Три Нити

Этой зимой в горах было много снега, и трава в долине росла хорошо, так что наши животные были сыты и ленивы. Широкобокие дзомо бродили у дальнего края загона, тряся бородами и оглушительно чихая, когда ветер щекотал их шершавые ноздри; овцы и козы дремали на истоптанной земле поближе к дому. Я валялся среди них, зарывшись носом и лапами в нежную теплую шерсть, отросшую после весенней стрижки. Наверное, я был как черный камешек, брошенный в белое озеро, — потому сова и заметила меня.

Она спустилась тихо, как призрак, — ни шелеста перьев, ни свиста воздуха; острые когти вдруг впились мне в загривок, увязая в густом меху. Я был ростом с зайца, поэтому большая птица без труда подняла меня вверх, и еще выше, и еще, пока внизу не стала видна вся долина, — узкая и длинная, как баранья челюсть, со сточенными зубами старых скал на западе и востоке. Синяя вечерняя тень наполняла ее до краев; только высокие горы на севере еще блестели ледяными щитами. Говорят, когда Железный господин усмирил обитавших там демонов-дре, он обязал их трудиться во благо всем живущим — только вот что-то ни один из яростных защитников не спешил на помощь подвешенному между небом и землей щенку!

Я истошно завопил и забрыкался, но сова не ослабила хватки. Тогда я вывернул шею аж до хруста, чтобы хоть рассмотреть своего похитителя — и, странное дело, птица тоже уставилась на меня. Ее морда была белой, как чисто обглоданная кость, и такой же гладкой: ни носа, ни клыков, только страшные красные глаза. Птица разинула заросший пухом клюв, будто собиралась что-то сказать… но тут твердый ком ударил меня в живот, вышибив весь дух из тела.

Оказалось, это мой дядя по прозвищу Мардо — Красный Камень возвращался домой после весьма удачной торговли в соседних деревнях. Увидев, как я барахтаюсь в воздухе, он, недолго думая, запустил в сову заплечной сумкой со всей выручкой. Правда, попал он в меня, но птица-воровка все равно разжала когти. К счастью, летела она не так высоко, как мне показалось со страху, так что я отделался всего-то парой сломанных костей. А вот дядя лишился аж трех монет, которые укатились из сумки в густую траву и пропали в ней без следа.

— Ребенок ценой в три танкга! Смотри, продадим тебя, чтобы возместить убыток! — рыкнул он и отвесил мне внушительный подзатыльник. На том эта история и забылась.

[1] Шо — простокваша/йогурт.

[2] Лу (наги) — волшебные змеи, один из видов существ, населяющих мир.

[3] Помесь яка и коровы (самец — дзо), так же называется «хайнак».

[4] Чуба — традиционная одежда Тибета, халат с длинными рукавами.

Свиток I. Путь в горах

Мое тайное имя — Черепаха, по зимнему созвездию, которое солнце проходило в месяц моего рождения. В детстве меня прозвали Ринум, Горное Масло, из-за шерсти, чернотой и блеском напоминающей это пахучее вещество, которым потеют на солнце старые камни. Если бы я вырос в доме моих родителей, то в день девятилетия наверняка обзавелся бы взрослым именем, Синяя Глина, сочетающим прозвища матери и отца. Потом, лет в двенадцать, дядя подыскал бы мне подходящую невесту в деревне неподалеку, с ушами розовыми, как два бутона лотоса, и сосками нежными, как целых восемь бутонов. А дальше, лет до сорока или, если очень повезет, пятидесяти, я бы жевал кашу из цампы, в теплое время года пас коз, овец и дзо в раскинувшихся над облаками долинах, а в холодное — учил щенков заделывать щели в глиняных стенах, разводить огонь в ветреную погоду или ставить силки на пыльно-серых зайцев и мохноногих куропаток. Это была бы прекрасная судьба… Но, оглядываясь назад, я вижу верные знаки того, что ей никогда не суждено было сбыться.

