Три критические статьи г-на Имрек
Шрифт:
Г. Тургенев оканчивает свой рассказ, говоря:
Но весело сказать себе:Конец мучительной гоньбеЗа рифмами… придумать строчкуПоследнюю, поставить точку,Подняться медленно, легкоВздохнуть, с чернилами проститься —И перед вами глубоко,О мой читатель, поклониться!Неужели в самом деле? Нет! напрасная надежда: в этом же сборнике еще встречается имя г. Тургенева.
За г. Тургеневым следуют "Капризы и раздумье" г. Искандера, о которых мы уже сказали. За ними же "Парижские увеселения" г. Панаева [24] . Вот еще писатель в роде г. Тургенева, с большим притязанием на юмор, он выставляет здесь парижскую чернь, гризеток и т. п. Рассказ его имеет некоторый довольно, впрочем, ничтожный интерес; но когда он сколько-нибудь поднимается выше своего рассказа, когда он пускается в рассуждения, в юмор, думает острить — все это выходит в высочайшей степени пошло. Он и г. Тургенев имеют то сходство, что оба желают выставлять в произведениях своих лица,
24
{24} Панаев И. И. (1312-1862) — писатель, поэт, очеркист, мемуарист, критик.
Вот "Мартингал", повесть г. Одоевского, Г. Одоевский любит иногда пошутить в своих повестях, да, кажется, он любит подшутить и над читателями; по крайней мере, нельзя объяснить этой повести иначе, как шуткою над читателями, которые прочтут повесть и не найдут в ней ровно ничего.
С неприятным и грустным чувством прочли мы поэму [25] г. Майкова. Не того мы ожидали от него, прочитавши в прошлом году вышедшую поэму его под названием "Две судьбы". Кстати, поговорим о ней, и прежде всего напомним ее содержание. Нинета, итальянка, любит с детства итальянца Карлино, не понимая, что эта любовь — дружба. В Италии в это время путешествует русский Владимир, как водится, с бледным челом, с подавленными страстями, — одним словом, человек знакомый. Он приходит к Карлино, любуется им и Нинетою, говорит, что он желал бы быть на месте Карлино, был бы счастлив… Нина почувствовала вдруг, что ее любовь к Карлино есть только привычка, что он с детства был ей братом. Она начинает любить Владимира. Страсть ее усиливается, когда Владимир раскрывает ей свою душу, разочарованную в новом, и тоже отчасти Лермонтовском, роде. Нина любит: так хотел представить сочинитель; но в любви ее есть рассуждение, есть мысль помирить его с существованием; нам кажется это уже не цельным чувством; хотя это желание и может привязываться к любви, но со стороны. Владимир узнает о чувстве Нины и хочет ехать, чтобы не смущать ее более. Она приходит больная к нему, решается следовать за ним в Россию; является Карлино, завязывается ссора; Карлино убивает Нину, зовет народ и обвиняет Владимира в убийстве. Его берут. Через неизвестно сколько времени Владимир в России, живет в деревне и отличный гастроном; из журнала узнает он, что Карлино, атаман разбойников, пойман и приговорен к смертной казни; Владимир сравнивает свою судьбу с его судьбой; говорит: "Чем же лучше я" и потом объявляет Павлушке:
25
{25} В сборнике была опубликована поэма Майкова А. Н. (1821-1897) "Машенька".
Завязка, содержание — пустое. Но в этом произведении есть мысль или намерение сказать мысль, которая, конечно, выразилась нисколько не художественна, но на которую стоит обратить внимание. Россия и западное образование, этот неизбежный вопрос, является и здесь. Владимир — русский; он так же, как и другие, увлечен и проникнут Западом. Но он вместе человек живой; в нем видна, убегающая от всех теорий, любовь к русской земле. Сверх того, и мысль его смущена ее прошедшим, полным жизни (по его собственному признанию). Недоумение это есть большой шаг к истине. Он сравнивает древнюю Русь с настоящим нашим поколением и удивляется страшной разнице, страшной апатии, царствующей между нами. Он не решает вопроса. Что в нашем поколении есть апатия — это правда; но понятна тому причина. Такою апатией и бледностью, таким жалким эгоизмом, — с одной стороны, животным и бесчувственным, с другой — идеальным, сухим, иногда тоже довольным красивого своею позою, иногда, у более живых людей, возмущаемым чрез сомнение, вопрос, желание чего-то лучшего, — этою апатиею и эгоизмом казнятся люди русские за презрение к народной жизни, за оторванность от русской земли, за аристократическую гордость просвещения, за исключительность присвоенного права называть себя настоящим и отодвигать в прошедшее всю остальную Русь. Спесивое невежество противополагают они всей древней, всей остальной, и прежней и нынешней, Руси, — гордость учеников, ставящих себя в свою очередь в учители. Мы похожи на растения, обнажившие от почвы свои корни; мы сохнем и вянем. Но нас спасает глубокая сущность русского народа, и тот виноват сам, кто не обратится к ней. Владимир у г. Майкова задумывается и любит Русь, — и вот почему мы отличаем это произведение от других. Как скоро чувство истинно, как скоро оно свободно от авторитета, оно найдет истинную дорогу и возвратится из отвлеченности эгоизма к жизни живой, народной. Прибавим, что только эта дорога может спасти от катастрофы гуся и сыра, которою оканчивается поэма г. Майкова.
