Три аксиомы

Влезли в троллейбус, поехали вдоль леса. Измайловский поселок, вернее новый крупный населенный район столицы, протянулся во всю длину лесной опушки. Все поперечные улицы, которые мы пересекаем, едучи в троллейбусе, упираются в лес — входи туда по любой. Но раз посоветовали ближе Тринадцатой не сходить, стало быть, есть резон ехать туда.

Совет оказался правильным. От Тринадцатой улицы легко попасть в один из заречных участков и найти «красивые места».

Но мы никуда не пошли, не стали разыскивать красоты. То, что мы увидели в самом начале, подавило своим безобразием. Нашим вниманием овладел невообразимо изреженный древостой. Сосна от сосны, дуб от дуба стоят чуть ли не за полкилометра. А весь оголившийся от деревьев пустырь заставлен изумляющим скопищем исполинских сосновых пней. На один из них мы уселись вшестером, расположившись звездочкой спинами друг к другу, и настолько обширен пень, что нам не тесно, еще можем несколько человек приютить.

Я сказал племянникам, что вот попираю задом остатки роскошного леса, которым любовался в молодости. Ничто не вечно под луной. Был лес, остались пни.

Моя молодежь никогда прежде не видела таких громадных пней и в таком изобилии. Читали только в романах. Ребята потрясены, кипят негодованием, высказывают самые нелестные замечания в адрес злостных истребителей леса и нерадивых его охранителей. Я им отвечаю, что нельзя так судить с кондачка, надо разобраться в каждом отдельном случае. Пень пню рознь. Случается так, что и пни бывают неизбежны. Я предложил поговорить со здешними лесниками.

Домик лесной охраны оказался невдалеке, напротив Пятнадцатой улицы. Мы познакомились с лесниками, в том числе со старейшим из них — Григорием Суржаниновым, которого все здешние работники называют «дядей Гришей». Он рассказал, что работает со дня передачи массива из Гослесфонда городу Москве. В самом начале 30-х годов ближняя часть леса, примыкавшая к Окружной железной дороге, была обнесена оградой и названа парком культуры и отдыха; там построили всякие качели и аттракционы, на пруд спустили лодки для катания, установили продажу входных билетов. А здешняя отдаленная часть оставлена в резерве, но, по сути дела, впоследствии тоже превратилась в парк, только без ограды и входных билетов. До войны больше народу ходило в огороженный парк культуры, потому что туда ближе было от трамвая. А когда построили метро да протянули до Первомайской, народ бросился в отдаленную часть, потому что парк культуры оказался в стороне от метро, а здесь Первомайская станция расположена прямо на опушке. Да еще поселок построили на 200 тысяч. Ну, однако, есть участки, куда речка Серебрянка народ не пускает; там древостой сохранился лучше.

Тут в беседу вмешалась моя молодежь:

— Опять начнете про многолюдье да топчущие ноги. Про это мы слыхали. Скажите лучше, почему у вас такие безобразия творятся!

Дядя Гриша опешил:

— Хвастать не можем, что все у нас отлично. Бывают промашки. Но чтобы вопиющие безобразия творились? Этого нет. Преувеличиваете, молодые люди. Говорите, что такое страшное увидели?

— Все деревья срублены, одни пни остались. Почему позволяете? Где у вас глаза?

— Да мы сами спиливаем! И давно уже. А начиная с 1952 года по пять, по шесть тысяч дерев в год.

— Сами? — изумились мои племянники. — Так ведь вы поставлены хранить лес, а не пилить.

— И храним и пилим, — ответил дядя Гриша. — Э, да вы, я вижу, ничего не понимаете. Тогда могу показать. Я на ходьбу не ленивый. Пройдемте со мной чуток.

Дядя Гриша повел к сосне и указал:

— Вот. Видите затески на стволе и номерки? Предназначена в рубку. А вот рядом другая, тоже затески, тоже в рубку.

— Но почему же? — удивились мои племянники. — Зачем же их рубить?

