Три креста

— Не сомневаюсь!

Вошел Энрико, хлопнув дверью, — еще недавно братья могли себе позволить держать продавца, который открывал дверь перед посетителями. Энрико внимательно осмотрелся. Вид у него был недоверчивый и даже агрессивный.

— Где ты был? — поинтересовался Джулио.

— С какой стати я должен перед тобой отчитываться? Ты мне не отец! Я же не лезу в твои дела?

— Да, тебя наши дела не волнуют! — вмешался Никколо.

— Помолчал бы хоть раз! — огрызнулся Энрико. Он гнусавил, растягивая слова. — Вечно ты со своими колкостями. Я тут наткнулся на Валентини — непонятно, зачем он вообще приходит в лавку, если никогда ничего не покупает. Он и читать-то, небось, не умеет! И что ему дома не сидится? Приходит, только пол зря топчет — а мы потом чини его на свои деньги. Появлялся бы дома чаще — не пришлось бы его жене утешаться с фермером!

— Ты серьезно? Откуда ты знаешь? Вот потеха!

— Знаю — и все тут. Что бы я ни рассказал, вы обязательно спросите, откуда я знаю! Можете не верить, мне все равно.

Джулио открыл ящик стола, отсчитал десять лир и протянул их Энрико:

— Сходи, купи у Чичи яблок и груш, два кило.

— А почему я? У вас что, ног нет?

— Это он решил тебя отправить, — сказал Джулио, кивнув на Никколо. Тот сидел и обиженно молчал, глядя в сторону.

— Хорошо, схожу, но только загляну еще к мяснику за горгонзолой.

— Делай, как знаешь.

Энрико направился к выходу.

— Лишь бы ты убрался подальше и не путался под ногами! — прокричал ему вслед Никколо.

И, когда брат уже вышел, добавил:

— Ему лишь бы дурака валять.

Воцарилась тишина. Слышно было только, как Джулио, сидя за столом, тихонько постукивает очками по промокашке. Так прошло полчаса.

— Благодаря сегодняшнему векселю, у нас теперь на пять тысяч лир больше.

— Ты это мне? — спросил Никколо.

— А кому же еще?

— Мне все равно. Знать ничего не желаю.

— Не хочешь себе портить кровь?

— Джулио! Хватит! У меня и так сердце болит, словно в него нож вонзили!

— Знаю. Мне и самому не легче.

От этих слов Никколо вдруг смягчился, в его голосе послышалась нежность — казалось, еще немного, и он кинется брату на шею:

— Только любовь спасает нас, если бы не она, я уже давно, наверное, превратился бы в животное… в жабу! И не смотри на меня так! — добавил он в ответ на растроганный взгляд Джулио.

— Девочкам нужна зимняя одежда, — сказал тот.

— Так давай купим, немедленно! Ради них я готов отказаться от новых ботинок! От всего на свете! Готов умереть с голоду!

Во время таких порывов Никколо выпячивал грудь, так что казался еще выше, и принимался метаться взад и вперед, будто в лавке ему было слишком тесно. Довольный собой, он бросал гордые и пламенные взгляды, шумно вздыхая, будто только что спас племянниц от смерти. Он нервничал.

— Девочки — самое святое, что у нас есть. Разве не так?

— Я и сам все время говорю это.

— А Энрико… Он тоже так думает?

— Черт возьми, разумеется!

— И где только его так долго носит?

— Да он всего-то десять минут, как вышел, — Джулио посмотрел на часы.

— Я, пожалуй, пойду, увидимся дома. Не задерживайся! — сказал Никколо.

Оставшись один, Джулио решил подготовить несколько квитанций. В этот момент зашел молодой француз, искусствовед, приехавший в Сиену изучать творчество художников пятнадцатого века, — он каждое утро заглядывал в лавку, возвращаясь из Государственного Архива. По обыкновению хорошо одетый, он держал в руках трость с набалдашником из слоновой кости в золотой оправе. Глаза его были бирюзового цвета, а улыбку обрамляли тяжелые светлые усы.

