Три Петуха И Милость Митры

Конан сидел в полной неподвижности, пока серебристый диск луны не поднялся над вершиной ближайшего кипариса. Тогда, нашарив у колена кувшин, он сделал пару-другую глотков, а потом пнул ногой решетку, за которой темнел силуэт Великолепного.

– Хочешь выпить, приятель?

Петух завозился и что-то негромко забормотал. Решив, что это знак согласия, киммериец плеснул ароматный напиток в ладонь и просунул ее сквозь прутья загородки. В следующий миг железный клюв впился ему в палец, и Конан с проклятьем одернул руку; в ладони его вино перемешалось с кровью.

– Поганая ты тварь!
– заметил он, обтерев руки и приложившись к кувшину.
– Не хочешь пить, не надо и пасть разевать! Или у вас, в Ианте, все трезвенники? Неприятное должно быть местечко, коли так.

– Кррр… - ответил петух, - кррр…

– Кррр!
– передразнил Конан, - кррр! Что каркаешь, недоумок? Фигля, ворона недорезанная!

Сравнение с вороной, видимо, возмутило петуха; он снова завозился за решеткой, вытянув голову, пытаясь достать до конанова колена.

– Свернул бы я тебе шею, если б не десять золотых в ночь, - признался киммериец.
– Ну, ничего, отродье Нергала: сперва ты всех заклюешь, а потом тебя клюнут… долбанут по темени, и в котел! Чтоб, значит, выварить из тебя все милости Митры…

Фиглатпаласар протестующе захрипел, взрывая землю лапами и топорща гребень.

– Не хочешь?
– спросил Конан.
– Понимаю, что не хочешь, клювастый огрызок! Только от судьбы не уйдешь, и лучше, что стоит тебе сделать - напиться в прах! Может, в Ианте ты вина и не нюхал, но тут, в Шадизаре, пьют все, даже самые распоследние ослы. А ты, рыжая немочь, все ж не осел, ты - петух! С чего бы тебе не пить, а? Давай-ка…

Он собирался снова плеснуть вина в ладонь, но замер, уловив, как металл слабо скребет по камню. Звуки доносились справа, от западной стены, что шла меж птичником и домом Хирталамоса. Похоже, на нее сейчас забрасывали железные крюки - такие же, каким вооружился Конан. Крюк с веревкой был необходимой принадлежностью воровского ремесла; с его помощью шадизарские искусники взбирались на башни и крыши домов, чтобы затем свалиться на головы ничего не подозревающих хозяев. Конан, сызмальства лазавший по скалам в родной Киммерии, с легкостью овладел всеми необходимыми трюками, однако сейчас они выручить его не могли: он находился в положении хозяина, а не вора.

Но у хозяина тоже есть кое-какие преимущества - особенно если он предупрежден и ждет нападения. Прихватив с печки пару метательных ножей, киммериец взял свой клинок, неслышной тенью проскользнул в ворота, миновал калитку в изгороди и распластался за кустом. Свет факела сюда не доставал, зато ворота и стену птичника можно было разглядеть во всех подробностях. На миг это вытянутое с запада на восток желтокирпичное строение показалось Конану огромным капканом с разинутой пастью входа; там, внутри, находилась приманка, драгоценный петух ценой в тысячу монет - тогда как сам он, со своими ножами и клинком, является будто бы железным клыком ловушки. Он ждал, чтобы захлопнуть ее.

Справа метнулись тени - одна, другая, третья… Восемь призраков в темных плащах пробирались через сад, ступая неслышно, двигаясь с настороженной стремительностью профессионалов; лица их скрывали капюшоны, кривые заморанские кинжалы поблескивали в руках. Конан, видевший в темноте, как кошка, заметил, что трое или четверо несут дротики. Это было самым неприятным; сам он мог увернуться от летящего копья, но от Великолепного не стоило ожидать такой же прыти.