Все началось с того, что я появился на свет в год мевы Черная двойка[1], под пристальным вниманием злых существ Дуд. Для моей семьи это прочило убыль процветания и достатка, чем особенно недоволен был Мардо. Он взял мою мать в дом из жалости и надеялся, что она отплатит за доброту по крайней мере годным потомством, а тут такое!

— У-у, дикарское отродье, помет нетопыря! Поотрываю все лапы и выставлю за порог вместо привязи для барана! Будешь там жить в грязи, есть грязь и пить… жидкую грязь! — частенько ругался он, когда мне случалось рассыпать соль из нетуго завязанного кожаного мешка или порвать кусок тонкого шелка. Я не обижался на дядю: он был жадноват и язвителен, но по природе своей не так уж плох. К тому же моя мать, Синяя Грива, и правда была не самадроги[2], а рогпа, кочевница из Северных гор. Этот народ среди прочих жителей Олмо Лунгринг[3] считался диким, как живущие среди снегов дронги, и почти таким же немым. И правда, слова они цедили скупо и даже пели, почти не разжимая губ, — так что это походило скорее на мычание и протяжный вой; редко кто слышал от рогпа смех, плач или даже обыкновенную молитву, которыми здесь, в западных долинах, сопровождалось любое действие: от ловли мышей до штопанья шаровар. К тому же больше милосердных лха кочевники чтили кровожадных божеств Северных гор, а особенно — великую Рэлчикма.[4] Мать рассказывала сказки о том, как в прежние времена та являлась смертным героям: туго скрученный железный локон, тридцати локтей в длину, пронзал грозовые тучи, а единственное око горело испепеляющим огнем! Но грозная Рэлчикма, как и все остальные боги и демоны, пала перед Железным господином. Связанная нерушимыми цепями обета, она стала одной из Драгшед[5], защитников Закона, — и с тех пор ей воспретили пугать народ.

Хотя иные поговаривали, что старые хозяева Северных гор попросту мертвы, — не зря же трупный холод мало-помалу сковал их владения: снег занес стоянки и пастбища, лед пропитал землю на много локтей в глубину. Камни помельче стали такими хрупкими, что крошились под ногами, как яичная скорлупа, а большие валуны обросли инеем в два пальца толщиной. Черные и белые стада рогпа, некогда насчитывавшие тысячи голов и текшие среди скал, как бурные полноводные реки, гибли от голода или исчезали бесследно во время переходов. Те из кочевников, кому дорога была жизнь, вынуждены были искать себе место здесь, внизу. Некоторые отправились через перевалы Вэлсо Рава в южную страну, где цветы вырастают размером с блюдо, а насекомые — и того больше; иные научились кланяться земле и растить ячмень, как шингпа. Но многие рогпа просто скитались от двора ко двору, берясь за работу, которой другие не хотели пачкать лапы и души, — от вывоза нечистот на поля до сожжения мертвых тел.

Дядя Мардо давно привык к их жилищам-бар[6] из тощих жердей и промасленных драных одеял; в холодное время года они жались к окраинам деревень, где он торговал шерстью и маслом. Но однажды кое-что привлекло его взгляд: миловидная девочка, не старше семи лет от роду, что сидела под навесом из грязного войлока и водила прутиком в пыли с угрюмой сосредоточенностью жреца, записывающего сутры золотыми чернилами. Дядя давно уже подумывал о том, что им с братом пора взять новую жену: предыдущая умерла от болезни, вызванной недостатком жара в теле: ее истощение было так велико, что под конец даже моча стала голубоватой и лишенной запаха, — а заниматься полем и хозяйством кто-то да должен был. Потому дядя снял со спины своего вьючного барана бурдюк с маслом, достал из ампы увесистый сверток чая и со словами приветствия вошел в бедное жилище. Пока родичи девочки варили часуйму[7] для нежданного гостя, Мардо завел разговор о том, как холодны нынче зимы и голодны лета, и как трудно прокормить все голодные рты. Поигрывая дутыми серебряными кольцами и поглаживая внушительный живот — главный и непреложный признак благополучия, он весьма прозрачно намекнул о своем намерении. Девочку тут же завели внутрь, и дядя осмотрел ее с тем же тщанием, с каким осматривал любые товары. Хоть она была неуклюжа и костлява, ее черная шерсть не вилась и не имела проплешин, а челюсти — полны крепких зубов, без желтизны и гниения. Знаки года рождения также сулили хороший союз, так что, поторговавшись для порядка, Мардо и рогпа сошлись на пяти овцах, двух козах и одной нетелившейся дзомо — хороший выкуп за невесту без роду и племени.

