Три церкви

Семиклассник Аристакес удалился в свою комнату. Он включил магнитофон и лег на диван лицом вниз. Он лежал так и прокручивал в памяти весь этот день, который ему казался ужасным: половину класса записали в кружок самодеятельности, а его, Ариса – нет. Он подумал, что не надо было ходить в школу в тот день, и ему от этого стало еще хуже.

Потом дверь комнаты отворилась, и вошла мама.

– Тебя кто-то по телефону спрашивает, – сказала она.

– Это Хорен? Или это Гаспар?

– Нет. У твоего друга Гаспара очень звучное имя, скажу я тебе.

– Так это не Гаспар? Не хочу я ни с кем говорить!

– Я же сказала, что нет, джанс. Это не Гаспар. Зачем переспрашивать?

Аристакес пошел в прихожую и взял трубку.

– Здравствуй, Арис. Это Анна. Мне очень и очень плохо, и я одна дома. Давай поговорим немного. Ладно?

– Конечно! Конечно!

Когда Аристакес положил трубку, рядом стояла Ашхен и улыбалась.

– Мама! – Аристакес обнял Ашхен и поцеловал. – Мама! Мне теперь очень хорошо. Очень!

Он был счастлив. Его счастье состояло, может, в том, что он еще не знал, сколько раз ему будет плохо в течение своей жизни. Но ему это теперь знать не надо было: ему просто было очень и очень хорошо. А потом прошли школьные годы, не оставив ни в сердце, ни в душе ничего такого, что стоило запомнить. Когда же в очередной раз наступил март, засветило солнце, закапало с крыш и в Ереване началась настоящая весна, закончились очередные каникулы. Ученики встречались у входа в школу, радостно бросались друг к другу и рассказывали о том, как провели каникулы. Было шумно, в классе царил хаос, который продолжался до прихода старой учительницы литературы Нелли. Когда она вошла, все угомонились и расселись по своим местам.

Одна красивая большеглазая девушка села у окна, а один очень красивый парень – у противоположной стены, тоже, как она, на последней парте. И что-то между ними случилось, чего они и представить себе не могли. Они учились в одном классе уже несколько лет, но совсем не знали друг друга, и вот то, чего не происходило за все эти годы, произошло за десять дней каникул. И вот она сидела у окна, он у стены, а учительница рассказывала о каком-то поэте, рассказывала весь урок.

Когда занятия кончились, девушка и парень пошли домой вместе, потому что им было по пути – но не только поэтому. Учительница же подумала, что стоит завтра посадить их за одну парту. Вот только будет ли это педагогично? Девушкой и парнем были Анна и Аристакес.

Глава 7

В году 1988-м весна в Ереван пришла рано. С середины февраля стало настолько тепло, что снег, выпавший еще в начале января и потом замерзший, растаял. Зашумели водосточные трубы, и солнце отражалось в бесчисленных больших и малых лужах. Ереван с первых же дней оттепели оживился и, казалось, с улыбкой вбирал в себя солнечное тепло.

Воздух стал прозрачен, и подул легкий, сухой ветер, которого не надо было бояться и с ужасом ждать: вот опять задует!..

И по улице можно было ходить, не торопясь, высоко подняв голову и распрямив плечи. И душу наполняла радость: неужели весна? Боже, неужели зима кончилась?! Хотя тогда еще не было страшных зим.

Нельзя было усидеть дома, и нужно было выйти на улицу и бродить, бродить бесцельно, бессмысленно по улицам города.

Приятно было дышать теплым воздухом весны, в котором ощущалась сухость и какой-то странный аромат несуществующих цветов, пахнущих давними воспоминаниями детства, состоящими преимущественно из смеси каких-то лекарств (заболеваешь обычно весной, в марте), запахом маминых пирожков с картошкой и еще запахом магнитной ленты бобинных кассет, которых уже давно не было, – этот запах остался в детстве.

И много было в душе тогда, в тот год, когда весна наступила рано. Была музыка, отрывающая тебя от земли. Музыка, похожая на одну из фортепьянных сонат Бетховена, смешанная с квартетами Моцарта. Но Бетховен еще не слышался явственно. Для Бетховена был уготовлен мятежный март. Тогда же, в ту раннюю февральскую весну, слышался вечно молодой Моцарт. «Мой нежный Моцарт», – как однажды сказал папаша Гайдн…

И тогда началось нечто, тоже своего рода иллюзия, только теперь уже иллюзия второй половины 80-х годов, которая разлетелась на тысячи маленьких осколков. И тысячи были на улицах Еревана. И тысячи добились своего, хотя и были разочарованы чем-то, и разочарование лишило энергии эту тысячу, и у тысячи опустились руки. И долго, очень долго она не могла поднять их… Потому что была война.

