Три изысканных детектива (сборник)

— Вы забываете, что меня самого обвели вокруг пальца!

— Но это выпродавали бумажки, вы выступали гарантом изобретателя!

— Я ему шею сверну!

Герцог де Фриуль расхохотался:

— Ваш изобретатель в данный момент уже раскуривает гаванскую сигару где-нибудь на Лазурном берегу и хихикает при мысли о том, как ловко он нас надул.

— А если… — робко начал Эдмон. — Если не было никакого обмана? Может быть, это вещество имеет все свойства янтаря, потому и…

— Ну как мне еще сказать, чтоб до вас наконец дошло?! — взвился герцог де Фриуль и, багровый от гнева, сопровождая каждое слово ударом по клавиатуре пишущей машинки на столе, проорал: — Нет! Никакого! Амбрекса! Есть! Янтарь! — Взяв себя в руки, он холодно добавил: — Я пытался разыскать этого нотариуса, мэтра Пиара, ходил в коллегию, мне ответили: в списках не значится. Что до печатника, суд его, вероятно, оправдает, но вас…

— О горе мне! Я разорен!

— Вздор! У вас еще есть этот театр.

— Он в закладе и ремонтируется в кредит! Я по уши в долгах! О нет, это невыносимо! — И тут Эдмон Леглантье сделал то, чего ни герцог де Фриуль, ни сам он не ожидали. Эдмон Леглантье разрыдался. Он и не думал скрывать стыд — слезы катились по щекам, актер всхлипывал, выдувал носом пузыри, подвывал и всем своим видом являл воплощенное отчаяние. Растерявшийся герцог де Фриуль неуверенно похлопал его по спине — не помогло. Причитания стали громче, лицо быстро опухло и сделалось похоже на морду земноводного.

Побежденный герцог поспешил ретироваться, отказавшись от мысли о дуэли, — он просто не мог добить раздавленного обстоятельствами бедолагу.

Когда дверь за герцогом тихо закрылась, Эдмон Леглантье выждал еще несколько минут, а затем вытер лицо фланелевым жилетом и в него же высморкался.

— Тьма тьмущая, чтоб меня расплющило! Какой спектакль я разыграл, а публики не было, один этот сиятельный олух! Вот жалость, на сцене я бы произвел фурор. Конец первого акта. Начало второго: моя двоюродная бабуля Августина только что отдала Богу душу в Конде-сюр-Нуаро, и с минуты на минуту меня известят, что я стал единственным наследником ее несметного состояния. — Эдмон подошел к зеркалу и, положив руку на сердце, продекламировал: — Сегодня — драма, завтра — комедия! Это очень по-французски, — заключил он и принялся наносить на лицо кольдкрем.

Розоватый свет заката четко обрисовывал контуры каминных труб на макушках домов. Казимир Мион, весь день проторчавший в тесном закутке консьержа, стоял на дне двора-колодца и рассматривал, запрокинув голову, прямоугольник неба, стиснутый фасадами пятиэтажек. Теперь, когда немного распогодилось, можно было выкурить трубочку на свежем воздухе и предаться метеорологическим размышлениям. «С утра ливмя поливало, только что прояснело, если не считать этих легких облачков. Стало быть, завтра будет вёдро… А облачка-то что твоя рисовая каша… или нет, тапиока». Желудок откликнулся на эту ассоциацию урчанием — пришла пора поужинать. Наполнив кувшин водой из колонки во дворе, Казимир Мион вернулся в свою каморку у служебного входа в театр «Эшикье».

Когда вода, булькая, полилась в кастрюлю, черный кот, свернувшийся клубком на подоконнике единственного окна, потянулся и мяукнул.

— Потерпи, Мока, у меня же не десять рук. Пока вода закипает, надо почистить овощи… Ладно, вот тебе закуска. — Казимир неспешно порезал кубиками на газете говяжье легкое и, пока Мока подкреплялся, уселся за стол и начал чистить картошку и морковь, которые собирался заправить свиным салом.

В коридоре, ведущем к оркестровой яме, стучали молотки — театр прихорашивался, готовясь к открытию сезона. Из закутка консьержа обитая дверь вела в холл и к кассам — Казимир Мион забаррикадировал ее креслом, чтобы оградить себя от вторжений актеров и реквизиторов. У этой публики здравого смысла ни на грош, а уж про совесть и поминать нечего — то за сигаретами им сбегай, то любовную писульку отнеси. А то, бывает, посреди ночи ломятся — впусти их, дескать, платочек на сцене обронили…

«У меня тут, конечно, не хоромы, но это таки моя территория, здесь мои пенаты, как сказали бы древние римляне, так что брысь отсюда, шантрапа», — любил говаривать консьерж.

Потому, когда в дверь заколотили из холла, он лишь испустил тяжелый вздох и возвел очи гор е . Но в следующую секунду женский крик заставил его выронить нож:

— Мсье Мион! На помощь, мсье Мион! В театре пахнет газом!

Кресло незамедлительно было отодвинуто, и в каморку вбежала актриса, исполнявшая в новом спектакле роль Марии Медичи.

— Спокойствие, мамзель Эжени, где вы учуяли газ?

— На лестнице в фойе. Меня предупредил столяр, который шел от мсье Леглантье.

— Значит, мсье Леглантье в курсе?

— Не знаю, он заперся в кабинете. Должен был спуститься на примерку костюмов, мы его уже час ждем. Меня послали к нему, и по дороге я встретила столяра, который отправил меня обратно из-за того что наверху пахнет газом.

Казимир Мион подбежал к ступеням и удостоверился, что дышать действительно нечем.

— Так, главное, чтобы никто не зажег спичку, пока не проветрится. Я открою окна.

Прижав к носу платок, Казимир преодолел один лестничный пролет, на тускло освещенной площадке распахнул окно и заодно проверил состояние газовых труб — оно не вызвало никаких подозрений. У него за спиной непрерывно кашляла Мария Медичи.

— Утечка пролетом выше, у мсье Леглантье. Возможно, он вышел и забыл перекрыть кран, — предположил консьерж.

Они поднялись на этаж, и Казимир Мион растянулся под дверью гримерки Эдмона Леглантье. Из щели в нос ударила такая вонь, что он чуть не потерял сознание. Схватившись за дверную ручку, с трудом поднялся.

— Мсье Леглантье, вы здесь?!

Ответа не последовало.

— Где дежурный пожарный? — обернулся консьерж к Эжени.

— Альфред Трюшон? На своем посту в зрительном зале.

— Быстро бегите за ним, и пусть кто-нибудь протелефонирует в полицию. Скорее! С минуты на минуту все взлетит на воздух!

Путаясь в юбках, Мария Медичи кинулась на нижний этаж, а когда вернулась с пожарным, застала у гримерки целую толпу аркебузиров, дворян в коротких панталонах и придворных дам в фижмах. Все они наседали на консьержа, забрасывая его советами.

Пожарный просунул ножницы между косяком и створкой, с усилием нажал, выломав замок. Толкнул дверь, но она не открылась — что-то мешало изнутри. Когда все вместе навалились на створку и та наконец поддалась, выяснилось, что препятствием служило тело директора театра «Эшикье». Он лежал на полу, раскинув руки и ноги, будто пьяный.

Андреа икнула от ужаса. Первые ряды ряженой толпы попятились — из комнаты выплеснулась концентрированная волна газа. Преодолевая головокружение, Казимир Мион с трудом открыл оконную раму, пожарный опустился на колени рядом с Эдмоном Леглантье.