Три круга войны

— По-о-нятно, — вразнобой ответили солдаты.

— Кто хочет попробовать?

Охотников нашлось много, и тогда лейтенант, прикинув что-то, вызвал Гурина.

— Твоя граната, давай бросай.

Дрожащими руками Василий взял гранату, стал ввинчивать запал.

— Спокойно, не торопись, — подсказывал лейтенант, внимательно следя за руками Гурина. — Так, правильно… Держи крепко. Ну, усики, усики отогни. Так. Держи крепко и выдерни рывком кольцо. Так. Держи. Теперь бросай. — Гурин бросил гранату и смотрел на нее, как она, щелкнув чем-то, крутилась на земле.

— Ложись! — крикнул Иваньков и, ударив Гурина по плечу, упал с ним на землю. И в этот момент раздался взрыв. — Ты что же это? — Вставая, упрекнул Василия лейтенант. — Залюбовался? Нельзя забывать таких вещей. Становись в строй.

На другой день лейтенант Иваньков учил новичков ползать по-пластунски. Прежде чем положить их всех на землю и заставить ползти, он сам с винтовкой, уткнув голову в пыльный бурьян, добросовестно прополз довольно изрядное расстояние. Так же тщательно он показал, как окапываться под огнем.

— Вот так, не поднимая головы, лопатой ковыряй землю и нагребай перед собой бруствер. Самый маленький холмик земли — и уже голова твоя от пули защищена. А ты греби, долби землю, зарывайся вглубь. Земля-матушка, говорят солдаты, не выдаст, земля-матушка спасет. Лопату, как и винтовку, берегите: она тоже ваш спаситель. Землю не разбрасывайте, а на бруствер, на бруствер…

Лейтенант Гурину нравился. Нравился тем, что он все знал, все умел и старался научить других. Несмотря на усталость, он выкладывался весь, не щадя себя. Гурин ловил каждое его слово, каждый жест. Иваньков, наверное, заметил это и все чаще обращался к нему, стал выделять его, и Василию это льстило.

Пока Иваньков учил свою роту элементарным премудростям войны, отделенные и взводные командиры тоже учились — с ними проводили занятия старшие офицеры. Только на третий день они вернулись в роту и, сменив Иванькова, вывели солдат в поле повзводно, а потом рассредоточили по отделениям и стали отрабатывать тему: «Отделение в наступательном бою».

— Короткими перебежками вперед! — командовал сержант Семенов — непосредственный начальник Гурина. — Вперед! Быстрее!

Дважды «брали» штурмом окопы «противника», дважды Семенов делал разбор и все был недоволен:

— Медленно! Долго топчетесь перед окопами «противника», выискиваете местечко, куда прыгнуть. Быстрее надо. Сейчас нам предстоит прорвать двойную линию обороны…

Снова рассыпались по полю, заняли исходный рубеж, затаились, чтобы по команде подняться в «наступление». Но на этот раз Гурину не пришлось идти «в атаку» — его позвали к командиру роты.

— Иди, тебя майор Крылов вызывает, — сказал Иваньков мрачно, глядя куда-то в сторону.

— А кто это?.. А где он?.. — заволновался Гурин, чувствуя что-то неладное.

— Вон связкой покажет.

У майора Крылова тоже был свой окоп. Майор сидел на бруствере и читал газету. Когда Гурин представился, он взглянул на него из-под большого козырька своей фуражки, переспросил:

— Гурин? Садись, побеседуем, — пригласил он мягко, будто Василий ему был сын родной. — Ну, как служится?

— Ничего…

— Никаких жалоб?

— А какие жалобы? Одет, обут, накормлен.

— Это верно. Ты из Букреевки?

— Да.

— Немцы свирепствовали? — сочувственно спросил он.

— Да… Как везде, наверное…

— Как же тебе удалось спастись?

— Сам не знаю…

— В гестапо или в полицию тебя вызывали?

— Нет… Как-то обошлось…

Майор пристально посмотрел Гурину в глаза.

— Комсомолец?

— Да. Комсомольский билет сохранил, — похвастался Василий.

— Молодец, — похвалил майор. — Ну, расскажи мне подробно, чем занимался, как жил при немцах? Мне это просто интересно знать.

Гурин охотно стал рассказывать свою оккупационную эпопею, Крылов слушал его не перебивая.

— Стихи со мной, в вещмешке… Хотите принесу? — Гурину очень хотелось показать майору свои стихи, но тот сказал: — В другой раз… А как солдаты, твои однополчане, довольны службой?

— Наверное, довольны… Я же их не спрашивал.

— Ты понимаешь, какое дело… — начал майор доверительно. — Отступая, немцы немало оставили разной сволочи, завербовали на свою сторону, дали задание вредить, сеять панику, распускать разные слухи. Вот таких нет среди вас? Не замечал?

— Да вроде нет… Если бы попался такой — морду сразу набили бы.

— Нет, морду бить не надо, — сказал майор. — В таких случаях надо мне сообщать. Понял? А мы разберемся, что это — случайная болтовня или, может быть, злонамеренная. А морду бить — так можно спугнуть опасного врага. Понимаешь?

— Конечно…

— Ну вот и отлично. Значит, ты стихи сочиняешь? Молодец. Поэтов любишь? Кто тебе больше всех нравится?

— Пушкин, Лермонтов, Некрасов… — Гурин хотел назвать еще Есенина, но воздержался: в школе учительница Есенина читать не разрешала.

— Молодец. Вкус у тебя хороший, — похвалил его майор. Голос у Крылова был мягкий, убаюкивающий, глаза добрые, располагающие.

Они поговорили еще, и майор отпустил Гурина. На прощанье, как бы между прочим, предупредил:

— О нашем разговоре никому не рассказывай.

— Ладно, — пообещал Гурин. — Я понимаю.

— Вот и хорошо.

— Ну что? — встретил его лейтенант.

— Да… спрашивал, как жил при немцах.

— А-а… Ну что ж: у него работа такая — знать все и обо всех. — Он сдвинул брови, вспомнил что-то. — Да, а что это старшина в запасном на тебя бочку катил?

— На построение я опоздал, — признался Гурин. — С мамой долго прощался. Он упрекнул меня оккупацией, а я в ответ ему тоже что-то сказал. Не помню уже, что…

— Оккупацией? Да, дураков не сеют, не жнут… Ладно, иди во взвод. Не обращай внимания, — посоветовал Иваньков ему вдогонку.

Гурина очень тронуло такое участие лейтенанта в его делах, он сразу перестал чувствовать себя одиноким и, обрадованный и будто освобожденный от какого-то тяжкого груза, налегке побежал к ребятам.

Во второй половине дня занятия были снова всей ротой. Лейтенант учил, как отбивать танковую атаку. Главное, говорил он, не надо бояться танка. Бей по смотровым щелям, целься в них. «Ослепнет» — остановится. Бросай гранаты под гусеницы. Бей бутылками с горючей смесью. Надвигается на тебя танк — не робей, пригнись пониже в траншее, ничего он с тобой не сделает, пройдет, а ты ему с тыла бутылкой или гранатой…