В последний день 1990 года Вардан и Ашхен поехали к друзьям встречать Новый год, взяв с собой младшего сына Аршо. Аристакес сказал, что останется дома и к нему в гости придут Хорен и Гаспар. Это было тем декабрем, когда так сильно пахло весной. Да и казалось, что уже наступила весна, как бы невероятно это ни было.

Вот так! Однажды в Ереване в декабре наступила весна. Было так тепло, что люди ходили в легких куртках и пиджаках вместо тяжелых шуб и пальто. С крыш капало, весь снег растаял, и улицы быстро высохли. Люди очень удивлялись этому и часто поднимали голову посмотреть, настоящее ли это солнце или их обманули, но солнце было настоящим, и оно светило, как в апреле. Все время дул сухой ветер, и деревья раскачивали ветвями, словно проверяя, действительно ли так тепло или это им кажется, но, решив, что все-таки это весна, успокоились, и на их ветках стали появляться почки, даже птицы прилетели с юга, чтобы посмотреть, что же происходит в этом городе.

И так продолжалось до самого Нового года.

Весь день 31 декабря было тепло, и вот наконец наступила ночь, и часы пробили двенадцать.

– Посмотри, пожалуйста, что делают наши деревья во дворе. На них уже появились листья? – попросила Анна. Она была слегка пьяна от шампанского.

Аристакес встал и открыл окно.

– Ну, что там? – спросила она.

– Снег идет!

Они помолчали.

– Жаль деревья. Они так верили, что наступила весна! – сказала она. – Деревья на нас похожи. Обнимаются под землей, переплетаясь корнями, чтоб никто не увидел. Тайком.

– Ничего. Весна никуда не денется. Просто по случаю Нового года выпила немного и подумала, что пришел ее черед, но теперь протрезвела и удивленными глазами смотрит, как идет снег, – ответил Аристакес и вернулся к Анне.

– А это ничего, что мы занимаемся такими вещами? Нам ведь еще всего по шестнадцать, и мы пока ходим в школу… – сказала Анна.

– Конечно ничего, – ответил Аристакес и поцеловал ее в губы. «Запомни этот поцелуй, – приказал он себе. – Тебе понадобится для рассказа…»

Именно той осенью он начал писать короткие рассказы и теперь понял, для чего было то, что началось с самого раннего детства: «Запомни это! Запомни это! Это пригодится!»

Школу Аристакес окончил в 91-м и поступил на исторический факультет. Он всегда помнил это лето. Окончив тем летом школу и поступив в институт, они – три закадычных друга – поехали на дачу к родителям одного из них в Птгни [12] , недалеко от Еревана, и впервые напились по-настоящему.

В тот день, когда солнце зашло, поднялся ветер. На веранде той дачи, где они сидели, постепенно становилось темно, и они зажгли свет. На грубом деревянном столе было несколько пустых бутылок, три рюмки и три грязные тарелки. Они много выпили и, устав от этого, просто теперь сидели на веранде и смотрели на все больше темнеющие поля. Внизу от ветра шумел сад, и шелест листьев усиливал некоторую таинственность, навеянную лампочкой в сто ватт, горевшей с потолка террасы и привлекающей всякую мошкару. Хотелось прямо с веранды броситься в сад и утонуть в нем.

12

Птгни – село недалеко от Еревана, в Котайском марзе, с монастырем «Птгнаванк» VI–VII вв. Там были построены и дачи.

– Мне никогда не было еще так хорошо, – сказал Хорен и вздохнул. Он встал из-за стола, пошел и сел на верхнюю ступеньку лестницы, ведущей в сад. – Это действительно очень хорошо. Хорошо, что мы здесь, хорошо, что мы выпили, хорошо, что мы втроем.

Гаспар и Аристакес продолжали сидеть за столом и курили. После такой длинной речи Хорена они переглянулись, и Гаспар пожал плечами.

– Может, он слишком много выпил, – сказал Аристакес, хотя они все выпили одинаково много.

Хорен между тем продолжал: