Три цвета времени
Шрифт:
– Нужно судить по результатам, – заявил Мериме. – Бюшон, когда захотите быть консулом у цыган, скажите мне, я вас научу, как немедленно можно усвоить цыганский язык. Но помните, никогда нельзя начинать со щеки, потому что это сейчас же отражается на вашей щеке.
И при общем взрыве хохота Мериме отошел от Бюшона и взял под руку Бейля.
– Клара, – сказал Бейль, – вы окончательно сошли с ума. Зачем вам понадобилось печатать всю эту славянскую дребедень с вампирами, гуслярами и прочей чертовщиной в лохмотьях? Неужели вы с вашим умом и наблюдательностью, с вашим запасом фактических знаний не могли выбрать чего-нибудь получше?
– Хорошо вам так говорить, добровольному скитальцу и богатому путешественнику…
При слове «богатый» Бейль грустно развел руками и сделал гримасу.
– А
– Простите, милый друг, вы пишете, что вы его уже совершили, вы описываете местности, в которых ни разу не бывали, и впечатления, которых не испытывали.
– А как же иначе? – спросил Мериме.
– Во всяком случае, это плохая книга, – сказал Бейль. – Насколько хороши испанские сайнеты, настолько плоха ваша «Гузла». [161]
– Я хотел принести вам другие свои вещи, но вас невозможно застать. В течение недели по утрам портье говорит, что вы уже ушли, а по вечерам, что вы еще не вернулись.
– Да, портье получает за это добавочное вознаграждение, иначе невозможно кончить работу.
– Что пишете? – спросил Мериме.
161
«Насколько хороши испанские сайнеты, настолько плоха ваша „Гузла“ – Бейль имеет в виду сборник пьес П. Мериме „Театр Клары Гасуль“
Сайнеты – популярные комические пьесы в Испании.
– Много вещей сразу, – сказал Бейль. – Так много, что мне не хватает суток.
– Да вас даже не встречают на Итальянском бульваре. Я напрасно искал вас у Пасты. Одно время вашим исчезновением дали даже особое истолкование.
Бейль махнул рукой, не любопытствуя.
– У меня порядочные долги. Чтобы расплатиться, надо много работать. Вот главный смысл моего отсутствия. Кстати, скажите, что делается с Этьеном?
– С каким Этьеном? – спросил Мериме.
– Как? Разве Делеклюз раздвоился?
– Нет, мне показалось, что вы спрашиваете о знаменитости нынешнего Парижа – об Этьене де Жуй.
– Ах, об этой сволочи?
– Почему? – спросил Мериме. – Он академик, он замечательный писатель, его считают преемником Вольтера, гением, освещающим путь нашего столетия.
В холодных глазах Мериме нельзя было прочесть, смеется ли он, или говорит серьезно. Бейль продолжал:
– Ведь это же типичный буржуа…
– Кто, кто буржуа? – перебил разговор подошедший Марест, протягивая руки обоим.
– Я хочу объяснить этому мальчику, – сказал Бейль, указывая на Мериме, – что академик Жуй просто мелкий негодяй, о котором через десять лет никто не вспомнит.
– Я являюсь счастливым обладателем самого красноречивого литературного произведения Жуй, – сказал Марест, доставая из золотого портсигара вчетверо сложенную бумажку.
Это было прошение Жуй, обращенное к Бурбонам непосредственно после падения Наполеона, о том, чтобы ему, Жуй, король пожаловал крест св.Людовика «за содействие гибели корсиканца».
– Как же все-таки понять его нынешний либерализм? – спросил Мериме.
