Три короны

– Семандра! Так звали героиню из трагедии про царя Митридата, да?

Анна кивнула.

– Господин Беттертон желает, чтобы я играла в ней. Кстати, там есть еще один известный персонаж – Зифарес. Вот я и решила: пусть Франциска будет Семандрой, а я – Зифаресом.

– Анна, как тебе не стыдно все время подражать мне? Неужели ты не можешь придумать что-нибудь свое?

Анна сделала изумленный вид.

– А зачем мне придумывать что-то свое, когда у меня такая умная сестра?

Мария хотела рассердиться, но вместо этого лишь обреченно вздохнула. Ну что тут поделаешь? Она любила Анну – любила и не могла вообразить свою жизнь без нее.

Мария-Беатрис ждала ребенка – не просто ребенка, а сына. Его ждал от нее и весь народ Англии; только мальчик мог стать полноправным наследником британской короны. Неудивительно, что в стране с возрастающим напряжением следили за ее беременностью.

Когда ей нездоровилось, во всем Лондоне только и говорили, что о ее самочувствии.

В ее покоях часто бывала королева Екатерина. С недавнего времени они стали подругами: сама Екатерина уже отчаялась когда-нибудь родить наследника, а потому возлагала надежды на Марию-Беатрис.

Велика была ответственность герцогини.

В первых числах января она переехала во дворец святого Якова – и по истечении положенного срока наконец-то вздохнула с облегчением: у нее начались родовые схватки.

За окном медленно падал снег, во дворце тоже было тихо и торжественно. Марии-Беатрис казалось, что весь мир, затаив дыхание, ожидает рождения ее ребенка.

Очнувшись, она услышала чьи-то голоса. В комнате горело множество свечей, и она уже не чувствовала никакой боли. Вот кто-то склонился над изголовьем.

– Яков, – позвала она.

– Я здесь, дорогая.

– Как ребенок?

– В порядке. А вот тебе надо отдохнуть.

– Я хочу увидеть его. Помолчав, он сказал:

– Принесите дитя…

Дитя? Почему он произнес это слово? Неужели… Ведь если бы родился мальчик, Яков назвал бы его по-другому.

Принесли что-то маленькое, запеленутое. Вложили в ее протянутые руки.

– Наша дочурка, – нежно улыбнулся Яков.

– Девочка!

Однако уже в следующий миг, крепко прижав ее к себе, она перестала думать о том, что ей полагалось родить мальчика. Это ее ребенок. А она – его мать. Мария-Беатрис откинулась на подушки и закрыла глаза. Затем усмехнулась – вспомнила глупенькую девочку, мечтавшую найти счастье и покой в унылых стенах женского монастыря.

Лежа в постели, она размышляла о будущем своей дочери. Отдать ее на воспитание вместе с падчерицами? Но ведь те намного старше. И кроме того, находятся под опекой протестантского епископа. Почему ее дочь должна становиться протестанткой? Сама она – католичка, Яков – католик, хотя и не признается в этом на людях. Почему же, спрашивается, они не могут воспитывать детей так, как им хочется?

Когда пришел Яков, она сказала, что желает крестить дочь по католическому обряду.

– Дорогая, это невозможно, – вздохнул Яков.

– Почему? Мы-то с тобой – католики.

– Потому что наша дочурка входит в число наследников трона. Народ Англии не согласится на крещение в католической церкви.

– Это моя дочь, – упрямо произнесла Мария-Беатрис.

– Увы, дорогая, мы всего лишь слуги народа.

Больше он не говорил с ней на эту тему, однако Мария-Беатрис, лежа в постели, по-прежнему размышляла над вопросами, не дававшими ей покоя. Почему из-за своей молодости она все время должна подчиняться чьим-то желаниям? Ее выдали замуж, не спросив согласия, и она никакими слезами не могла изменить свою судьбу, хотя сейчас была даже благодарна ей. Но дело не в том – сколько же это может продолжаться, вот в чем вопрос. О нет, хватит! До дна испив свою чашу унижений, она никому не позволит диктовать условия ее ребенку.

Она послала за своим духовником, а когда тот пришел, сказала:

– Отец Галлис, я желаю, чтобы вы крестили мою дочь. Священник удивленно поднял брови, но она добавила:

– В конце концов, это наше личное дело – мое и моей дочери. И еще моей церкви – моей, вы слышите? Пусть говорят, что угодно, я так решила.

Польщенный и обрадованный такой просьбой, отец Галлис в тот же день крестил девочку – прямо у постели матери, в присутствии служанки и монаха-католика.

Карл зашел проведать невестку. Сев у ее постели, он улыбнулся.

– Ну, как поживает моя новая подданная? – спросил он. Тотчас принесли ребенка.

– Очаровательная девочка.

Карл с одобрением взглянул на Якова, пришедшего вместе с ним. Затем вновь улыбнулся невестке.

– Видимо, гордишься собой? – добавил он. – Правильно делаешь, такие чудесные малыши рождаются не часто. Уже думала, как назовешь ее?

– Да, Ваше Величество, – ответила Мария-Беатрис. – Я назову ее Екатериной, в честь английской королевы.

– Превосходное имя, – заметил Карл. – А кроме того, это доставит удовольствие Ее Величеству.

– И еще – Лаурой. В честь моей матери.

– Тоже неплохо. Признаться, не ожидал, что к моему приходу все самые сложные проблемы будут решены. Нам остается лишь обсудить крестины этого благословенного дитя.

У Марии-Беатрис учащенно забилось сердце. Разговаривать с духовником было легче, чем с королем.

– Ваше Величество, – медленно произнесла она, – моя дочь крещена в согласии с обычаями моей церкви.

Карл несколько секунд молчал, потом улыбнулся.

– Екатерина-Лаура, – сказал он. – А ведь и впрямь – звучное имя!

Мария-Беатрис откинулась на подушки. Она победила. А впрочем, могла бы заранее предположить, что добродушный английский король не станет чинить ей препятствий.

Затем ее навестила королева.

– Очень трогательно, что ребенку дали мое имя, – сказала она.

– Вероятно, мне следовало бы сначала спросить позволения Вашего Величества.

Екатерина засмеялась.

– Ну, как ты понимаешь, за ним дело бы не стало. А вот король просил меня поговорить с тобой о крещении девочки.

– Но ведь…

– Его Величество желает, чтобы оно состоялось в королевской часовне, при участии епископа Лондонского.

– В согласии с традициями английской церкви?

– Разумеется.

– Когда Его Величество обратился к вам с этой просьбой?

– Полчаса назад, не больше.

Мария-Беатрис закрыла глаза. Как же так? И удивительней всего – разговаривая с ней, он не проявил никаких признаков ярости. Впрочем, вспыльчивым человеком его еще никто не называл. Обычно он просто улыбался, а потом все делал по-своему.