Три кита: БГ, Майк, Цой

Вот в таком странном помещении мы и играли. На приступочке, который условно можно было назвать сценой – сантиметров на тридцать площадочка возвышалась над полом, – стояла барабанная установка, собранная с бору по сосенке. С нормальной барабанной установкой она имела мало общего, это был какой-то совершенно левый барабан, стоящий на табуретке, выполняющий функцию «малого», гнутый и ломаный хэт, треснувшая тарелка – все совершенно не звучащее, «том» с пробитым пластиком и бочка, словно сделанная какими-то средневековыми ремесленниками. Ну и, конечно, усилители «Электрон» с двумя бытовыми слабосильными колонками и «УМ-50» («Усилитель Мощности»), прибор, который в ту пору имел любой мало-мальски уважающий себя самодеятельный вокально-инструментальный ансамбль, – тяжеленный железный квадратный контейнер с парой ламп, собственно, и усиливающих сигнал от гитары. Обычно «УМ» подключался к здоровенной самодельной колонке с корпусом из ДСП и парой хрипящих динамиков внутри. Динамики покупались у провинциальных киномехаников, скручивающих их из своих полупустых кинозалов.

Вот через это все и звучали первые панки России.

И звучали как-то на удивление слаженно – фальши и халявы вчерашнего, первого концерта не было.

Свин спел несколько песен – тех же, что и день назад, но сейчас – на трезвую голову и до конца (на «квартирнике» Рошаля он забывал половину текстов). За барабанами сидел Олег Валинский и играл ровно, мощно и чисто. Олег больше всего на свете любил Led Zeppelin, а к панку относился с отеческой иронией – хотя и был помладше остальных. Но играл он хорошо и главное ему было – играть. В те годы играть для публики вообще было роскошью, поэтому поклонник тяжелого рока выступал барабанщиком панк-группы с необыкновенным восторгом. Главное было – сидеть за барабанами, а с кем именно играть – уже не важно.

Цой стоял в углу со своей бас-гитарой и в паузе неожиданно взял электрическую шестиструнку и начал петь – две песни в его исполнении никакого фурора не произвели, поскольку обе они были совершенно никудышные, сейчас их уже никто не помнит. Однако товарищи по сцене слушали Цоя внимательно – никто не ожидал, что молчаливый Цой, просыпающийся только на «пикниках» Юфы, вдруг запоет на публике свои собственные песни.

Песни Витьки сильно уступали тем, что писал тогда Свин. У Панова вещи были стилево выдержаны, совершенно закончены, самодостаточны – идеальные для того времени панк-песни в духе Sex Pistols и первых двух альбомов Public Image Limited. Конечно, это были вещи, что называется, на любителя.

Песни, сочиненные на тот момент Витькой, были просто плохими – скучными и претенциозными, совершенно стандартными. «Вася любит диско», «Идиот» – даже странно было, что автор играл в одной группе с Максом Пашковым, который мыслил куда как интереснее.

Панк-рок не всколыхнул, не встряхнул СССР так, как перевернул то, что мы условно называем «Западом». У нас не было панк-революции. Революция была там, где существовал рок в виде мейнстрима, где его слушали, то есть потребляли тотально, где он был фоном, на котором люди росли и развивались.

Фон этот, казавшийся первые годы ярким и интересным, новым и открывающим какие-то пути к новым формам развития, самосовершенствования, постепенно обуржуазился, стал тусклым, не несущим уже каждодневных открытий и новых эмоций, не дающим положительного стресса, стимула к движению, он превратился в откровенно коммерческое предприятие, в которое было втянуто огромное количество любителей рок-музыки.

И вот миллионы слушателей, искренне поверивших едва ли не в мессианство любимых артистов, увидели себя обыкновенными дойными коровами. Вместо чистого искусства и просветления им предлагались билеты на концерты по умеренным ценам, а концерты были, в общем, все одинаковые, собственно, это был один хорошо отлаженный механизм по выкачиванию бабла у населения.