Несмотря на то, что между прекрасными стихами встречаются в ней и плохие, что в самых мелочах обнаруживается часто незнание русского быта (наприм‹ер›, _костоломный пар_ — противно пословице, пристяжные в беговых дрожках и проч.); хотя видно, что идея народности для г. Майкова совсем не ясна, ибо он полагает ее, между прочим, в предпочтении Казанского собора храму св. Петра [26] и поэтому боится в ней исключительности, и боится напрасно, ибо эта исключительность ей не свойственна и не принадлежит; — несмотря на все это, мы видели в этой поэме зародыш многого прекрасного; в ней затрагивались серьезные вопросы. Далеко не оправдал г. Майков
надежд, которые мы на него полагали: его поэма в "Петерб‹ургском› сборнике" представляет не более как вялый, избитый стих и такое же содержание. Есть несколько поэтических стихов; вот они:26
{26} Казанский Собор находился в Петербурге, храм св. Павла — в Риме (в Ватикане).
(стр. 397) И только. Все остальное скучно и вяло, Г. Майков становится в ряд скучных стихотворцев, пожалуй даже таких, каков! знаменитый уже в этом роде г. Тургенев.
Он легок на помине; вот его прозаическая повесть [27] , где предметом повествования — гнилой, бесстыдный и презренный человек, от которого разве можно отворотиться. Повесть достойна сюжета.
А вот и г. Никитенко. Мы разобрали довольно подробно его "Опыт истории русской литературы". Он себе верен, и его статья написана в таком же роде [28] . Напр‹имер›:
"Слава мужей, украшенных классической доблестью волн, этим дивным слиянием простоты и величия, коим мы, маленькие великие люди своего поколения, едва умеем верить" (стр. 491).
27
{27} В сборнике был помещен рассказ Тургенева "Три портрета".
28
{28} Статья называлась "О характере народности в древнем и современном искусстве".
Это что значит? Г. Никитенко причисляет себя к _маленьким великим людям_. — Открытие замечательное; отныне мы будем знать, кто он. Выпишем следующее место:
"Но что ж итальянского в этой бессмертной эпопее, объемлющей всю судьбу, всю вечную будущность нового, некупленного человека?" (стр. 496).
В поэме Данта, конечно, общее человеческое содержание, всякий, кто читал его, это знает; но в то же время в ней лежит решительно характер Италии. _Маленький великий человек ошибся_.
Вот еще:
"Очевидно, что народность должна была отказаться от многих из своих притязаний в искусстве, развившемся под влиянием этих новых начал. Она не может уже исключительно наполнять собою содержания произведений, как это было у греков, ни служить единственным источником вдохновения для художника" (стр. 497).
Хотя, конечно, есть разница очень понятная, естественная и разумная между стихиями искусства; но искусство всегда и на Востоке и в Греции имело своим содержанием общее, человеческое. _Маленький великий человек_ опять ошибся.
О мелких стихотворениях Тургенева, Майкова, Некрасова и Соллогуба говорить не стоит [29] .
В заключении помещена статья о русской литературе г. Белинского [30] .
Г. Белинский в статье, в которой в сотый раз повторяется повторявшееся прежде в "О‹течественных› З‹аписках›", открывает, между прочим, новости, конечно, известные ему одному, ибо они неизвестны истории, именно:
"Реформа Петра Великого не уничтожила, не разрушила стен, отделявших в старом обществе один класс от другого, но она подкопалась под основание этих стен, и если не повалила, то наклонила их набок" (стр. 519).
29
{29} В сборнике были помещены стихи Н. А. Некрасова "Колыбельная песня (подражание Лермонтову)", "В дороге", "Пьяница", "Отрадно видеть, что находит порой хандра и на глупца…"; И, С. Тургенева — "Тема (из Байрона)", "Римская элегия, Гете (XII)"; А. Н. Майкова — "Для чего природа ты мне шепчешь тайны?..", "Первый поцелуй" и "Мой autographe" В. А. Соллогуба.
30
{30} Статья Белинского называлась "Мысли и заметки о русской литературе".
Это точно новость! На деле это совершенно наоборот. Петр не только не пошатнул стены между сословиями, но он-то и построил их. В старину до Петра Великого их вовсе не было. Для этого следует заглянуть не в "Историю" Карамзина [31] только, а в летописи и грамоты, в акты исторические, которых вышло и продолжает выходить множество. Можно бы заглянуть и в иностранные сочинения о России, в "Дневник" Маскевича [32] напр‹имер›, и т‹ак› д‹алее›. Но, видно, санктпетербургские литераторы плохо знают русскую историю; да и когда им; они хлопочут о дородстве журналов и сборников. Во всяком случае, г. Белинский обнаружил такими словами свое собственное невежество.
31
{31} Имеется в виду "История государства Российского" Н. М. Карамзина.
32
{32} Маскевич Самуил (ок. 1630 — ранее 1632) — поляк, был в России в 1609-1621 гг. Оставил "Дневник. 1594-1621". Опубликован в кн.: "Сказания современников о Димитрии Самозванце" (было три издания — 1834, 1837 и 1859 гг.).
Интересно также в статье г. Белинского название Ломоносова — мещанином, а он был рыбак, крестьянин. Кто этого не знает? Но, вероятно, г. Белинскому захотелось хотя сколько-нибудь повысить его. Его крестьянство, может быть, казалось ему слишком уже низким сословием для литератора.
Но тут есть вещи истинно дельные, именно: г. Белинский говорит о необходимости национальности в поэте, об успехе Гоголя в Европе (которым опровергнуты "О‹течественные› З‹аписки›", ибо они говорили прежде, что Гоголь европейского интереса не имеет). Справедливы также следующие строки, противоречащие тоже "О‹течественным› З‹апискам›":