Три минуты до катастрофы. Поединок.

…Через шесть часов на плацу, на вечерней поверке старшина Тюрин сообщил, чем рота будет заниматься на следующий день, перечислил назначенных в караул и на посты, на которых они будут стоять.

— Младший сержант Махалов, рядовые Маргишвили и Хакимов, — закончил он, — в наряд на кухню. Старший по наряду Махалов…

В тот же день уехал Гурам. Когда поезд тронулся, он смотрел не на перрон, а в сторону города. Но ничего не было видно, мешала высокая насыпь, тихая и пустынная. Только молоденькая берёзка, тоненькая, как палочка, покачивалась, словно махая ему на прощание.

«…Мне восемьдесят пять лет. Я пережила несколько войн, работала в госпиталях. Много знала героев, но ваш поступок особенно велик и человечен.

Слава вам, наши ребятки! Слава нашей Родине, воспитавшей таких людей!..

У меня есть коллекция фотографий замечательных людей моей эпохи, и я присоединяю туда ваши портреты.

Будьте счастливы, дети и внуки мои».

«Что это за передача?» — думала Валя, слушая голос диктора. Она пришла сегодня домой позже обычного и, как всегда, сразу же включила репродуктор. Но начала передачи не слышала, увлеклась работой. Надо наконец закончить блузку, с которой уже давно возится.

Валя сидела в неудобной позе, но так и не изменила её. Она слушала, и ей не верилось, что это говорят из Москвы, что это говорят о людях, которых она так хорошо знает и они знают её. И странное дело: когда назвали имя Гурама Урушадзе, сердце не забилось сильнее. И не потому, что он ей стал менее дорог. Нет, о нём она продолжала думать так же, как и раньше. Но она испытывала такие же чувства, как и все советские люди, узнавшие о героическом подвиге. Никак не могло вместиться в её сознание, что подвиг совершили эти ребята, такие простые и неприметные. Ведь и ей только из газет пришлось узнать, какая страшная опасность висела над городом, какой героизм совершили солдаты. Ей хотелось знать все подробности, хотелось слушать, сколько бы об этом ни говорили. И она слушала…

«Большое письмо прислал товарищ Кирюхин из Калуги, — продолжал диктор. — Признаться, нервы у меня крепкие, — пишет он, — в прошлом я сапёр — офицер. Но я пережил многое, пока дочитал статью до конца. Мне очень знакомо чувство, которое ощущает человек при разминировании. Но описанный случай, пожалуй, наиболее сложный, опасный и страшный, страшный своими последствиями в случае малейшей ошибки.

Кто эти люди, в мирные дни сознательно решившие пойти на огромный риск? Что заставило их решиться на такое? Деньги? Слава? Почет? Нет, нет и нет. Словами этого я не могу передать, но вот душой чувствую: сознание долга советского человека, высокое звание солдата Советской Армии, сознание того, что рискуешь жизнью ради спокойной жизни десятков тысяч, и ещё что-то, исходящее из самой глубины души, волнующее, не похожее ни на какие другие чувства, — вот что заставило людей пойти на подвиг… Если бы я мог, то расцеловал бы их всех. Расцеловал бы их матерей и отцов, воспитавших таких героев, расцеловал бы командиров, вложивших в их руки такое мастерство».

Одно из писем заканчивалось так: «Родина, милая Родина, какая ты счастливая, что имеешь таких сыновей!»

Благодарная Родина ответила своим сыновьям. Указом Президиума Верховного Совета СССР они были награждены орденами и медалями.

Здесь, в древнем русском городе, где был совершен подвиг, Никита Сергеевич Хрущев вручил героям высокую награду, поблагодарив каждого от имени партии и народа.

Так была выражена воля советских людей.