Люди были недовольны. Многие поняли, что рок-музыка превратилась в то, что Джонни Роттен чуть позже назовет «Великое рок-н-ролльное надувательство» и даже выпустит одноименную пластинку.

Панк-рок был вещью совершенно революционной, он поставил жирную точку в истории умирающего уже «рока первого поколения», и все интересное, что случилось после выхода первого альбома Seх Pistols, было уже совершенно другой музыкой.

Вся современная музыка выросла из панка – это не значит, что старые «классические» группы перестали играть.

Напротив, тиражи их пластинок остались прежними, а кое у кого еще и подросли, но это уже был нафталин – был и есть.

«Старая рок-музыка» окончательно стала коммерческой вещью – собственно, ей она была и с самого начала – от Элвиса и Beatles до всяческих «АОР»-групп – но она была исполнена новизны, поиска, беспредельного веселья и того, что называется «оттягом», она была музыкой улиц, по-настоящему народным искусством.

Теперь она превратилась в совершенно академический жанр, развивающийся по академическим же законам. Разница между привычной академической музыкой и старым роком была в том, что рок был очень сильно коммерчески востребован. То есть он был музыкой популярной и не требовал государственных дотаций для своего существования. Он был самоокупаем и прибылен. Но при этом уже перестал быть «роком» в философском понимании и стал нормальной такой, хорошей, качественной и иногда даже задиристой попсой.

И Yes, и Pink Floyd, и AC/DC, и всяческие Deep Purple – Uriah Heep стали обычными поп-музыкантами, поп-группами, утратившими внутренний стержень раздолбайства, без которого рок тут же уходит с улиц на стадионы (давай больше бабла!) и дорогие концертные залы.

Если в конце 60-х концерт Cream в Альберт-холле был реальным вызовом старшему поколению, был помимо концерта еще и смелой акцией («Катись, Бетховен!»), то в конце 70-х рок уже стал нормальным филармоническим искусством, причем провинциально-филармоническим, а никак не столичным.

То, что называется «культура для бедных». Под «бедными» здесь не имеется в виду уровень материального достатка. Имеется в виду бедность духовная, достаточно низкий уровень образования и культуры.

Однако в роке – все, как у больших. И симфонические оркестры, и певцы, тянущие длинные высокие ноты, и виртуозное владение инструментами. Подмена, фэйк, подделка. Вместо Бетховена и Моцарта – ELO и Genesis. «Ах, какая сложная музыка…»

Ничего там нет сложного. Это псевдосложность, адаптированная для легкого восприятия. При этом «сложность» стала критерием качества.

На этой волне нового понимания в нашей стране и выросла та самая «уральская школа», о которой я уже писал выше.

С того момента, когда вышел первый альбом «Пистолетов», перестало быть важным, с какой скоростью ты играешь гаммы и «боксы» на гитаре.

Те, кто этого не понял, безнадежно отстали от времени.

Пришли Joy Division, которые играли медленно и плохо, звучали глухо, но писали такие убойные песни, какие не снились многословным Van Der Graaf Generator, зашедшим в псевдосложности своей музыки так далеко, что превратили ее в настоящую пытку – как для себя, так и для слушателей.

Очень быстро канули в Лету дидактичные «Россияне» и «Зеркало», стремившиеся играть громко, быстро и чисто, – и на смену им пришли «Кино», «Аквариум» и «Зоопарк».

У нас не было панк-революции, поскольку не было и старого рока, который хотелось бы заменить на новый.

«Старый рок» сидел в подполье, и слушали его единицы, в основном – родственники и знакомые музыкантов.

Сейчас можно говорить и слагать легенды о сейшенах и о толпах, ходивших на эти сейшены, но толп не было. Была толпа – одна и та же на всех этих сейшенах – толпа посвященных. И поскольку количество сейшенов было ничтожным, то выбора особого у этих двухсот на весь миллионный город человек особенного не было – они ходили на каждый из этих сейшенов, кто бы ни играл.