Три кофейни

На прощание она сказала, чтобы я поверил и нашел ее во что бы то ни стало – для того, чтобы она поверила в меня. Сказать, что я поверил в любовь, – ничего не сказать. Я готов всю жизнь искать то, во что я верю. Весь мир перевернуть и найти. Найти, чтобы больше никогда не отпустить. Я не потерял, она вся во мне. Я не привязан, а напротив – обрел свободу. Я не грущу по ней, а наполнен счастьем. Можно всю жизнь прожить с человеком, который не знает твоей любимой песни. А можно всего за семь дней найти свою песню в человеке…

Твой оборванный сон

В тот день, когда он умер, не наступил конец света. Даже не было грома, а дождь начался только внутри тех стен, где еще вчера слышался его голос. Это стало мировой трагедией для одного человека, последним кругом ада, когда весь мир сгорел дотла, а она босиком ходила по еще теплому пеплу. Сгорел дом, который он построил своими руками. Она входила в него, боясь прикоснуться к тем стенам, к тем обвалившимся балкам, казалось, вот-вот земля под ногами станет рыхлой и тело провалится в пропасть. Она не узнавала больше свой дом, это было чужое место, чужие окна, чужой двор. Вслед за домом сгорела мечта. Когда пламя охватило ноги и уже касалось пальцев руки, Юлия осознала, что она не может сгореть, как бы ей этого ни хотелось. Каждая клетка тела испытывала невыносимую муку, ярость, борьбу. Она боролась с собой, чтобы хоть на секунду не поверить тем лгунам, не усомниться в том, что он живой. А черные лица бывают лишь в страшных снах. Закрой глаза, вокруг тебя столько родных, что ни одна рука не позволит тебе прислониться к холодному полу. Когда умирает самый родной человек – ты остаешься, чтобы смотреть на его смерть. Как его неживого моют, одевают в самый лучший костюм, кладут в гроб, читают молитвы и предают земле. Если такое испытание выносит человеческая душа, то что это за слово такое – «невыносимо»?

Я не видел твоей смерти и не прощался с тобой, возможно, поэтому в моей памяти ты остался живым.

В тот же день я написал Юлии письмо.

«Я знаю, ты сильная», – говорил я самой слабой женщине. Знала бы она, что однажды судьба или бог оторвет ее прилипшую, мокрую душу от тела того, чьи шаги она бы узнала за миллион километров. Захотела бы она сбежать при первой же встрече, закрыться на сотни замков и дать клятву забыть навсегда ее будущего? Я думаю, нет. Ведь даже если бы он вернулся к ней безногим, она бы целовала колеса кресла-коляски. Губами горячими холодный металл. Она бы приняла его на пороге и отнесла на руках к детям…

«Папа живой, он останется навсегда», – не дано зачитать по остывшим губам.

«Мы знаем, ты сильная», – говорили они, когда она уронила бокал с белым вином. Когда были в крови ее руки, а лапы огромные рвали на части ее шею и грудь. Когда она подавилась всего на секунду, для тех, кто стоял в стороне, показалось, что она на неделю умолкла, забыла, как говорить. Как попросить, чтобы его сегодня же привезли и вернули? Она ведь не все сказала ему, никто снаружи не знает о планах, что остались внутри. Когда клыки ледяные разодрали живот, а весть о том, что от голода умирают, грела ее намного сильнее слов «мама, поспи сегодня с нами», всем показалось, что с ума сошли все, кроме нее. И что утро никогда не наступит при полной луне.

«Я знаю, ты слабая. Замерзшая, голая. Тебя оставили зимой на дороге от холода погибать. Каждый считает, что его рубашка будет теплее, укутывают, как лялю. Ласкают. И ждут, когда ты встанешь, отойдешь от недуга и начнешь жить дальше. Будто так просто проснуться, когда ты и не умер, и не живешь, и различаешь лишь те голоса, в которых никогда больше не будет нужного. Голоса… Мечты отмирают в утробе. Ель пахучая и живая. Искусственный снег.

Это всего лишь письмо из снежного ноября от твоего младшего брата. Это всего лишь слова, которые не смогут тебя обнять».

