Трезуб-империал
Шрифт:
Вилок не было. Лейтенант попытался подхватить вареную картофелину ложкой. С первого раза это ему не удалось, и картофелина развалилась.
— Килька? — предложил Сквира, стараясь не смотреть на Козинца.
— Да, спасибо, — отозвался Сурат Бахтиерович.
Капитан снял крышку с предварительно открытой банки и принялся выкладывать пропитавшиеся томатным соусом кусочки рыбы на общее блюдо.
— Те же кильки, что и в доме Рыбаченко?
Сквира кивнул.
— Ну конечно! Других здесь, наверное, и не купишь, — заметил киевский гость.
Северин Мирославович покосился на Козинца.
Икрамов проследил за его взглядом, но ничего не сказал. Взял из рук капитана банку и положил несколько килек в тарелку Василя Тарасовича.
— Я пас, — с трудом выговорил Козинец. Он помассировал лицо, нащупал на тарелке огурец и откусил от него добрую треть. — Я уже ничего не буду. Просто посижу. — И замолчал, разглядывая свои ботинки.
— Товарищ Кранц-Вовченко, — продолжал Икрамов, — партиец с пятидесятилетним стажем. Начинала еще в Коминтерне. Когда закончилась война, на которой Марта Фаддеевна совершила, не побоюсь этого слова, настоящий подвиг, она продолжила свою карьеру в качестве ученого-историка. И весьма преуспела на этом поприще, защитила докторскую, стала профессором, сделала несколько открытий…
Сквира, прошедший школу общения с Чипейко, насторожился. Слишком долго и пространно Сурат Бахтиерович говорил о человеке, которому в этом деле отведена скромная роль эксперта по нумизматике.
Икрамов немного отхлебнул из своего стакана с чаем.
— Насколько разумно отвлекать от дел нашими сиюминутными заботами товарища Кранц-Вовченко? Может, стоит привлечь кого-то другого?
— Она не против, — осторожно ответил Сквира.
— Я ни секунды не сомневался в ее самоотверженности. Однако вопрос остается открытым…
— Она хорошо знала Реву, — пояснил Северин Мирославович, — была одной из последних, кто с ним общался, знакома с его коллекцией…
Козинец поднял голову и посмотрел на него невидящими глазами.
— Пойду-ка я умоюсь, — он поднялся, постоял немного, будто примериваясь, и довольно твердым шагом направился к двери.
— У вас есть сахар, капитан? — спросил подполковник, отводя взгляд от Козинца.
Сквира протянул Сурату Бахтиеровичу пачку рафинада. Тот бросил в стакан несколько кубиков.
— Замечательно! — он втянул носом струившийся над чаем аромат.
Дверь за Василем Тарасовичем хлопнула.
— Мне импонирует ваша манера не спешить с обвинениями, — сказал Сурат Бахтиерович. — Без твердых фактов действительно не стоит…
И тут вдруг Сквира понял, зачем Икрамов затеял этот разговор.
— А если будут твердые факты?
Подполковник улыбнулся.
— Вам досталось очень интересное дело, товарищ капитан. Многие, очень многие позавидовали бы вам. Такая монета!
— Мне она уже снится…
— Почти тридцать граммов радиоактивного золота. Запретный трезуб запретных украинских националистов. Упоминание несуществующего государства Малая Русь-Украина. Имя несуществующего короля Максима III. Смею предположить, что оба убийства будут раскрыты, когда станет известно, откуда взялась эта монета.
Сквира кивнул.
— Я хотел бы показать монету Кранц-Вовченко, — сказал он после минутной паузы, в течение которой они оба пили чай
в полной тишине. — Пришло время узнать ее мнение.В коридоре послышались шаги, дверь отворилась, и в комнату вошел Козинец. Волосы у него были мокрые. На ногах он держался заметно увереннее.
— Давайте, — вдруг согласился подполковник. — Ей и Часныку. Мне хотелось бы познакомиться с ними обоими. Очень интересные люди!
Пятница, 24 сентября 1982 г.
Володимир, центр города, 08:10.
Опять моросило. Струйки воды медленно стекали по витрине кондитерской. Открывалась она только в десять.
Порыв холодного ветра внезапно ударил прямо в лицо капитана, залепив глаза крупными каплями дождя. Кисти рук, выглядывавшие из-под рукавов куртки, мгновенно намокли. Кожа покрылась мурашками. Вода постепенно забиралась в обувь. Носки намокли, пальцы ног сковало холодом. При каждом шаге в носах туфель неприятно чавкало.
Северин Мирославович плотнее прижал к подбородку поднятый воротник куртки и, прикрываясь зонтом, перебежал к соседней двери. Ресторан «Дружба» начинал работать еще позже — в двенадцать.
За пять дней Сквира так и не смог понять, где в этом городе можно позавтракать. Неужели только в центральном гастрономе с его томатным соком и кирпичами вчерашнего черного хлеба? Об автостанции с ее жуткими запахами и устрашающим ассортиментом буфета вспоминать вообще не хотелось…
Тяжело вздохнув, капитан медленно побрел обратно в гостиницу. Пить чай из трехлитровой банки.
В конце квартала сиял электрическим светом стеклянный павильон фотоателье. Когда Сквира шел в кондитерскую, мастерская еще была закрыта. Сейчас же там горели с полдесятка ламп, и их теплое сияние так сильно контрастировало с серостью дождливого утра, что Северин Мирославович невольно остановился у витрины.
Внутри, в тепле и уюте, сидела за своим столом Богдана. Она опять читала. На ее волосах поблескивали невысохшие еще капли воды. Чтобы согреть озябшие руки, девушка сжимала и разжимала тонкие пальцы.
Ветер налетел на Сквиру и попытался вырвать из его рук зонт. Черное полотнище резко дернулось, и это привлекло внимание Богданы. Она подняла голову, увидела через стекло капитана и широко улыбнулась.
Северин Мирославович улыбнулся в ответ.
Богдана вскочила с порывистостью юности, подбежала к двери и распахнула ее.
— Заходите! Быстрее! Вы же совсем промокнете!
Сквира, играя мужественность и равнодушие к непогоде, повел плечами. Будто в раздумье, неторопливо, нарочито медленно взглянул на часы. И переступил через порог.
— Разве родители не объяснили вам в детстве, что гулять под холодным дождем в такой ветер… — заговорила Богдана, но махнула рукой и рассмеялась. — Ну, давайте, снимайте куртку! Вы же мокрый насквозь!
За спиной капитана звякнула, закрывшись, дверь.
Богдана поборолась немного с зонтом, наконец, сложила его, и на пол ливанула вода. Девушка автоматически отстранилась, склонившись, будто в поклоне, и вытянув руку с зонтиком в сторону. Выглядело это потешно, и Сквира невольно рассмеялся. Он взял зонт из ее рук и поставил в угол, к входной двери.