— Добрый день, синьор Низар.

— Здравствуйте!

— Какие новости?

— Вот, нашел кое-что интересное про Маттео ди Джованни [1] . Просто неслыханно! Это будет настоящим открытием! Не представляете, как я рад!

— Позволите полюбопытствовать? — спросил Джулио.

— Эта находка очень пригодится для книги, над которой я сейчас работаю!

— В таком случае не буду допытываться — лучше вам пока не раскрывать своих карт.

Джулио испытывал какое-то благоговение перед тем, что происходило в жизни других; и ему всегда было приятно, когда с ним откровенничали. Многие считали его человеком, которому можно доверять. Для Джулио же все они были частью того мира, который они с братьями навсегда утратили, запятнав себя подделкой подписей. С некоторых пор он все острее ощущал моральную ответственность за это и не смел требовать от окружающих уважения — оно было бы ему только в тягость. Джулио робел, избегал старых знакомых, чтобы не обмануть их доверие.

1

Маттео ди Джованни (Matteo di Giovanni di Bartolo), или Маттео да Сиена (род. ок. 1430, Борго Сан Сеполькро — ум. 1495, Сиена) — итальянский художник сиенской школы.

Приговор совести вынуждал его замыкаться в кругу семьи; всем же прочим он улыбался, но как-то сдержанно, натянуто, и от этого еще больше страдал. Никколо в друзьях не нуждался и каждый раз упрекал брата, когда тот проявлял к кому-либо чрезмерное радушие:

— Ты ведь понимаешь, что нас с этими людьми разделяет что-то, чего они нам никогда не простят. Так что нечего и нам с ними церемониться.

Джулио слушал Низара, спрятав руки в карманы и не поднимая глаз, — так нищий, проведя полчаса в компании богача, чувствует себя счастливее, чем прежде. Но если бы Низар протянул ему руку для рукопожатия, он почувствовал бы себя неловко.

В тот день Низар, который всегда считал, что сиенцы скупятся на книги, решил немного позлословить и спросил:

— Как идет торговля?

Джулио только покачал головой:

— Не знаю, сколько мы так еще протянем…

В один миг удовольствие, с которым Джулио только что слушал Низара, уступило место боли. Как несправедливо, что он должен терпеть лишения и не может, как его гость, спокойно работать! В голове Джулио то и дело рождались разные планы, от которых он всякий раз вынужден был отказываться — воспоминание об этом больно ранило его самолюбие. Низар тем временем продолжал:

— Хорошо еще, что в прежние времена вы неплохо заработали и теперь не нуждаетесь в деньгах!

Джулио, с трудом сдерживаясь, отвечал:

— Да, несомненно, это была большая удача! Но я, честно говоря, даже думать об этом не хочу. Будь что будет!

Низар, решив, что Джулио, по скупости и мелочности своей, прибедняется, рассмеялся.

— Вы мне не верите.

— Но позвольте, синьор Джулио, не хотите же вы убедить меня, что…

— Я никогда не говорю… то есть будь моя воля — никогда в жизни не сказал бы неправды! — Тут он вдруг погрузился в свои мысли. Низар посмотрел на него и спросил, как заговорщик:

— Может, вы боитесь, что я доложу о вас в фискальную службу, и вам увеличат налог?

В эту минуту дверь отворилась: вернулся Энрико. Сияя от счастья, он держал в охапке фрукты.

— Ну вот, не хватает только горгонзолы! — сообщил он. — А еще говорите, что я думаю только о себе. Только попробуйте еще раз назвать меня эгоистом!

Низару забавно было видеть замешательство Джулио, которое, однако, улетучилось при виде фруктов:

— Да, груши, и правда, восхитительны!

— Ну, я домой? Или нужно еще что-то купить? — спросил Энрико.