный. Чионка подхватил его на руки и стал ласково гладить по кудрявым белокурым волосам. Мы вывернули все карманы, чтобы угостить маленького чеха. Но с трудом отыскали лишь зачерствелый солдатский сухарь и несколько запыленных кусочков сахару.

Мы шли после того несколько часов подряд, но так и не догнали немцев. Изредка нам снова попадались на шоссе и в придорожных канавах брошенные поломанные винтовки, пулеметы и орудия без затворов, ящики с боеприпасами, рассыпанные гранаты…

— Все повыбрасывали, чтобы легче было драпать, — говорили бойцы.

После полудня мы вступили в другое село, маленькое и бедное. Оно казалось таким же пустым, как первое. Здесь даже староста не вышел нам навстречу. Я сам направился в здание управы и застал там несколько крестьян, окруживших человека, который говорил по телефону. Услышав наши шаги у дверей, крестьяне испуганно повернули к нам лица и застыли, прижавшись к стене. Я взял из рук говорившего трубку и приложил к уху. На другом конце провода кто-то тихим дрожащим голосом говорил по-чешски.

— С кем вы разговаривали? — спросил я.

— С соседним селом, — ответил крестьянин, немного успокоившись. — Им тоже удалось спастись… Последние немцы ушли оттуда перед полуднем…

Я попросил его передать жителям села, что мы скоро будем у них. А затем послал одного из парней, застывших у стены, за старостой. Он явился мгновенно — я едва успел выпить стакан воды. Это был человек уже в летах, но еще крепкий, с продолговатым смуглым лицом и блестящими глазами, но несколько хмурым взглядом. Он приветствовал нас очень уверенно, с достоинством. Стараясь умерить свой слишком громкий и резкий голос, он сообщил, что не его вина в том, что он был старостой при немцах, — крестьяне заставили его занять эту должность против его воли.

— Да, мы его заставили, — выскочило несколько человек в его защиту. — Чтобы немцы не назначили своего.

Я их успокоил и сказал старосте, что отныне он отвечает за спокойствие села. Не задерживаясь дольше, мы двинулись в путь. Староста и крестьяне проводили нас до околицы.

* * *

Под вечер мы пересекли третье село, все еще не нагнав немцев. Смеркалось, и мы решили заночевать под сенью молодых ив, посаженных по обе стороны шоссе. Тут, в поле, мы были в большей безопасности, чем в любом другом месте.

В ивняке нас поджидал один из дозорных. Он задержался, чтобы предупредить, что на обочине дороги немцами брошено несколько грузовых автомашин. Приказав всем быть наготове, я с Чионкой и дозорным пошел вперед по шоссе. Скоро мы увидели брошенные машины. Здесь было около полудесятка грузовиков с разбитыми моторами и сожженными шинами.

— У них вышел бензин! — обрадовался Чионка. Мы вызвали всех к машинам. Наспех поужинав тем, что еще оставалось в наших ранцах, бойцы улеглись в канаве, натаскав в нее всякого тряпья из грузовиков. Но я никак не мог заснуть. Снова одолевали меня тревожные мысли. Я не понимал немцев. «Какого черта они бегут? — задавал я себе вопрос. — Вся Германия оккупирована. Берлин капитулировал. Союзные войска встретились на Эльбе. Куда они бегут? Зачем? Чтобы перегруппироваться где-нибудь в горах? Может быть: отход их был достаточно организованным».

За целый день нам не удалось взять в плен ни одного немца. Не встречали мы больше и брошенного оружия. Определенно, они где-то перегруппировываются. Меня снова охватила злоба и ненависть к гитлеровцам… Не передохнув и часа, я приказал будить бойцов.

— Мы должны преследовать их по пятам, — повторил я им слова полковника. — Сейчас, когда они бросили свои машины и идут, как мы, пешком, мы сможем нагнать их. Так оно и произошло. Всю ночь шли мы форсированным маршем по шоссе, позволяя себе лишь редкие и короткие передышки. Пересекли еще два села, молчаливые и пустынные, погруженные в ночную тьму, встретив лишь несколько групп перепуганных селян. Под утро нас снова остановил наш дозор. Шоссе в нескольких стах метрах отсюда спускалось в ложбину.