– Он торгует этим товаром очень давно; когда Наполеон был в России, он уже приторговывал либерализмом, а затем, обидевшись, что бурбонский бык не согласился на подачку в виде креста, он принял благородную гражданскую позу. Его настоящая фамилия Этьен, он побочный сын крупного торговца. Бежал от отца с деньгами, записался волонтером в полк, стоявший в Версале, и отправился в Индию. Сначала он принял фамилию Этьена Жуй, потом Этьен отпал, он сделался капитаном Жуй, какой то осел сделал его полковником. Он был очень красив и довольно успешно торговал своей красотой. Главными вкладчицами его кассы являются старые дамы. В Индии он с товарищем-офицером вошел в пагоду одного города, спасаясь от жары, и там, не тратя времени даром, изнасиловал какую-то жрицу тут же, близ алтаря. Она кричала, правда, негромко, но все-таки достаточно, чтобы по окончании предприятия сбежались
вооруженные сторожа. Индусы набросились не на самого Жуй, который довольно быстро спрятался, а на совсем непричастного его товарища. Они живьем отсекли этому офицеру руки, ноги, затем разрубили его пополам. Жуй воспользовался гибелью спутника и, сев на лошадь убитого, ускакал. Потом в Париже была напечатана лирическая трагедия господина Жуй под названием «Весталка». Перед тем как стяжать славу в интриге и в литературе, Жуй был генеральным секретарем брюссельской префектуры. Он жил в квартире префекта Понткулана, душа в душу со своим начальником и под одним одеялом с его супругой. Теперь этот прощелыга, опираясь на дурной вкус буржуазии и любопытство немцев, вот уже пять или шесть лет верит, что он в самом деле преемник Вольтера. Он даже в своем доме, около Груафрер, поставил бюст Вольтера. И вот этой скотиной Жуй восхищается Мериме, – сказал Бейль в ярости.– Литераторы-романтики считают его украшением эпохи, – сказал Мериме.
– Значит, ваши литераторы-романтики не обладают даже умом этого прохвоста! – уже кричал Бейль, не забывая при этом взять с подноса лакея стакан пунша; он выпил глоток, чокнулся с Марестом, сказав:
– За просветление головы Мериме.
Мериме низко опустил стакан.
– Отказываюсь просветляться, – сказал он. – Вы сегодня слишком бранчливы. Вы изругали «Гузлу», вы ругаете сейчас Жуй, недостает, чтобы вы изругали моего нового друга, Виктора Гюго.
– Понятия не имею о ваших новых друзьях.
– И это все, – продолжал Мериме, – приходится слышать от автора манифеста романтиков, от человека, которому мы привыкли верить. Я хотел вам показать «Жакерию», но теперь боюсь даже думать об этом. Вы лишены чувства элементарной справедливости. В конце концов какое кому дело до того, что Жуй был на содержании у старух?
– Я требую от литератора, чтобы он не торговал своим пером, а то, что он торгует своим…
Бейль вовремя оборвал неприличную фразу: госпожа Жерар, проходя по коридору, строгими глазами посмотрела на него. Все трое замолчали. Хозяйка совершала контрольный обход салона. Крики Бейля, как всегда, начали ее беспокоить.
– В конце концов, возвращаясь к вашей «Гузле», разве вы не чувствуете, что герои ваших баллад – это бутафорски расставленные театральные куклы, что это бездарные актеры в чужом реквизите, – в них нет характера? Неужели вы думаете, что простая романтическая идеализация или попросту раскраска может сделать литературное произведение интересным? Я вполне понимаю, когда вы в «Кромвеле» пытались сломать классические условности. Смешно смотреть на часы, показывающие двенадцать, когда стукнул уже четвертый час пополудни. Но скажите, кому будет охота заниматься вашими крестьянами и пастухами только ради местного колорита? Разве это спасает ваши персонажи от скуки? В конце концов «Гузла» – это местный колорит. Что же вы думаете, что кишечник сербского «пастуха с гуслями» устроен иначе, чем у пастуха Оверни, играющего на волынке?
Марест, делая вид, что внимательно слушает Бейля, пересчитывал пятифранковые монеты и заносил в записную книжку расходы этого дня. Мериме, не мигая, смотрел на своего друга. Бейль отпил глоток, указал пальцем на Мареста, усмехнулся и продолжал:
– Вы говорите о «Жакерии». «Жакерия» – прекрасная вещь, там все стоит на месте, у вас есть здоровый материализм, вы понимаете секретные пружины человеческих действий, вы прекрасно даете мотивировку поведения ваших героев, не считаясь с банальными взглядами нынешних французов. Там есть характеры, там есть энергия. Я с интересом отчеркнул на моем собственном экземпляре (можете не приносить мне другого) ту сцену, где крестьяне бросают повстанческий отряд перед началом полевых работ. Вот вам весь крестьянин, вы хорошо его поняли. Человек, добывающий хлеб насущный на пашне, целиком зависит от прихотей земли, календаря и погоды. Это не романтик, зарабатывающий журнальными статьями круглый год или, если хотите, круглый год живущий впроголодь, который в любую погоду и в любой месяц пойдет на баррикады. Горожане – совсем другая порода людей; можно ли осуждать одних, стоя на точке зрения других? Приветствую, вы создали прекрасную вещь. Но за каким чертом после этого вам понадобились ваши славянские лохмотья?