Слева, от восточной стены, тоже донесся тихий скрежет; значит, люди Сагара пытались обложить добычу с обеих сторон. Конан решил, что медлить более нельзя. Привстав на колене, он быстро метнул оба ножа, целясь в дротиконосцев; затем бросил еще два - те, что торчали за поясом. Несмотря на темноту, каждый клинок разыскал чью-то спину или шею: четыре фигуры в просторных плащах будто сломались, сложились пополам и исчезли. Киммериец расслышал только слабые стоны да всхлипы - последнее стенание душ, отлетавших на Серые Равнины, в царство Нергала.

Выскочив из-за куста с обнаженным клинком, он обрушился на оставшуюся в живых четверку. Крепкие мышцы и длинный тяжелый меч давали ему неоспоримое преимущество, однако противники были ловки и сражались с яростью попавших в ловушку шакалов. Двое, размахивая кривыми кинжалами, сдерживали натиск киммерийца; двое других обошли его слева и справа, и, не вступая в схватку, шарили под плащами. Сообразив, что у них тоже есть метательные ножи, Конан рухнул на землю. Над ним что-то свистнуло; мгновенно вскочив, он сильным ударом рассек череп одного бандита и отпихнул ногой другого.

Ночь наполнилась звоном стали, тяжким дыханьем сражавшихся, шарканьем ног и треском сломанных ветвей. Однако киммериец и его враги молчали; не в обычае мастеров воровского ремесла испускать боевые вопли. Схватки их была не сражением воинов, а поединком бандитов, предпочитавших мрак и тишину; они сражались не ради чести и славы, а за добычу.

В доме, тем не менее, переполошились. Мелькнул свет, на террасу выскочили два престарелых прислужника Хирталамоса с дубинками и факелами в руках; освещенные пламенем, они представляли собой отличные мишени. Конан не рассчитывал на их помощь, срубив еще одного бандита, киммериец стремительно вращал меч над головой, выбирая новую жертву.

В пылу сражения он не сразу заметил, что его оттеснили от калитки. На пять-шесть шагов, не больше, но этого хватило, чтоб две тени в широких плащах, возникшие слева, под восточной стеной, успели проскользнуть в загон. Сообразив, что любое число поверженных бандитов не компенсирует гибели петуха, Конан впервые подал голос. Рык его разорвал ночную тьму, и враги испуганно присели; последнее, что удалось им увидеть, - искаженное яростью лицо киммерийца, львиную гриву его волос, кровавые сполохи на клинке огромного меча. Затем все кончилось: две головы глухо стукнули о землю, две души улетели в вечный сумрак Серых Равнин.

Но был еще двое! Почти у самого входа, под факелом, торчавшим над воротами!

Снова взревев, Конан метнул свой меч и в один гигантский прыжок очутился у калитки. Рука сама нащупала веревку, сверкнуло отточенное лезвие крюка, свистнула холодная сталь… Последний бандит молча рухнул у самого порога; крюк, словно огромная крабья клешня, засел у него в затылке. Его приятель, пораженный мечом в бок, еще корчился; Конан добил его одним ударом, вогнав меч поглубже.

Затем он вытер лезвие о плащ покойника и принялся собирать свои ножи и стаскивать трупы в одно место, укладывая их рядком вдоль изгороди. Десяток человек пал в битве за петуха; значит, шайка Сагара была обескровлена наполовину. Само по себе это являлось отличным результатом, но Конан не забывал и другое - то, что он заработал сегодня сотню золотых. Даже сто десять, если считать с платой за охрану… Не всякая ночь была для него такой прибыльной!

На террасе тем временем появилась тонкая женская фигурка, и, повинуясь ее жесту, престарелые слуги с дубинками исчезли. Нежный голосок коснулся слуха Конана; по акценту он понял, что говорит Лелия, белокурая гандерландка.

– Что случилось, страж? Мы слышали звон стали…

– Сталь уже отзвенела, госпожа. Можешь идти спать.

– Я боюсь… В доме лишь три женщины да два старика…

Три женщины, подумал Конан; надо утешить хотя бы одну. Вслух же он сказал:

– Клянусь Кромом, бояться нечего. Но если тебе не спится, прекрасная госпожа, мы можем посторожить вдвоем.