Через три недели, в день, благоприятный для заключения брака, дядя вернулся с обещанными дарами, а также мешками цампы[8], большими кувшинам чанга[9] и стареньким, сгорбленным шенпо[10] для совершения положенных обрядов. Девочку, в честь свадьбы раньше времени получившую прозвище Гонкра, Синяя Грива, вывели к нему. Из всех украшений у нее был только грязный полосатый передник, да собственные густые косы: ни янтарных пластин, ни ожерелий из кораллов и бирюзы, ни многоглазых бусин зи не осталось в их семействе. Ей повезло, что с таким приданым ее взяли в богатый дом, — но все же, пока шенпо на скорую лапу бросал гадательные узлы и шепелявил молитвы, пока облака муки летели на все четыре стороны и овечья кровь смачивала бока домашнего алтаря, она плакала.

И годы спустя Гонкра редко бывала веселой. Однажды я спросил, почему она грустит — может, хочет есть? Или родичи плохо с ней обращаются? Мать рассеянно посмотрела на меня из-под тяжелых век и ответила, растягивая на пальцах цветную пряжу:

— Твои отец и дядя всегда были добры ко мне. Если б я родилась здесь, в западном краю, о лучшей доле я бы и не мечтала. Но я все еще помню, каково это: схватившись за рога оронго[11], лететь по земле-над-облаками, где ветер дует так сильно, что меняет очертания предметов, где солнце горит так ярко, что от света чернеет в глазах… Впрочем, тебе, Нуму, не стоит забивать голову подобными мыслями.

Предостережения матери были лишними: хоть я и унаследовал ее черную шерсть, характер, мягкий и податливый, достался мне от отца, которого не зря прозвали Красной Глиной. Тоска о горном холоде и пронзительном ветре была непонятна мне, но я искренне жалел мать и, забравшись на лавку, крепко обнял ее шею короткими лапами. Она вздохнула, погладила меня по макушке и вернулась к своему занятию — плетению узлов-жогрум[12], круглых и тугих, как плотно сжатые кулачки. Внутрь в зависимости от их назначения помещались лекарства и пряности, кусочки костей и сушеного мяса, бумажки с молитвами и благовония, монетки и головы змей… и даже катышки навоза, сулившие носителю узелка большую удачу. Это старое колдовство, хоть и не одобрялось учеными шенпо, пользовалось любовью простого народа. Дядя, конечно, не прочь был приторговывать жогрум в довесок к шерсти и сыру, а отец и сам носил дюжину оберегов с солью и пахучими смолами — говорил, что они помогают и от духов, и от блох. Гонкра пыталась и меня обучить этому ремеслу, но я только перепутал и порвал дорогой шелк неловкими пальцами.

— Каждый цвет имеет свое значение, — сказала как-то мать, указывая на деревянную дощечку для плетения. — Поэтому нити всегда следует закреплять двумя пучками. Первый — это цвета жизни. Желтый — мужской цвет, он увеличивает богатство и силу. Голубой — женский, он помогает сковать врагов и уничтожить препятствия на пути. Зеленый соединяет их и дает умиротворение. Второй пучок — это цвета смерти: белый, черный и красный.

— Что, все три? — спросил я.

— Да. У Эрлика три лица: одно — из кости, одно — из черной плоти и одно — из крови. Будь осторожен с этими цветами, Нуму.