Уже третий день его нет. Эти слова для меня настолько чужие и холодные, что я не мог произносить их вслух. Бедная… Как это страшно, когда боишься остаться одна в собственном доме. Заблудиться в темном коридоре и не найти выход, куда бы можно было сбежать. Все настолько чужое вокруг, что и себя ощущаешь чужим. Юлия говорит, что сейчас у нее много слез потому, что Он не позволял ей плакать при жизни. Когда женщине дарят цветы и внимание, она цветет и пахнет. Да, это правда. Юлия становилась только красивее с годами. Когда мы с ней куда-то выходили вдвоем, многие думали, что мы пара, хоть я на тринадцать лет ее младше. Я теперь переживаю за ее красоту…

Три письма, отправленные в небо

«Я ничего не понимаю, папа. Все куда-то мчатся, спешат. Очень много родных сегодня у нас собралось, так бывает в мой день рождения. Остальных я не знаю, очень много чужих людей. Они не обращают на меня никакого внимания, проходят мимо, отодвигая меня аккуратно в сторону, а раньше я не слезала с их рук. Я самая любимая, самая маленькая. Красавица и принцесса. Папа Андрей, я тебя давно не видела у нас дома. Я больше никогда тебя не увижу? Взрослые говорят, что я тебя не запомню. Они думают, что не слышу того, о чем они говорят. Я все понимаю. Даниил мне сегодня сказал, что ты на небе, в раю. Что ты увидишь бога и станешь нашим ангелом. Это ему так мама сказала. А еще они говорят, что ты сильнее любил меня. Я ведь папина дочка. Я ведь твой последний шедевр. Когда я стану взрослой, меня будут спрашивать, а я скажу, что мой папа умер, когда я была очень маленькой. Я вырасту и пойму, как сильно ты меня когда-то любил.

Твоя принцесса Диана».

«Мне не нужно ничего, пусть бог заберет все, что есть у меня: мое зрение. Я стала так плохо видеть, размыто, всматриваться в знакомые лица, чтобы вспомнить на секунду, признать. Мой слух. Я пропускаю все разговоры, все звуки, все стуки, я уже стала стеной. С каждой минутой я понимаю, что слышат глухие, – они слышат не море. Что видят слепые, – они видят не тьму. Мой голос. Забери и его! Когда в последний раз я проронила хоть слово, скажи. Это было вчера или два года назад?

Забери мою красоту, мою женственность, мои оставшиеся дни забери. Только не трогай моих детей, чужих детей и тех, кому мы нужны. Я взамен отдам свою честь. Верни мне его!»

Поставьте перед ней стакан с отравленной водой, и она выпьет его залпом.

– Ты обязана жить. Тебе есть ради кого.

«Привет, папа. Я теперь защитник семьи. Я слушаюсь маму, она сказала, что теперь я единственный мужчина в доме. Я помогаю ей во всем, не бывает “женской” и “мужской” работы. Я всегда для нее буду надежной опорой. Когда она берет меня за руку, я чувствую, что моя рука сильнее ее. Ты был большим и сильным, таким становлюсь и я. Нам сейчас особенно трудно без тебя, мама себе во многом отказывает, чтобы мы были сыты и хорошо одеты с сестрой. Я хочу вырасти и заработать много денег, как ты, чтобы мама больше никогда и ни в чем себе не отказывала. Она очень красивая, красивее многих мам. Она очень любит нас, хотя иногда раздражается, если я делаю что-то не так. Но потом успокаивается, плачет и целует меня, как маленького ребенка, я уже вырос давно, но она этого не замечает. Еще я присматриваю за Дианой, у мамы сейчас много дел. Мы каждый день тебя вспоминаем, папа. Я помню, как ты катал меня на машине, отвозил на футбол. Я не брошу занятия, только теперь буду ходить пешком.

Тебя нет всего пару дней, но если бы ты вернулся, то увидел бы, что за это время изменилось все. Если бы ты вернулся, тебе были бы так рады, как никогда. Мама перестала бы плакать и стала бы самой счастливой на свете, она родила бы тебе еще одного малыша, нашего братика. Да, она так говорила. А мы с Дианой обнимали бы тебя каждый день так, словно завтра тебя снова может забрать у нас бог.

Так жаль, что человеку нельзя умереть, а затем, спустя пару дней, вернуться. Тогда бы его любили сильнее.

Твой сын, Даниил».

Это был траур. Но все жили, при этом продолжали ходить на работу, заниматься бытовыми вопросами, будто ничего и не произошло. А если и было что-то, то это не оставило след в их душе. Только самые близкие почувствовали внутреннюю опустошенность, ком горечи в горле, а из глаз проливали жалость к себе, но и они продолжали жить. Мир не перевернулся, не вспыхнули пламенем дома, города и страны. В тот день даже не было дождя, а мир и не знал, что на одного человека сегодня стало меньше.