Три дочери Евы

Пери любила эту фарфоровую кружку, гладкие бока которой было так приятно сжимать в ладонях. Всякий раз, допив сок, она испытывала легкое сожаление, словно только что упустила шанс догнать цивилизованный мир.

Долго сидеть и слушать ей почти никогда не удавалось. Обычно она носилась туда-сюда, вытряхивая пепельницы, наполняя ведерки для льда, поджаривая тосты, – поручения всегда находились, тем более что мать в такие вечера почти всегда отсутствовала.

Едва закончив накрывать на стол, как обычно, с приглушенными вздохами, Сельма удалялась в свою спальню и не выходила оттуда до утра. Иногда она не появлялась до обеда, а то и до вечера. Слова «депрессия» в их доме слыхом не слыхивали, и мать объясняла свое отсутствие тем, что у нее разболелась голова. Она часто мучилась от сильной головной боли, которая доводила ее до полного изнеможения, вынуждая весь день лежать в постели с полузакрытыми глазами. Сельма утверждала, что телесные немощи очищают и возвышают дух. Ее собственный дух очистился до такой степени, что она везде видела дурные предзнаменования. Голубь, усевшийся на карниз у ее окна, перегоревшая лампочка, чайный лист, плавающий в чашке, – все это служило для нее источником тревог и опасений. Запершись в своей комнате, она лежала без движения и досадовала на каждый долетавший до нее звук. Полежать в тишине ей не удавалось никогда, так как стены в доме были тонкими, словно раскатанное тесто. Стена, которую воздвигли между собой Менсур и Сельма, была куда толще и плотнее и с каждым годом становилась все выше.

Не так давно Сельма вступила в религиозный кружок, который возглавлял один проповедник, известный своим красноречием и непреклонностью взглядов. Его прозвали Узумбаз [3]– эфенди за непримиримость к ереси и идолопоклонству, которые он был готов давить в любых их проявлениях, как давят виноград ногами, когда делают вино. Его ничуть не тревожило, что такое прозвище напоминает о приготовлении вина – грехе не менее тяжком, чем пьянство. Ни сочный виноград, ни вино не интересовали его ни в малейшей степени – ему нравилось именно давить.

3

Пресс для винограда (тур.).

Под влиянием своего учителя Сельма очень сильно изменилась. Она не только отказывалась обмениваться рукопожатиями с представителями противоположного пола, но и не садилась в автобусе на сиденье, где до нее сидел мужчина, даже если он вставал и уступал ей место. В отличие от многих своих подруг, она не носила никаб, но полностью покрывала голову платком. Она стала крайне неодобрительно относиться к поп-музыке, не сомневаясь в ее разлагающем воздействии, полностью очистила дом от конфет и всякого рода снеков, отказалась от мороженого, шоколада, картофельных чипсов, даже если все эти продукты были снабжены ярлыком «халяль», с тех пор как Узумбаз-эфенди объяснил ей, что они могут содержать желатин, а желатин, в свою очередь, может содержать коллаген, для приготовления которого используется свиной жир. Она так боялась соприкоснуться с чем-нибудь, имеющим отношение к свиньям, что вместо шампуня использовала оливковое мыло, а вместо зубной пасты – палочку мисвака. Свечи она тоже изгнала из своего дома, заменив их кусочками сливочного масла с фитилем внутри. Подозревая, что при производстве импортной обуви применяют клей, сделанный из свиных костей, она перестала ее носить и всем своим знакомым настоятельно рекомендовала последовать ее примеру. В сандалиях скорее убережешься от греха, говорила она. В детстве Пери, следуя напутствиям матери, ходила в школу в сандалиях из верблюжьей кожи и в носках из козьей шерсти, что, разумеется, делало ее объектом насмешек одноклассников.

Вместе со своими единомышленниками Сельма ездила на все пляжи Стамбула и его окрестностей, где пыталась убедить женщин, загорающих в открытых купальниках, что они безвозвратно губят свои души. «Помните, что телам, которые вы так бесстыдно выставляете на всеобщее обозрение, предстоит вечно гореть в адском пламени!» – возвещала она. Участники кружка раздавали всем и каждому листовки, написанные с грубыми ошибками, без запятых, зато с множеством восклицательных знаков, о том, что дочери Евы, демонстрирующие нагую плоть в публичных местах, навлекут на себя гнев Аллаха. По вечерам, когда пляжи пустели, ветер носил по берегу разорванные и измятые листовки, смешивая с песком слова «разврат», «кощунство», «вечное проклятие», похожие на высохшие водоросли.

