Три миллиона лет до нашей эры
Шрифт:
В чем же дело? Почему даты расходились на 700 тыс. лет?
Все дело в чистоте образцов. Кертис и его группа в Беркли внимательно изучили образцы под микроскопом и заметили, что в туфе КБС было немного зерна более древнего происхождения. Они ухитрились выбросить древние загрязнения перед тем, как делать анализ образца. Результаты были убедительно согласованными: они все группировались около 1,8 млн. лет. Тогда они проверили два разных материала в образце: кристаллы полевого шпата и стекловидную пемзу. Оба были проверены на атомных счетчиках на калий-аргон и дали одинаковую дату: 1,6—1,8 млн. лет. Кооби Фора стала такой же по возрасту, как и олдувайские стоянки. Череп 1470 оказался не древнее олдувайских «умелых».
Значит, человек «помолодел»
Нет. Не успели отгреметь бои за Кооби Фора, как были найдены новые стоянки, на сей раз не в Восточной Африке, а в Эфиопии. Там была найдена стоянка Гона с каменными орудиями возрастом в 2,6 млн. лет. Там же были обнаружены новые предки человека возрастом около 4 млн. лет. Обо всем этом и говорилось на конгрессе в Москве в 1982 г. Человек не хотел «молодеть».
Новые останки предка человека нашел молодой палеоантрополог Дональд Джохансон в местности Хадар.
5. Следы на пепле
5.1. Ее называли Люси
5.2. Следы на пепле
5.3. Итоги и проблемы
5.1. Ее называли Люси
Дональд Джохансон, ученик Кларка Хауэла, добыв деньги на экспедицию на север Эфиопии в Хадар, где встречались ископаемые, приехал на конференцию по озеру Рудольф в 1973 г., чтобы уговорить специалистов ехать с ним в Хадар.
Он рассказывает: «Я говорил о Хадаре с энтузиазмом, с каким только мог. Присутствовала дюжина специалистов по плио-плейстоцену, людей с большой славой, некоторые, я надеялся, будут сотрудничать со мной. Получить их согласие было, однако, нелегко. Они вежливо слушали... мои предсказания того, какие предки там могут быть найдены. Они слушали меня потому, что я был „человеком Хауэла“. Я работал три сезона с ним в Омо и получил от него хорошие рекомендации.
Но сам я никогда не возглавлял экспедиции. Где были гарантии, что я способен на это? Каков был „калибр“ других сотрудников в моем отряде? Как надежны были мои стратиграфические наблюдения? Мог ли я быть уверен в том, что Эфиопия разрешит искать у себя стоянки? Насколько обеспечена датировка моих местонахождений? Да и вообще найду ли я их снова? Точно ли я отметил их местонахождение на карте? А лаборанты? Есть ли они, сделают ли они в срок все необходимые чертежи и анализы? Или придется десятками лет уговаривать их сделать все необходимое, пока кто-то из музейных работников сам не вспомнит о том, что надо все же что-то делать для экспедиции? Это важные вопросы, и они могли испортить все. Большое несчастье для занятого археолога попасть в такое положение, при котором дело терпит неудачу от недостатка внимания, недостатка материалов, недостатка решимости организаторов и, что хуже всего, от недостатка доверия к его находкам.
Я отчаянно нуждался в помощи специалистов Африки, но заполучить ее я мог только в том случае, если завоюю доверие на конференции по Рудольфу в 1973 г.
Я убеждал этих людей, что если я найду им кучу костей, то они могут быть уверены в дате. Я объяснял, что отложения в Хадаре сравнимы с нижними горизонтами Омо, но у нас ископаемые лучше и их больше, они могут дополнить Омо, Я нажимал на Алана Джентри из Британского музея, специалиста по антилопам, обещая ему кучу превосходных антилоп. Я говорил Джону Харрису о жирафах. Я говорил с Базилем Куком о свиньях. Я делал большое дело разговорами.
Я уехал в Хадар, но очень немногие твердо пообещали приехать туда».
