Три билета до Эдвенчер

В тот самый момент, когда я рассчитывался с последним из ребятишек, раздался дикий звенящий хохот и мы увидели краснохохлого дятла. Он пролетел над поляной и скрылся в чаще леса.

– Ой! – вскрикнул я. – Хочу одного такого! Разумеется, дети не поняли моих слов, но мои жесты и просительная, умоляющая интонация говорили сами за себя. Они засмеялись, закивали, затопали ногами и затараторили между собой, и это вселило в меня надежду, что дятел у меня будет. Когда ребятишки ушли, я принялся строить клетки для вновь приобретенных животных. Это была долгая работа, и к тому времени, как я ее закончил, издали послышался слабый рокот мотора. Лодка возвращалась, и я вышел на берег встречать Боба с пекари.

Вот показалась лодка. Боб и Айвен с напряженным выражением лиц сидели спиной к спине на большом ящике, стоявшем на палубе-крыше. Вот лодка ткнулась носом в песок, и Боб, не трогаясь с места, просверлил меня взглядом.

– Достали? – нетерпеливо спросил я.

– Спасибо, достали, – ответил Боб. – Как выехали из деревни, только и делаем, что удерживаем ее в этом проклятом ящике. Похоже, ей не очень-то нравится сидеть взаперти. Если я не ослышался, речь шла о ручном животном? Да что там, я просто отлично помню, как ты говорил, что она ручная. Только поэтому я согласился за ней поехать.

– Но ведь мальчик и вправду говорил, что она ручная.

– Мальчик ошибся, – холодно отозвался Боб. – Эта тварь, по-видимому, страдает клаустрофобией. Мы быстро перенесли ящик с лодки на берег.

– Берегись, – предупредил Боб. – Она уже расшатала несколько планок сверху.

В этот самый момент пекари подпрыгнула в ящике, и результат был таков, будто ящик долбанули изнутри кувалдой. Планки так и брызнули во все стороны. В следующую минуту ощетинившаяся, разъяренная свинья выдралась наружу и, свирепо фыркая, понеслась вскачь от берега.

– Вот! – сказал Боб. – Я так и знал!

На полпути между берегом и деревней пекари повстречалась с кучкой индейцев и заметалась среди них, яростно визжа и кусая их за ноги; ее острые, в полдюйма клыки так и клацали, когда она смыкала челюсти. Индейцы бросились к деревне, свинья за ними, мы с Айвеном за свиньей. Когда мы добежали до деревни, она была пуста, словно вымерла, а свинья наскоро закусывала какой-то снедью, подобранной под пальмой. Мы, как нам казалось, совершенно неожиданно нагрянули на нее из-за угла хижины, но она и ухом не повела. Бросив еду, она ринулась прямо на нас с таким чавканьем и визгом, что у нас кровь в жилах застыла. Следующие несколько мгновений прошли в тихом ужасе: пекари кружила вокруг нас, визжа и молотя челюстями, а мы с Айвеном прыгали как ненормальные, проявляя быстроту и грациозность под стать любой балерине. В конце концов свинья, решив, что мы для нее слишком увертливы, отступила в промежуток между двумя хижинами и заняла там позицию, издевательски хрюкая в нашу сторону.

– Обойди хижину и сторожи ее там, – задыхаясь, проговорил я. – А я буду держать ее здесь.

Айвен исчез за углом хижины, и тут я увидел мистера Кана; он вразвалочку колыхал по песку в нашу сторону, и в голове у меня мелькнула злорадная мысль.

– Мистер Кан! – позвал я его. – Вы нам не подсобите?

– Разумеется, шеф, – просиял он. – Что от меня требуется?

– Стойте здесь и сторожите вот этот проход, ладно? Там пекари, ее нельзя выпускать. Я мигом вернусь.

Мистер Кан подозрительно воззрился на пекари, а я добежал до нашей хижины, достал толстый брезентовый мешок и тщательно обмотал им свою левую руку. Затем во всеоружии вернулся на поле битвы. Здесь я, к своей великой радости, увидел, что мистер Кан, тяжело пыхтя, носится вокруг пальм, а на пятках у него висит свинья. К моему разочарованию, при виде меня пекари сразу же прекратила преследование и снова отступила в проход между хижинами.

– Бог ты мой! – произнес мистер Кан. – Какая свирепая свинья!

Он уселся в тени и стал обмахивать себя большим красным платком, а я протиснулся в проход между хижинами и стал медленно подступать к свинье. Она стояла совершенно неподвижно и следила за мной, время от времени клацая челюстями и тихонько похрюкивая. Подпустив меня к себе на шесть футов, она бросилась в нападение. Когда она подскочила ко мне, я правой рукой схватил ее за ощетиненный загривок, а левую, обернутую брезентом, сунул ей прямо в пасть. Она отчаянно заработала челюстями, но не смогла прокусить брезент. Тут я передвинул правую руку с ее загривка дальше к спине, крепко обхватил ее поперек жирного туловища и приподнял. Почувствовав себя в воздухе, она словно потеряла всю свою решимость, перестала кусать мою руку и жалобно завизжала, дрыгая своими коротенькими задними ножками. Я отнес ее к нашей хижине, подобрал для нее ящик покрепче, и вот уж пекари по уши ушла рылом в миску с рублеными бананами и молоком, фыркая от удовольствия. Отныне она никогда уже не устраивала нам таких представлений и не брала на себя роль Грозы джунглей, а даже наоборот, стала до смешного ручной. Один только вид миски, из которой ее кормили, исторгал у нее экстатически восторженное похрюкивание, некую чудовищную песнь, кончавшуюся лишь тогда, когда она зарывалась рылом в миску и набивала себе полный рот. Она любила, чтобы ее чесали, и, если почесывание длилось достаточно долго, заваливалась на бок и лежала неподвижно, зажмурившись и сладко похрюкивая. Мы окрестили ее Перси, и даже Боб полюбил ее, сильно подозреваю, главным образом потому, что он видел, как она гоняла мистера Кана вокруг пальм.

