Три короба правды, или Дочь уксусника

Поляк слез с кровати, натянул штаны, набросил сюртук и вышел из спальни в коридор, сонно шаркая ботинками. Яркий электрический свет от лампы на стене слепил глаза.

— Луиза, пан Артемий не приезжал? — сказал Фаберовский, прикрывая глаза рукой.

— Нет.

Он кивнул и пошарил по животу. Часы остались в жилетке на спинке стула.

— Который нынче час?

— Девятый.

— Зови сюда околоточного.

Из прихожей появился смущенный околоточный.

— Там ваш подчиненный у Шульца нашалил-с, — сказал он. — Уж вы подойдите, мы его без вас трогать не решаемся.

Фаберовский покорно напялил шубу и шапку и вышел на лестничную площадку. Вчерашнее поле битвы предстало перед ним во всем своем великолепии. Пол был усыпан битым стеклом, местами испачканным кровью. Ледяной ветер врывался в разбитое окно и колыхал почерневшие от мороза листья аспидистр. Ниже площадкой топтались дворник со стекольщиком, молодым русым парнем с бородкой, который вынимал осколки из рамы. На подоконнике рядом с ним благоухал свежей олифой огромный кусок белой, самой дорогой, замазки в промасленной бумаге.

— Будку тоже стеклим? — весело спросил он, увидев Фаберовского.

— Пошути еще у меня! — огрызнулся тот, не расположенный с утра к шуткам.

— Сыскную вызывать будете? — спросил околоточный, скрипя сапогами по осколкам на лестнице и разглядывая изрытые пулями стены.

— Сами, своим ведомством разберемся.

— Тогда можешь все убирать, — велел околоточный дворнику. — А пока с нами пошли. Гирьками орудовали. — Полицейский колупнул ногтем вмятину в штукатурке, и такую же вмятину на полированном дереве перил. — А Веберам клистир надо прописать, что до сих пор швейцара в приличном подъезде нету.

На улице Фаберовский увидел небольшую толпу зевак, стоявшую напротив разбитой витрины в мебельном магазине Шульца. Здесь же торчали сам Шульц и городовой, старавшийся удержать публику на достаточном расстоянии.

— Вот-с. — Околоточный показал Фаберовскому на разбитую витрину. — Он там.

Поляк заглянул внутрь магазина. На самой большой двуспальной кровати лежал огромный ком розовых атласных одеял, похожий на чудовищных размеров нераскрывшийся бутон. Двумя пестиками из бутона торчали ноги Артемия Ивановича.

— Так чего его не вынули? — спросил Фаберовский.

— Господин Шульц опасаются, — пояснил околоточный. — Они уже туда лазили, а господин в одеяле лягаются и Сибирью грозят-с.

— О да, — подтвердил Шульц. — Я опасаюсь.

Поляк поднял голову и взглянул на верхний брус рамы, из которого сверкающим ножом гильотины свисал огромный треугольный осколок стекла.

— Так и будем через окно представление смотреть? Может, вы дверь откроете? И занавес опустите. А почтеннейшую публику — до дупы.

— Расходись! — гаркнул городовой, и зеваки поспешили разбежаться.

Шульц открыл дверь в магазин и впустил поляка и дворника с полицейскими внутрь. Пока хозяин задергивал шторы, Фаберовский с дворником попытались развернуть ком одеял с Артемием Ивановичем в сердцевине. Бутон развернулся, и далеко не райское благоухание заполнило помещение магазина. Прятавшийся внутри шмель за ночь уделал все одеяла.

— Фу! — фыркнул Артемий Иванович и попытался завернуться в одеяла обратно. Новая волна благоухания распространилась вокруг. — Фу! Фу! Фу!

Поляк обернулся к дворнику.

— Позови Луизу, надо этому харю обмыть да почистить слегка, чтобы до бани хотя бы довести.

Подошел Шульц и со страхом взглянул на облеванные одеяла.

— Какие убытки! — прошептал он.

— Кто такой? — строго спросил Артемий Иванович, разлепляя глаза.

— Карл Шульц, владелец этого магазина и мебельной мастерской.

— Так ты и есть тот подлец, что девять лет бесчестил девушку и так на ней и не женился? — Артемий Иванович сел. — Тебя-то я здесь и поджидаю. А то, как вошь верткий, зараз не словишь. Ты готов жениться, сволочь?

— Я еще недостаточно обдумал этот вопрос, — растерянно сказал Шульц.

Наступила тишина.

— Зато у меня было время обдумать. Вопрос решен в твою пользу, радуйся. Зовите Луизу, сейчас и помолвим. И чтоб никаких глупостей насчет того, что она больше не хочет. Только что у тебя так здесь воняет? Боже! Мало того, что у тебя все одеяла заблеваны, так еще и стекло разбито! Я-то никак в толк не мог взять: чего мне так холодно? Значит так: стекло вставить, одеяла выстирать, а Луизу под венец! А мне, Степан, всю ночь кошмары снились, как мы с Петром Емельяновичем в Париже двух пингвиниц в кафешантане подцепили и всю ночь на какой-то льдине тараканили, а они знай посвистывали и воздух портили. А Петр Емельянович какой проказник, оказывается! Я семейство ихнее из театра до дому проводил, там мы с ним еще коньячку за разговорами приговорили, а когда Агриппина Ивановна с дочками спать пошли, он мне про такие места в Париже стал рассказывать, каких я и не знал! Постой, а почему я их из театра провожал? Я что, вчера с ними в театр ходил?

— Ходил.

— Что-то такое припоминаю. А, вот и Луиза! Луиза Ивановна, разрешите представить вам вашего жениха Карла Шульца, немецкой породы. Ишь, засмущалась, нос платочком зажимает. Мы твоего растлителя, Луиза, на чистую воду вывели, теперь можешь выходить за него замуж. Теперь он чист и гол, как сокол. Ведь так, Карлуша?

— Не так. У меня еще осталась мастерская.

— Ну, это дело поправимое. А пока целуйтесь. Скажи ей что-нибудь, что ты стоишь, как пень!

— Луиза Эмиль Карль Амаль, — торжественно начал Шульц. — Я всегда не понималь своего счастья, но теперь я понял его. Я прошу вашей руки у тебя.

— Ах! — всплеснул руками Артемий Иванович. — Ну, чисто голубки.

— Вот что, Луиза, — сказал поляк, которому было недосуг, хотя он уже принюхался. — Раз дело сладилось, оботри своему благодетелю рыло, и я поведу его в баню отмывать.

Директору Департамента полиции П. Н. Дурново

Ваше превосходительство Петр Николаевич.

В воскресенье состоится крестный ход из дворцового собора на Иордань. Священник о. Серафим Свиноредский обратился ко мне с просьбою ходатайствовать о разрешении присутствовать на торжестве освещения воды, организованном его прихожанами. Со своей стороны я не вижу препятствия к этому благому делу, каковых, я надеюсь, и вы не усмотрите.

Душевно уважающий и преданный

К. Победоносцев

4 января 1893 г.

* * *

Взяв в новоотремонтированных Волковских банях, принадлежавших теперь г-же Прясловой, отдельный номер, они провели в нем часа два. Банщик парил Артемия Ивановича до тех пор, пока тот не почувствовал себя трезвым. Фаберовский из-за раны на спине париться не решился, вместо этого он долго и тщательно тер себя жесткой лубяной мочалкой в мыльне. Ему было противно представить, что уже сегодня вечером он может оказаться в морге грязным и в заношенном исподнем.