О самой интересной находке в Хадаре Джохансон рассказывает так:
«В то утро 30 ноября 1974 г. я проснулся, как обычно в экспедиции, на рассвете. Я был в Эфиопии, в лагере на берегу мутной реки
Аваш, в местности, называемой Хадар, около сотни миль северо-западнее Аддис-Абебы. Я был руководителем группы ученых, ищущих ископаемых.Несколько минут я лежал в своей палатке, разглядывая брезент надо мной... Было относительно холодно, но не более чем 26° С. Воздух ни с чем не сравнимый, кристальный запах раннего утра пустыни, слегка приправленный запахом приготавливаемой пищи... Для большинства американцев в лагере это было лучшее время дня.
Я вышел из палатки и взглянул на небо. Снова безоблачный день, снова безупречное утро пустыни... Я вымыл лицо и взял чашку кофе у лагерного повара. Том Грей присоединился ко мне за кофе. Том был аспирантом, приехал в Хадар изучать ископаемых животных и растения, реконструируя насколько возможно точно типы и взаимоотношение того, что жило здесь в различные времена в отдаленном прошлом, и климата того времени. Моя собственная цель — причина для экспедиции — были гоминидные ископаемые: кости вымерших предков человека и его близких родственников. Я интересовался доказательствами эволюции человека. Но понимал, что наши поиски должны были быть подкреплены работой таких специалистов, как Том.
— Так что у нас на сегодня? — спросил я. Том сказал, что он наносит места находок ископаемых на карту.
— Когда ты пойдешь маркировать местонахождения 162?
— Я не совсем точно представляю, где это 162, — сказал он.
— Ну, тогда я покажу тебе его.
Я не собирался идти этим утром с Греем...
Я должен был остаться в лагере в это утро, заниматься бумажными делами, но я не остался. Я чувствовал сильный подсознательный толчок, побуждение идти с Томом, и я послушался побуждения. Я записал для себя в дневнике: „Ноябрь 30.1974. Местонахождение 162 — с Греем до обеда. Чувство хорошее“.
Как палеоантрополог, человек, который изучает ископаемых предков человека, я сверхсуеверен. Многие из нас такие потому, что в работе мы зависим в большой мере от везения. Ископаемые мы находим чрезвычайно редко, и есть палеоантропологи, которые за всю жизнь так и не нашли ни одного ископаемого. Я один из наиболее везучих. Это всего мой третий полевой сезон в Хадаре, а я уже нашел их несколько. Я знаю, что я счастливый, и не пытаюсь скрывать этого. Вот почему в своем дневнике я записал: „чувство хорошее“. Когда поднимался утром, я чувствовал, что это один из тех дней, когда судьба дарит счастье. Один из тех дней, когда может случиться удивительное».
Однако большая часть утра ничего не дала... Грей и Джохансон сели в экспедиционный четырехместный автомобиль и медленно двинулись к местонахождению 162. Это была одна из сотен стоянок, которые были намечены в процессе разведки Хадара для детального исследования геологии и ископаемых.
В Хадаре, который является пустынной страной голых скал, гравия, песка, останки древних животных располагались почти на поверхности. Хадар — центр пустыни Афар, древнего дна озера, теперь высохшего и заполненного отложениями, которые хранили историю прошлых геологических событий. Здесь можно было проследить падавшую здесь миллионы лет назад вулканическую пыль и пепел, отложения грязи и наносы ила, смытые с далеких гор, снова слой вулканической пыли, снова грязь и т. д. Эти события проявлялись, как слои в ломтике пирога, в овраге молодой реки, которая недавно прорезала здесь дно озера. В Хадаре дожди редки, но когда они приходят, всезаливающий ливень за сутки выдает шестимесячную норму.
Голая почва не может сдержать эту воду. С ревом ее несет в овраги, прорезая их и вынося все больше ископаемых на поверхность... Но вернемся к рассказу Джохансона:
«Грей и я поставили машину на склоне одного из таких оврагов. Мы постарались поставить ее так, чтобы полотняная сумка с водой оставалась в тени. Грей нанес местонахождение на карту. Потом мы вышли и начали делать то, на что большинство членов экспедиции тратит большую часть своего времени: мы начали осматривать склоны оврага, медленно двигаясь вдоль их и выискивая кусочки ископаемых.