Бедный мистер Кан! Он так старался быть полезным и урвать себе долю славы при приобретении нового животного, пусть даже он не принимал никакого участия в его поимке. Но чем больше он скакал, колыхался и сиял улыбками, тем больше он нас раздражал. После случая с Перси, когда ему пришлось удирать от нее, он преисполнился непреклонной решимости восстановить свой престиж, который, он это чувствовал, был полностью утрачен. Он всеми силами пытался смыть с себя позор, но Перси была постоянным, живым, хрюкающим напоминанием о дне, когда он, великий охотник Кан, был обращен в бегство дикой свиньей на глазах всего честного народа. И вот настал день, когда мистеру Кану подвернулся случай покрыть себя славой, и он ухватился за него обеими своими жирными руками. Однако результат оказался весьма плачевный.

Дело было так. Мы с Бобом провели весь день на ручьях и вернулись домой усталые и голодные. Подходя к нашей хижине, мы с удивлением увидели мистера Кана, который, приплясывая, двигался по берегу навстречу нам, в равной мере сочась потом и торжеством. С закатанными, как у заправского трудяги, рукавами рубахи, в насквозь промокших ботинках и брюках, он с интригующим видом что-то прятал от нас в руке за спиной. Трясясь всем своим животом от несвойственной для него прыти и искрясь зубами на солнце, он, задыхаясь, проговорил:

– Шеф! А ну-ка, отгадайте, кого я поймал. А ну, попробуйте. Нипочем не отгадаете. Как раз то, что вы хотели. Вы с ума сойдете от радости. Я обещал вам его добыть – и вот, пожалуйста.

С этими словами он протянул мне свою огромную лапу – на ней лежало что-то бесформенное и липкое, сплошь покрытое пеной. Комок этот слегка трепыхался. Мы с Бобом молча глядели на него.

– Что это? – спросил наконец Боб.

– Как что? – явно задетый, отозвался мистер Кан. – Это один из тех плотников, которых мистер Даррел так хотел иметь.

– Что такое? – вскрикнул я. – А ну-ка, разрешите взглянуть.

Мистер Кан вложил странный предмет в мои руки, и он очень прочно прилип к ним. При ближайшем рассмотрении оказалось, что он действительно был некогда птицей.

– Что с ней случилось? – спросил я.

Мистер Кан объяснил. Дятел по каким-то одному ему известным причинам залетел днем в нашу хижину, и мистер Кан с величайшим присутствием духа ринулся ловить его сачком. Он гонялся за ним так, что у бедной птахи голова кругом пошла. Наконец удачным ударом мистер Кан сбил дятла, но, на его беду, у нас в хижине стоял большой кувшин с патокой, и дятел с роковой неумолимостью угодил прямо в него. Ничтоже сумнящеся, мистер Кан выудил птицу из кувшина и понес ее, капающую патокой с каждого перышка, к ручью, где принялся энергично оттирать и отмывать ее с помощью карболового мыла. Предмет, лежавший у меня на ладони и похожий на кусок тающего медового сота, весь покрытый розовой пеной, был очень красивой птицей до того, как мистер Кан приложил к ней руку. Уму непостижимо, как она прожила так долго; бедняжка скончалась у меня на ладони, в то время как мистер Кан с торжествующим видом заканчивал свой рассказ. Когда я сказал, что его добыча уже труп, и труп весьма неприглядный, он пришел в страшное негодование и уставился на птицу с таким видом, будто она нарочно, назло ему залетела в кувшин с патокой. Следующие два дня, уязвляемый нашими недобрыми замечаниями, он, крадучись, ходил по хижине с сачком в руке, надеясь, что ему снова представится случай отличиться, но второй дятел так и не появился. С тех пор, когда надо было заткнуть рот мистеру Кану, стоило завести разговор о дятлах и пекари – и он делался необыкновенно молчалив.

Глава восьмая Жаба с кармашками

Пожалуй, половину всего времени, что мы пробыли в краю ручьев, мы провели на воде. В сущности говоря, мы и жили-то на острове, со всех сторон окруженном сетью ручьев самой различной ширины и глубины, переплетавшихся в сложную систему водных путей. Вот и выходило, что обследовать окрестности можно было только по воде. Днем мы уезжали в длительные поездки в дальние индейские поселения, а вечером обшаривали ручьи вокруг деревни в поисках ночных животных.