— Поглядите наверх. Сосны мертвые, нет на них ни одной хвоинки.

И в самом деле, торчат у сосен сухие голые сучья. Ребята задирают головы, внимательно рассматривают. Заметив их смущение, лесник с иронией в голосе начинает отчитывать:

— Так где же, молодые люди, вы увидели безобразие? По-вашему, надо такие деревья хранить, а не пилить? А знаете ли вы, что оставлять умершее дерево в лесу так же недопустимо, как покойника гноить на его постели без погребения. На мертвом дереве разводятся жуки-короеды да черные усачи и происходит всякая зараза. Его обязательно надо спилить и увезти из лесу.

— Почему они умерли? — растерянно спрашивают ребята.

— От старости. А в нашем лесопарке хвойные деревья умирают и преждевременно. Конец им приходит, последние спиливаем. Мы находимся на восточной окраине Москвы. Ветры чаще всего дуют с запада, наносят к нам дым со всей Москвы. Лиственные деревья переносят копоть почти безболезненно, а хвойным трудно. Каменноугольная зола да сернистый газ для них губительны.

Почему лиственные переносят легче?

— Береза, липа, дуб, клен, вяз каждый год выбрасывают свежий лист. А у сосны и ели хвоинка живет несколько лет, вот она и засаривается. Еловая хвоя в нормальных условиях при чистом воздухе способна прожить до семи лет, а в нашем лесопарке успевает прокоптиться в два года. Дерево принуждено часто выращивать новую хвою, тратит на это силы и быстрее старится. Елка засыхает у нас в 60–70 лет. Ее уже не осталось. Сосна крепче. Много спилили в прошлые годы таких, которые прожили больше двухсот лет. Теперь и сосна кончается. Из хвойных у нас хорошо живет одна только лиственница, она каждый год меняет хвою, и ей никакой дым нипочем. Мы сейчас налегаем на посадки лиственницы. Очень красивое дерево, светлое, радостное.

Я спросил:

— Вы ведете посадки?

— А как же! Сажаем 12 тысяч в год. Шесть тысяч вырубаем, двенадцать тысяч сажаем. Да разве вы не видали?

Я сказал, что мы пришли через Тринадцатую улицу и ничего пока не видали, и спросил, есть ли естественное возобновление молодняка от самосева.

— Естественного самосева бывает много, особенно дубочков, да ведь ничего от него не остается, все вытаптывают. Народу — сила. Если какой дубочек летом уцелеет, зимой лыжники прикончат.

— Но как же в таком случае сохраняются ваши посадки?

— Огораживаем, строим заборы вокруг площадок молодняка. Ну, однако, лезут и через заборы. Бывает иногда хулиганство, озоруют мальчишки. Уши им за это следует драть. А все-таки молодые наши посадки сохраняются. Кто самые злые враги молодняка? Лыжники! А с лыжами через изгородь не перелезешь.

— Значит, будет ваш парк существовать?

— Какие могут быть сомнения? — оживился дядя Гриша. — Красивый будет парк, разнообразный, составленный из устойчивых против дыма пород. Ну, конечно, сейчас такой момент: смена древостоя. Старый отмирает, надо заменять новым, а тут публика толчется, мешает нарождению нового поколения своими ногами. Но мы беремся за это дело руками, исправляем. Руки оказываются сильнее ног. Да вы сами посмотрите! А мне пора.

Мы поблагодарили за беседу и пошли по парку. Все оказалось в точности так, как рассказывал лесник. Посадки молодняка произведены на большой площади. Они начаты в 1946 году — нет необходимости объяснять эту послевоенную дату — и велись в строгой последовательности. Сажали сначала там, где нужнее, где древостой наиболее изрежен.

В первую очередь за Шестнадцатой улицей был засажен сосной и березой квадратный километр совершенно оголившейся поляны, которая когда-то была под лесом, а в военные годы превратилась в картофельный огород. Теперь там стоят вполне окрепшие молодые деревца, а когда подрастут еще больше, будет прекрасный парк.