Три круга войны
Шрифт:
Комбат взглянул на них, помолчал, собираясь с мыслями, сказал:
— Необычное задание вам поручается. Поедете со старшиной за трофеями. Надо добыть мяса. — Улыбка тронула его губы, но он быстро согнал ее и совершенно серьезно продолжил: — К нам сегодня прибывают курсанты, их надо будет кормить. Короче: в поле, на фермах бродит масса брошенного, бесхозного скота — свиней, коров. Подстрелите поросенка или что попадется…
— Да выбирайте пожирнее, чтобы не очень отощавшего, — подал голос начальник штаба Землин, поглаживая ногтем большого пальца смолистые усы.
— Ну, это уж они там на месте увидят… Предупреждаю:
— Ясно, товарищ гвардии майор! — встрепенулся старшина. — Разрешите идти?
— Идите.
— Пошли! — скомандовал Грачев, дав сразу понять своим спутникам, что старшим группы с этой минуты будет он.
За штабом их уже ждала пароконная фура — длинная, не по-русски громоздкая телега. В передке на доске, положенной поперек телеги, сидел ездовой — нестроевой пожилой ефрейтор по прозвищу «Авось», удивительно спокойный и исполнительный человек. Грачев наступил сапогом на спицу колеса, взгромоздился рядом с ездовым, оглянулся на приданные ему силы, спросил:
— Сели?
Гурин и Манноха уселись на солому в задке телеги спиной к старшине, свесили ноги.
— Поехали, — приказал Грачев ездовому, и фура затарахтела на неровностях дороги.
Выехали в поле — тихо, мирно вокруг, пахнет соломой, которую Гурин с Маннохой мнут задами, настроение у них какое-то умиротворенное, будто не на войне они и не в Германии, а дома, едут в колхоз. Взглянул Гурин на Манноху, тот поймал его взгляд, улыбнулся. Деревенский парень, запорожец, Манноха, наверное, больше Гурина почувствовал мирный запах земли, соломы.
— Что, Яша? — спросил Гурин. — Загрустил?
— Да нет… Чуешь, як солома пахнеть? По-домашнему… Неужели и солома наша? У них же усё провонято порошком, яким вошей душать. И одежа, и хватеры, и окопы, и земля — усё провонято.
Очень точно подметил Манноха специфический запах Германии, Гурин как-то до этого не додумался, хотя запах дуста здесь, на чужой земле, он ощущал постоянно.
— Дом вспомнил?
— Ага. Я ж у колхози на конях робив. Ото запряжешь и поихав у степ. А там жаворонки спивають, и я з ними.
У Маннохи широкий тонкогубый рот и большие лопушистые уши — природа готовила его не для войны, он должен был стать певцом: у него превосходные слух и голос. И красотой природа его тоже не оделила, она дала ему черные брови и остренький прямой нос.
Яков Манноха появился в батальоне еще в Молдавии. Помнит Гурин, бежал он куда-то по делам. И вдруг услышал: песня льется, незнакомая и очень мелодичная. Пели ее новички, только что прибывшие. Стояли кружком и тянули слаженно на разные голоса, будто многоголосый хор: сначала один запевал, потом другой подтягивал, а припев подхватывали все разом, да так, что даже мурашки по телу пробегали. Будто они уже много лет пели вместе — так слаженно звучал их импровизированный хор.
По-за лiсом зелененьким…Начинал один, самый голосистый певун, который подавал знаки другим, когда и кому надо вступать.
По-за лiсом зелененьким, —повторял он первую строчку и делал резкий взмах рукой: «Все!» И все дружно подхватывали:
Брала вдова лен дрiбненький.И повторяли немного протяжнее:
Брала вдова лен дрiбненький.Хор затихал, и тут же голосистый парень начинал новый куплет:
Вона брала, вибирала…Повторяли эту же строчку они уже вдвоем:
Вона бра-ала, ви-бирала…И снова хор:
Тонкий голос подава-ала… Тонкий голос подава-ала-а…Как ни спешил Гурин, а песню дослушал до конца.
Дирижером этого хора и самым голосистым певуном был Яша Манноха.
— Яша, спой что-нибудь? — просит его Гурин.
— Тряско, — отказывается Манноха.
— Народную, украинскую: «Поза лiсом…»?
Манноха с минуту подумал, запел:
По-за лiсом зелененьким…И как только он повторил эти слова дважды, Гурин подхватил следующую строку. Манноха вскинул на него глаза удивленно, подмигнул одобрительно: «Давай, мол, давай!»
На следующем куплете слышат — и Грачев подтягивает.
— Грач, ты поешь? — крикнул ему Гурин.
— А ты думаешь: Грач — он и есть Грач? Ты меня еще плохо знаешь!
В стороне от дороги на горизонте замаячили черные постройки какого-то хутора. Грачев дернул правую вожжу, приказал ездовому:
— Правь прямо на хутор.
Еще издали стало заметно, что хутор этот необитаем — никакого движения, никаких признаков присутствия человека. Все брошено — и огромная, похожая на ангар рига, и длинный, составленный из трех пристроек под одной высокой островерхой крышей дом, и валявшийся вразброс разнообразный инвентарь, и скучно бродившие по большому двору две черно-рябые коровы, и разбредшееся за домом и во дворе большое стадо белых и серых гусей.
— Правь на хоздвор, к риге, — уточнил направление Грачев.
— Может, в доме хозяева, — заметил Гурин.
— Какие там хозяева! Не видишь разве — двери все настежь и перья по всему двору? Тут, похоже, уже кто-то потрошил, возразил ему старшина.
Подъехав к риге, они увидели рывшегося в земле подсвинка. Он был так увлечен своим занятием, что сначала не заметил людей, а когда почуял, фыркнул недовольно, взбрыкнул и с собачьей легкостью пустился наутек.
— Вон, вон!.. — забеспокоился ефрейтор, указывая кнутовищем вслед улепетывающему поросенку.
— Мал больно, — махнул рукой Грачев. — Пусть подрастет.
— Авось… — сказал ефрейтор, останавливая лошадей.
Все спрыгнули с телеги и направились к распахнутым воротам риги. Не успели они заглянуть в темное просторное нутро ее, как оттуда с змеиным шипением брызнула им навстречу одичалая кошка. Все отпрянули в испуге, Грачев выругался, хотел пристрелить ее, но, пока расстегивал кобуру, она уже была далеко. Только у самого дома оглянулась, сверкнув на солдат злыми зелеными глазами.