Три глотка одиночества

Одно я могла сказать точно: мы поднимались на какую-то гору. Или холм. Над холмом-горой беззвучно сверкали синие молнии. Больше ничего увидеть я не смогла, слишком уж плотен был этот проклятый туман.

– Это и есть твое Лимбо? – спросила я.

– Еще нет, – ответила Элеонора. – Это лишь то, что мы можем видеть отсюда, с Восточного Предела. Не спеши, вот вернемся к Реальности…

Я не задавала больше вопросов. Например, почему столь любимый мной когда-то Пурпур вел себя так странно, вместо прекрасного и вдохновенного багряного марева подсовывал какую-то липкую серую вату, столь же вдохновенную и прекрасную, как с утра пьяная вдрызг дворничиха баба Люся?.. Впрочем, Элеонора ведь обещала мне идти некоей «окольной дорогой». Неужто это и есть воплощение ее слов?

Каким же был бы тогда прямой путь, хотела б я знать…

А мы все продолжали подниматься в Пурпуре, но гора приближалась к нам неохотно, слишком высокая, слишком огромная, что бы можно было вот так, одним наскоком, достичь высочайшей ее вершины.

– Элеонора, но ведь так мы будем идти не один день!.. почему ты не сказала мне этого раньше?

Она обернулась, посмотрела на меня, словно не узнавая, вздохнула:

– Ты права. Лимбо не любит медлительных. Руки…

Скорее по тону, которым они были произнесены, нежели по смыслу этих слов, угадав, чего она хочет, я протянула к ней обе свои руки.

Спрашивать было страшно. Да и мысли текли вяло, неохотно, словно разбавленные вязким киселем, что еще пару минут назад окутывал нас со всех сторон.

Голубые глаза блеснули на мгновение безумным блеском.

– Руки – это остовы крыльев, то, что осталось нам в наследство от первого павшего ангела. Мы летим всю жизнь, и обычно путь наш лежит в пропасть. Все, что в наших силах, это замедлить падение. Планирующий полет… Он никого еще не спасал. Те, кто имели мужество камнем броситься вниз, могли бы многое порассказать о том, как пронзительно свистит проносящийся мимо воздух, как секунды превращаются в вечность, каким ослепительно ярким кажется золотой кружок солнца в зените, и как порой, задев крылом так же быстро несущегося вниз безумца, можно ненадолго замедлить блаженное и самоубийственное падение, но…

Элеонора умолкла. Меня пробрала короткая волна дрожи от ее чудовищной метафоры: что-то в этой кошмарной философской бредятине слишком уж сильно походило на правду. Так сильно, словно почти и было ею… Я не хотела об этом думать.

– Но, знаешь… иногда, очень редко, но такое все же случается… этот наш дар, наше проклятье устремляет нас к небу. Сегодня именно такой день. То, что всегда было только смутной нереальной мечтой, смешной детской сказкой, сегодня станет возможным. Ты боишься высоты?

– Ужасно… – чувствуя, как слабеют коленки, честно призналась я.

– А теперь лети. Ну же, давай вспоминай, мы же всегда это помнили, это в нас, где-то в самых нижних слоях подсознания… Анна!

Не знаю, что подействовало больше, импровизированная ее лекция, или последний неприятно пронзительный окрик… Меня не так уж и часто называли полным именем, и я этого не любила.

Все случилось как-то быстро – быстро и удивительно просто: миг, и вот уже несется надо мной покрытая белесым туманом земля, вниз да вниз. И такая захватывающая дух высота вокруг…

Я оглянулась: рядом безмолвно летел белый голубь, сурово вглядывающийся вдаль – неужели Элеонора?

– Ты? – хотела спросить я, но не вышло, вырвался из птичьего горла не то стон, не то хрип, до боли знакомый звук… Я бы рассмеялась, до того это и вправду было смешно, но, понятное дело, никак не могла: ведь теперь я была галкой.

Галки! Недаром в этих печальных птицах я всегда ощущала что-то до странности сродственное, не зря их птичий крик тревожил меня как никакой другой, видимо, и в душе я была такой же, как они: черной городской галкой, только вот еще более сумасшелой, чем все ее родичи…

Мне опять стало страшно.

– Элеонора, Элеонора, скоро уже?! – закричала я сквозь бьющий прямо в грудь ветер, и опять не узнала свой голос, и еще больше испугалась, а белый голубь впереди даже не обернулся.

Да, мы не можем летать в человеческом нашем облике, но ведь можно сменить его на иной, прекрасно для этого приспособленный… Вот только почему именно галка? Неужели же я действительно заслуживаю это мрачное похоронное оперение, неужели для меня и моей души символическое это обличье – наилучшее из возможных пристанищ?

Или все это лишь странная и жестокая шутка Элеоноры, месть за что-то, о чем я и не подозреваю, не догадываюсь?

Узнать бы когда-нибудь наверняка… Но на это надежды мало, так же мало, как моей уверенности в том, что я когда-нибудь обрету себя – всю целиком, без болезненных прорех памяти, без сомнительных изъянов сознания. Теперь я знала, что ищу последние долгие месяцы именно это, даже не бесконечно любимую сестру, даже не непонятного, но отчего-то безумно дорогого человека, встреченного однажды в родном городе и утраченного так глупо и несправедливо…

Но мало ли о чем могут догадываться отбившиеся от стаи галки, черными точками несущиеся в огромном, почти что бесконечном небе.

– Элеонора, – еще раз прохрипела я.

Я не умела летать. Бешеный темп, заданный белым голубем, выматывал меня. Да, вершина горы приближалась стремительно, за минуты мы преодолели путь, на который раньше потребовались бы часы, но… Я чувствовала, как начинают понемногу неметь крылья (бог ты мой, крылья…) и еще глаза… Ветер задувал в глаза песок и неизвестно откуда взявшуюся в горах пыль, и жуткая резь не давала покоя. Я с ужасом понимала, что не продержусь долго, что эта гора поглотит меня и не подавится, что еще несколько минут такого головокружительного (я не смотрела вниз, только вверх, к горе, к вершине, к сверкающим синим молниям) полета, и мне ничего не останется, как беспомощно сложить крылья. И тогда я упаду. Несколько секунд долгожданного отдыха за то, чтобы умереть. Неправильный, неравноценный обмен.

Неужели же ты пойдешь на это, Элеонора?! Ведь это же будет убийством…

Неужели ты ненавидела Дома и всех без исключения их представителей куда больше, чем я даже смела догадываться…

Что ж, это можно было бы предвидеть.

Ты была крайне недальновидна, дорогая Анечка. Можешь попробовать в последний раз прочитать молитву. Как там, собственно?.. «Отче наш, иже еси на небесех…»

Но что-то во мне, не знаю, что именно, с оглушительной и страстной силой хотело жить. Может быть, это был инстинкт самосохранения, а, может, что-то иное, понятия не имею. Но это что-то не собиралось так просто сдаваться. Оно считало, что стоит хотя бы попробовать…

Наплевав на дальнейшие попытки наладить контакт с Элеонорой, я стала снижаться.

Когда до земли оставалось не более нескольких метров, мне пришлось вернуться к реальности, в твердый мир.

Но Лимбо мне не обрадовался.

***

Короткая птичья трель где-то высоко. Жар огня совсем рядом. Треск горящих поленьев. Отчего-то совсем не жесткий камень под моей спиной.

Да ведь это не камень, да и как я могла лежать на спине, если точно помню, что, выйдя из Пурпура и каким-то образом вновь приняв человеческий облик, собралась в комок коленками вниз с одной только дикой мыслью в мозгу: «Только не позвоночник, господи! Только не…»