Сельма, и раньше отличавшаяся живым нравом, на новом жизненном этапе стала еще более разговорчивой и общительной. Главную свою миссию она видела в том, чтобы привести окружающих, и прежде всего мужа, на путь спасения. Но Менсур вовсе не собирался менять свою жизнь и уж тем более не хотел, чтобы им руководили. В результате семья Налбантоглу разделилась на две зоны влияния, которые можно было назвать «Дар аль-ислам» и «Дар аль-харб» – зону повиновения и зону войны.

Религия ворвалась в их жизнь неожиданно, как метеор, и расколола семью на два враждующих лагеря. Младший сын, глубоко набожный приверженец крайне националистических взглядов, принял сторону матери; старший, Умут, поначалу пытался погасить конфликт и сохранить нейтралитет, хотя его слова и поступки свидетельствовали о том, что он склоняется влево. Кончилось все тем, что он объявил себя убежденным марксистом.

Пери, как самой младшей в семье, приходилось тяжелее всего. И отец, и мать старались склонить дочь на свою сторону, превратив ее жизнь в поле битвы для своих непримиримых мировоззрений. Даже сама мысль о том, что она должна сделать выбор между несгибаемой религиозностью матери и столь же несгибаемым материализмом отца, приводила ее в ступор. К тому же Пери относилась к числу людей, которые, если это только возможно, стараются никого не обижать. Она хотела быть приветливой и доброжелательной со всеми, но для того, кто находится в центре схватки, это слишком трудная задача. Никто не замечал, как она гасит бушующее в ней пламя, превращая горящие угли в пепел.

Один угол в их гостиной особенно ясно говорил о том, какая пропасть лежит между ее родителями. На стене над телевизором висели две полки. На одной стояли отцовские книги: «Ататюрк. Возрождение нации» лорда Кинросса, сборник речей самого Ататюрка, «Оказывается, я люблю» Назыма Хикмета, «Преступление и наказание» Достоевского, «Доктор Живаго» Бориса Пастернака, коллекция мемуаров, написанных генералами и простыми солдатами Первой мировой войны, и старинное издание «Рубаи» Омара Хайяма, истрепанное от частого чтения.

На другой полке, материнской, царил совсем другой мир. В течение многих лет на ней красовались фарфоровые лошадки всех цветов и размеров: пони, жеребцы и кобылы с золотыми гривами и разноцветными хвостами, бегущие, отдыхающие, пасущиеся. Постепенно там начали появляться книги: «Хадисы», составленные имамом аль-Бухари, «Воспитание души» аль-Газали, «Как правильно молиться и просить в исламе. Пошаговое руководство», «Истории из жизни пророков», «Настольная книга правоверной мусульманки», «Терпение и благодарность – важные исламские добродетели», «Исламский толкователь снов». Почетное место в правом углу было отдано двум книгам Узумбаза-эфенди: «Принесем чистоту в безнравственный мир» и «Шайтан шепчет тебе на ухо». Фарфоровые лошадки вынуждены были потесниться и в конце концов оказались задвинутыми на самый дальний конец.

Неискушенный ум Пери беспомощно барахтался в потоках слов и эмоций, наполняющих дом. Из того, чему ее так настойчиво учили, она поняла, что Аллах един и никакого другого Бога нет и быть не может. Но она не могла поверить, что религиозные учения, горячо почитаемые ее матерью и столь же горячо ниспровергаемые отцом, исходят от одного и того же Бога. Этого просто не могло быть. И если Бог все же един, как могло случиться, что два человека воспринимают Его совершенно по-разному? А ведь эти два человека некогда были соединены узами брака, и, хотя они более не делят постель, супружеские узы по-прежнему остаются в силе.

Растерянная и встревоженная, Пери смотрела, как люди, которых она любила, разрывают друг друга на куски. Она рано поняла, что из всех битв, происходящих на этой земле, больше всего страданий доставляют людям семейные битвы, а среди семейных битв нет более яростных, чем те, где причиной размолвки становится Бог.

Нож

Стамбул, 2016 год

Вскоре Пери увидела впереди попрошаек, стащивших ее сумочку. Они бежали со всех ног, но она бежала быстрее. Пери поверить не могла в свою удачу, если только это действительно была удача. Преследуя похитителей, она свернула в узкий мощеный переулок, в котором царил вечный полумрак, и тут же остановилась, с трудом переведя дыхание.

Дети стояли рядом с каким-то мужчиной. Вглядевшись, Пери узнала в нем того самого бродягу, который поднял брошенный ею окурок. Она сделала шаг в их сторону, но совершенно не представляла, что им сказать. В погоню она бросилась не раздумывая и теперь не знала, как поступить.

Бродяга безмятежно улыбался, словно радуясь встрече с ней. Вблизи он выглядел по-другому: красиво очерченные скулы, молодой блеск чернильно-черных глаз. Если бы не потрепанный вид, можно было бы сказать, что он не лишен привлекательности. В руке он держал сумочку Пери, ласково поглаживая ее, словно вновь обретенную возлюбленную.