«…По-разному выражают свои чувства люди. Но одно объединяет то скупые, то взволнованные строки, адресованные героям, — светлая гордость за людей, рожденных Россией, страстная вера в их большое сердце. Это не простые письма. Это вся страна сошлась на большой форум. Это незримые нити, идущие от мартенов «Запорожстали» в палатку целинника, от цехов ленинградских промышленных гигантов в колхозные станицы Кубани. Это нити, связывающие сердца», — так в те дни писала «Комсомольская правда» о потоке писем, идущих в редакцию.

Да, по-разному выражали советские люди свои горячие чувства к героям. Им слали подарки, их звали в гости, делегации молодежи различных городов приезжали в Курск. И почти каждая встреча приносила что-то неожиданное.

По просьбе московского радио и телевидения командование части разрешило участникам разминирования выехать на два дня в Москву, чтобы выступить перед слушателями и телезрителями. В первый же вечер в Центральном доме Советской Армии состоялась встреча с солдатами и офицерами Московского гарнизона. Здесь секретарь Центрального Комитета комсомола вручил героям Почётные грамоты ЦК ВЛКСМ и удостоверения о занесении в Книгу почёта.

…Вечер затянулся. И водитель Николай Солодовников стал заметно нервничать. Ещё по дороге в Москву по его инициативе решили осмотреть главный конвейер Московского автомобильного завода имени Лихачева.

И вот уже давно прошло назначенное для экскурсии время, а курян всё не отпускали. Им задавали десятки вопросов, их расспрашивали о подробностях операции, о жизни роты.

На завод попали совсем поздно. Вторая смена закончила работу, конвейер остановился. Но слух о том, что приедут герои из Курска, распространился по цеху, и почти никто не уходил.

Встретили воинов радостными восклицаниями, горячими приветствиями. А они, никак не предполагавшие, что их могут специально ждать, были растроганы и смущены. Но вскоре общее оживление передалось и им. Рабочие показывали свое производство, объясняли, как действует конвейер, и чувствовали себя неловко оттого, что конвейер стоит. И вдруг какой-то паренёк, успевший помыться и переодеться, вскочил на верстак.

— Товарищи, — раздался его звонкий голос, — я предлагаю бесплатно поработать полчасика в честь гостей, пусть посмотрят.

— Правильно! — закричали в толпе.

— Пустить конвейер!

— По местам!..

Далеко за полночь, растроганные, взволнованные, окружённые толпой, покидали куряне завод.

На следующий день их ждал новый сюрприз…

Как обычно, работала вторая смена в трикотажном ателье на Колхозной площади Москвы. Но вот начался перерыв, и кто-то включил телевизор. На экране появилась группа воинов из Курска. Работницы ахнули.

— Как же теперь, девочки!

Никто не ответил. Все смотрели на экран, восторженные и удрученные.

— …Я сам из Грузии, — говорил с экрана Дмитрий Маргишвили, — но мне одинаково дороги и Грузия, и древний русский город Курск, и каждый клочок советской земли. Когда мы уничтожали склад снарядов, никто из нас не думал, что приедут корреспонденты, что нас пригласят в Москву. Мы выполняли свой долг перед Родиной, как выполнил бы его каждый советский человек…

Вот во весь экран чудесное добродушное лицо Ивана Махалова. Он смущенно молчит.

— Когда мы ехали сюда, — начинает он наконец нерешительно, — я очень готовился. А вот сейчас сбился, прошу извинить…

И вдруг лицо его становится серьёзным, волевым, голос уверенным и сильным:

— Я только одно скажу. Если надо, сделаем! Всё сделаем, что партия скажет…

Начальнику цеха Антонине Ивановне Пантелеевой очень трудно было оторваться от телевизора, но она не могла больше сидеть и бросилась в другую комнату к телефону.

Почему же так странно вели себя работницы?

Когда девушки впервые узнали о подвиге, им очень захотелось сказать воинам какие-то тёплые, душевные слова. Сначала решили писать коллективное письмо, но вдруг Юля Макотинская сказала: